Никто из них толком не понял, как шутки и весёлые разговоры вдруг сменились такой серьёзной, тревожной темой.
Они смотрели друг на друга невероятно долго, и их лица были просто до невозможности близко. Где-то снаружи кричали ночные птицы и трещали дрова в кострах, а здесь, в шатре, царила смертельная тишина. Хельмут даже не мог понять, чьё сердцебиение слышит отчётливее — своё или Генриха.
Левой рукой он продолжал поглаживать пальцы друга, лежащие на его колене, а правой вдруг зачем-то коснулся его бледной щеки, провёл пальцем по острой скуле, словно желал порезаться о неё, а Генрих тихо улыбался, и лишь ресницы его вздрагивали каждый раз, когда Хельмут касался его лица.
Потом Генрих крепче сжал его плечо и приблизил к себе сильнее — и в следующий момент Хельмут почувствовал, как их губы несмело соприкасаются.
Он подумал, что целоваться с мужчиной, наверное, иначе, чем с женщиной, но ошибся: когда Генрих наконец вовлёк его в настоящий поцелуй, ничего особо нового он не почувствовал. Около минуты они целовались не спеша, нежно лаская губы друг друга и изредка соприкасаясь языками. Потом поцелуй стал глубже, требовательнее, Хельмут невольно прикусил верхнюю губу Генриха, и тот усмехнулся, не разрывая поцелуя. В низу живота начало тянуть, но это возбуждение его вовсе не испугало — оно было ожидаемым и закономерным, никак не удивляло и не тревожило.
Равно как и всё то, что произошло потом. Может, для других это было неправильным и безумным, но Хельмут в конце концов осознал, что счастлив. И что именно этого и желал от Генриха последние несколько лун.
Глава 12
Проснувшись, Хельмут обнаружил, что ему было как-то тесно, словно спал он не на лежанке, а в узком сундуке или ящике.
«В гробу», — невесело усмехнулся внутренний голос.
Ну, учитывая, что идёт война… такая ассоциация неудивительна.
Ремешки, придерживающие чулки, сдавили икры ног, отчего те затекли. Странно, что чулки вообще на нём — обычно он спит без них… Несмотря на приближающиеся холода осени, было жарко и душновато. И в целом ощущения были те же, что и в детстве, когда маленькая Хельга, напуганная кошмарами и темнотой, приходила к нему в комнату и они засыпали вместе. Сестра всегда обнимала его во сне, но она всё же была маленькой и лёгкой, а сейчас…
Хельмут открыл глаза и обнаружил рядом с собой спящего Генриха. Вот прямо очень рядом, совсем близко — их лица располагались в считанных сантиметрах друг от друга. Генрих закинул руку на плечо Хельмута и прижался к нему всем телом: лежанка была очень узкой, и если вот так друг к другу не прижиматься и друг за друга не держаться, то можно легко упасть во сне.
Хельмут осознал это не сразу, лишь когда почувствовал, что медленно катится куда-то назад и вниз. Тут же схватился за руку Генриха, ногу инстинктивно закинул на его колени и всё-таки не упал. Правда, Генриха разбудил, но это нестрашно: уже утро, им, пожалуй, и так пора вставать. Если гонец из Штольца прибудет вовремя, то сегодня состоится решающий военный совет, на котором утвердят планы штурма Лейта, а до этого нужно ещё умыться и позавтракать… Ну и переодеться, наверное, тоже.
Генрих зажмурился и нехотя разлепил глаза. И тут же улыбнулся. Пальцы едва заметно погладили плечо Хельмута сквозь ткань рубашки.
— Доброе утро. — Голос друга звучал как-то приглушённо, с хрипотцой.
— Так это был не сон, — отозвался Хельмут.
Он, по правде говоря, не сразу вспомнил, что делает в шатре своего сюзерена, на его лежанке и в его объятиях, но как только увидел лицо Генриха напротив своего… Его тут же окатило с ног до головы приятной волной воспоминаний о вчерашнем вечере, и внутри — в груди и в низу живота — тут же всё отозвалось на эти воспоминания. Где-то в глубине разума мелькнула мысль: всё, что произошло вчера и происходит сейчас, — неправильно и противоестественно. Но Хельмут быстро заглушил эту мысль другой: «Я? Я бы уж точно не стал делать что-то противоестественное!»
Он опрокинул Генриха на спину и навис сверху.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Ты всех, с кем когда-либо ссорился, прощаешь так же? — усмехнулся Хельмут, проводя пальцами по его щеке и в который раз на мгновение задевая скулу.
