– Иди, Вася… гуляй, милый!
После этого она замолчала, будто задумалась о чем-то своем, а затем произнесла тихим, чуть виноватым голосом:
– Для меня сызмальства все коты Васьками были… А этого я на улице… нечаянно так кликнула – он отозвался… И приглянулся мне. Что ж делать, видно, судьба так теперь его кликать.
– Да ничего… – ободрила Кузьминичну дочь. – Всё нормально, мама. Если откликается, так и называй!
Кузьминична продолжала звать дымчатого кота Васькой, а он стал у неё настоящим любимцем и скрашивал ей не слишком радостную жизнь.
Васька оказался самостоятельным котом. Кузьминична выпускала его с весны по осень на улицу, иногда даже на ночь. Утром или в полдень она выходила на балкон, медленно и протяжно его окликая:
– Ва-ся… Ва-ся… Ва-ся…
Дисциплинированный кот появлялся чаще из подвала. Тогда Кузьминична спускалась во двор и там, рядышком с Васькой, отдыхала на скамеечке, а после возвращалась с ним домой.
В одну ночь шёл дождь. Гулко постукивали капли по карнизам и отливам, где-то рядом жалобно мяукал котёнок, часто и настойчиво. Послышались соседские шаги над головой. Кузьминична ещё не спала, поэтому заволновалась, но вспомнив, что Васька остался дома, успокоилась.
Дождь стучал монотонно, а котёнок продолжал мяучить, почти без пауз.
С верхнего балкона раздался грубый мужской голос:
– Пошел на хер!.. Будешь мне мя́укать!
Ругань соседа Кузьминичну не удивила, зато последнее слово, произнесённое с ударением на первом слоге, прозвучало для неё непривычно.
Ночной дождь не утихал и старухе не спалось. Поблизости, с резким шумом от тормозов, остановились автомобили; захлопали двери, загалдели молодые голоса и в них потонули все прежние звуки, включая монотонный перестук дождя и мяуканье котёнка. Галдели долго и непонятно о чем, мешая ругань с придурковатым смехом. Звучащие в ночи голоса казались Кузьминичне громкими и неприятными.
«Когда-то люди здесь по ночам пели, – вспоминала старуха, – а сейчас один мат да визг стоит…»
Незаметно стало стихать и Кузьминична заснула.
Погасли ночные фонари – приближался рассвет; где-то прошла пьяная компания, пытаясь затянуть какую-то песенку, однако сил на неё уже, видимо, не оставалось – она у них заглохла и вскоре настала предрассветная тишина, которая успокоила улицы, бродячих пьяных и бездомного, продрогшего от дождя котёнка.
Проснулась Кузьминична от шума. Сверху доносилось топанье ног от беготни по комнатам и раздавались голоса. Она быстро смекнула, что там происходит: сосед громко домогался пастушки, а та ему не давалась.
– Тьфу, вас к бесу!.. Спать старухи не дают!.. Уж не знаю, куда от вас скрыться… – ворчала она, вынужденная выслушивать сумеречные приставания соседа к жене.
И Кузьминична вдруг вспомнила как сосед, ещё не так давно, громко беседуя по телефону с мамашей-торговкой, упрашивал её с мольбой в голосе прихватить с собой что-нибудь вкусненького: «Мам, колбаски хочу… Колбаски!.. Привези хорошей колбаски, мамуля!»
«Паскудник!.. Колбасу у мамаши с лаской просил, – подумала Кузьминична, – а с женой, как с потаскухой обращается…»
– Дай… дай сиську!.. Так не хочешь?! – слышался голос соседа. – Дай, кому говорю… Сиську хочу!.. В грудь, сука!
Соседская парочка ещё некоторое время бегала по квартире и шумно возилась, а затем всё-таки утихомирилась на брачном ложе. Кузьминична вздохнула с облегчением, но сон расстроился, и она бормотала, ворочаясь в постели:
– Истинное слово – распутник… скотина…
Так Кузьминична и жила, слыша надоедливый топот соседских ног, брань и ссоры, где водка и интим были главными катализаторами бурных семейных процессов.
– Весь в папу пошёл… – обычно говорила в таких случаях Кузьминична, вспоминая слова своего сына. – Одно на уме – нажраться, а с похмелья над пастушкой поизмываться да понасильничать.
Иногда становилось тихо – соседи, словно куда-то исчезали, но таких дней, когда она могла отдохнуть от шума, было не так много.
Телевизор Кузьминичне разонравился, а когда-то любимые сериалы давно её не привлекали.
– Одни хихоньки да хаханьки кругом, – недовольно замечала она. – Только глаза устают и душа стынет от убийств этих… и срамоты одной!
Теперь она больше любила своего Ваську и радовалась, что у неё есть такой умный и ласковый кот. Но однажды весной, после прогулки, кот не вернулся домой и Кузьминична забеспокоилась: «Неужто сбёг?!.. Не может быть – Васька у меня ни такой!.. А, может, кака сладка кошечка его к себе приманила, а?»
Прошёл ещё день, но кот всё не появлялся. И Кузьминична уже устала звать его, уныло повторяя с балкона:
– Ва-ся… Ва-ся… Ва-ся…
А ближе к вечеру, выйдя во двор, узнала от знакомой тётки, что в соседнем дворе лежит мёртвый котик. Кузьминична тут же отправилась на то место и обнаружила там своего пропавшего Ваську с пробитой головой.
Погоревала она по погибшему котика, а затем положила его в пакет и отнесла к себе домой. Там Кузьминична нашла большую картонную коробку из-под обуви, уложила в неё Ваську, перевязала коробку лентой и собралась хоронить любимого кота.
Она позвонила младшей дочери и попросила внучка занести ей небольшую лопатку.
Внук принёс детскую металлическую лопатку, которая хранилась у них дома со времен его недалёкого и беззаботного детства.
– Бабуля, ты, что в детский сад собралась?! – пытался подшутить над ней внучок. – В песочнице поиграть захотелось?
У дочерей Кузьминичны были только сыновья. Этот, самый молодой её внук, вниманием бабушку не баловал, впрочем, как и остальные. Навещал бабушку редко и ей бы радоваться, что он к ней заглянул, но старуха выглядела насупленной.
– Кота собралась хоронить, – сурово проговорила Кузьминична.
– Какого кота?! – с улыбкой спросил внучок.
– Кота моего – Ваську… Забыл, что ль?! – пробурчала старуха. – Вон, в коробке лежит!
– Сдох?!
– Убили, убили котика… радость мою… Негодники! – жалостливо и одновременно с недовольством произнесла Кузьминична, а затем спросила внучка: – Пойдёшь со мной котика хоронить?
– А чего его хоронить?! – удивился внучок. – Взяла да отнесла на мусорку… Хочешь, я коробку прихвачу?
Кузьминична обиделась на внучка, но вида не показала, лишь проговорив:
– Ладно, иди уж… Без вас справлюсь.
– А лопата зачем? – непонимающе спросил внучок.
– Зачем… зачем, – продолжала бурчать Кузьминична с серьёзным выражением на лице. – Червей копать… На рыбалку собралась – вот зачем!
Внучок юмор понял, но только скривил губы и ушёл.
– Правильно старики говорили – дай, Бог, детей да в них толк!.. А толку нет – не жди ничего хорошего! – произнесла она, когда внучок удалился.
После этих слов Кузьминична умолкла. Она присела и о чем-то задумалась, но размышляла недолго. Перед тем как встать с кресла, усмехнулась и сказала невесело:
– Разболталась, ты сегодня, старуха… Разошлась, разошлась, будто молодуха!
5
Когда Кузьминична только перебралась на другую квартиру в их же доме, то не предполагала, что там будет более шумно, чем на старом месте.
Под окнами у неё располагался тенистый палисадник из уже разросшихся деревьев и кустов. А жильцы дома хотели больше солнца, поэтому по их требованию оградку у палисадника снесли, кусты выстригли, деревья спилили, оставив для красоты лишь одну сиротливую берёзку.
Стало светлей, зато шум стал теперь проникать не только из своего, но ещё из ближних дворов. И Кузьминична очутилась, таким образом, в эпицентре дворового шума, где слышались громкие людские голоса, непотребные выкрики, надоедливое чавканье проезжающих автомашин и прочие раздражающие звуки.
Когда всю скамеечку у подъезда занимали пожилые тётки и старухи, то Кузьминична во двор не выходила, а сидела на балконе и до неё доносились их разговоры.
Через двор, мимо женщин, прошли две молоденькие особы и тётки, провожая девушек заинтересованными взглядами, сейчас их обсуждали.
– А эти… прынцессы… откуда? – спросила одна из них, самая молодая.
– С нашего дому… с крайнего подъезда, – проговорила старуха из соседнего дома, – студенточки, кажись…
Она хихикнула – усталые от жизни глаза у неё ожили и старуха, улыбаясь, заговорила слегка приглушённым голосом:
– Видала этих девок… недавно в аптеке. Плизервативы покупали… ароматные… с душком банана и клубники – цельными пачками… Всё скупили, что там было!
– А куда им столь?
– Как куда?! – не стирать же их…
– Всю стипендию на них, чай, потратили… Да, нынче жизнь другая!.. А жить-то сладко хочется, вот и прихватывают, чем могут!
– Ишь, вырядились… соски! Всё задрали… До самых пупков – прости, господи!
– У них там притон, что ли? – спросила та, что помоложе.