— Нет, только тебя, — отозвался он с небывалой теплотой в голосе. — И ничего такого меня ни с кем доселе не связывало, так что…
— Как радостно это слышать. И ты даже не побрезговал?
Генрих поднял бровь в изумлении, и Хельмут звонко рассмеялся.
— Ну, помнишь, ты говорил про заразных шлюх и что я рискую…
— Ох… — Генрих закатил глаза. — Я, конечно, не лекарь, но исходя из того, что я видел… Думаю, ты вполне здоров. — Было не очень понятно, серьёзно он это или шутит. — Сегодня у нас совет, ты помнишь? — вдруг сообщил Генрих после короткой паузы. Опустил взгляд, обнаружил, что шнуровка на воротнике его рубашки порвана, и посмотрел на Хельмута с укором. Тот в долгу не остался.
— Конечно, помню, — парировал он и закатил глаза. — И это не то, что я ожидал услышать от тебя утром после такой… интересной ночи.
— Напомнил на случай, если ты от счастья всё позабыл и решил проваляться здесь со мной весь день, — пожал плечами Генрих. — Вообще я и сам не против, но… у нас тут всё-таки война. Долг зовёт.
Хельмут фыркнул и, будучи выпущенным из объятий, наконец привстал и сел на край лежанки. Свои камзол и плащ, смятые и сваленные в фиолетово-чёрную кучу, он обнаружил в изножье. Ботинки стояли рядом, и возле подошвы одного из них одиноко лежала блестящая застёжка для плаща. Шнуровка на штанах осталась развязанной, а ремень — расстёгнутым, и за это Хельмут был готов от всего сердца возблагодарить Господа, Генриха и Господа в лице Генриха, потому что иначе пряжка бы точно впилась в кожу до боли.
Хельмут сначала обулся, потом оделся — плащ на плечи накидывать не стал, свернул его и перекинул через локоть. Застёжку он бережно поднял, отряхнул и спрятал в карман камзола. Вся одежда измялась и пропиталась тысячей запахов прошедшей ночи, так что не помешает перед советом переодеться и найти одеколон.
— Мне пора, — вздохнул Хельмут. — Увидимся на совете.
— Пообещай не заигрывать со мной при всех, — рассмеялся Генрих. Он наклонился, чтобы зашнуровать немного пыльные чёрные ботинки, потом вдруг резко разогнулся, сжал плечи Хельмута и внимательно посмотрел ему в глаза. — В том числе и взглядом, да, — добавил он уже серьёзнее и оставил короткий поцелуй на его губах.
Хельмуту тут же захотелось большего, и он прижался к Генриху, притянул его к себе, обняв за шею, но тут же ощутил на губах его тёплый палец. Да, конечно, повторять вчерашнее прямо сейчас не очень разумно, но всё же… Что делать, если тело в таком случае отзывается быстрее, чем разум?
— Зайдёшь вечером, после совета, если хочешь, — улыбнулся Генрих.
— Если назначим штурм на завтра, то прямо перед битвой? — изогнул бровь Хельмут, всё ещё не выпуская его из объятий. Заметил на его шее бледно-красный след от поцелуя и довольно ухмыльнулся.
— Обещаю, что не буду драть тебя в зад всю ночь. — Генрих вдруг сделал лицо серьёзным, будто на самом деле хотел совершить нечто подобное, но раз битва, то тогда ладно, тогда его милость лорд Штейнберг дарует величайшее благоволение своему презренному слуге…
— Ловлю на слове, — кивнул Хельмут.
Он вышел из шатра и обнаружил, что снаружи уже совсем рассвело: солнце чуть пригревало, лёгкий ветерок разогнал тонкие, похожие на куски ваты облака, а неподалёку от лагеря, выступая из-под верхушек шатров и палаток, виднелись башни Лейта, захваченного врагом. Хельмут вздохнул. После прошлой ночи идти в бой ему совершенно не хотелось, но, услышав звон стали с тренировочной площадки, где упражнялись рыцари и солдаты, он тут же вспомнил тот азарт, что завлекал его и затуманивал мысли, вспомнил невероятной красоты брызги крови и ту лёгкость, которую ощущаешь всем телом и всей душой, когда твой остро заточенный меч пронзает чью-то мягкую плоть… Это опьяняло сильнее, чем вино или даже виски, и заставляло забыть о риске погибнуть самому.
