Шрифт:
Интервал:
Закладка:
На вывеске рядом с зеленым крестом горело «ОТКРЫТО», но громадная железная дверь была намертво закрыта. Рядом с дверью мы заметили звонок, под ним приклеена бумажка: «Ночью – звоните!!!» Я позвонил. Через минуту маленькое окошко в центре двери раскрылось, женщина с красными глазами и с накинутым поверх майки халатом буркнула:
– Чего?
– А можно «Зодак», «Летизен» или «Эриус»? – спросил я.
– Нету.
– А вообще что-нибудь от аллергии?
– Да, 260 рублей.
Я дал деньги. Через минуту из окошка показался сверток. Окошко закрылось. В белом целлофановом пакете лежала пачка кетотифена.
Первым делом, как мы зашли в квартиру, Саша заперла кошку в комнате сестры. Мы сели играть в нашлёпки на кухне. Каждому клеили на лоб бумажку с какой-нибудь глупостью типа: Джигурда, глобус, Покахонтас. Нужно задавать наводящие вопросы, такие, чтоб на них можно было ответить «да» или «нет», и таким образом узнать, кем тебя нашлёпкой обозначили.
– Как клеить? – спросила Катя.
– Слюняй бумажку и хлоп на лоб, – ответил Рома и протянул мне белый кусочек. – На, дарю.
Я послюнявил и налепил бумажку. Катя и Саша посмотрели, что у меня было написано, и засмеялись. У них было не лучше: «вибратор» – у Саши, «памперс» – у Кати. «Кобзон» – светилось розовыми чернилами с блестками у Ромы.
Я угадал, что у меня написано, первым. Смухлевал. Когда пошел в туалет и мыл руки, увидел своё слово в зеркале. «Моисеев». Я вернулся на кухню, включил актёра:
– Я жив?
– Да.
– Я популярный?
– Да.
Вид у меня был серьёзный, сосредоточенная работа ума тормошила «Моисеева» на лбу:
– Я пою?
– Не то чтобы… но да.
– Хм, как интересно. Я – мужик?
– Да.
– Педик?
– Педик.
– Голубая луна?
– Голуба-а-ая!
– Это было слишком легко!
Я снял нашлёпку и стал участвовать в игре уже как спокойный наблюдатель. Под конец Катя осталась одна, ей никак не удавалось угадать:
– Я часть тела?
– Не-е-ет.
– Ну я не знаю тогда.
– Блин, Кать, – не выдержал я. – На задницу детям надевают, ну.
– Что, не знаю. Рейтузы.
– Да какие там… когда они гадят, дети.
– Памперсы?..
– Да! – прозвучало хором.
На втором коне Саша достала из бара бутылку виски и колу. «Я потом маме позвоню, – сказала Саша, – она не будет против, надеюсь». Мы пили, мешая виски с колой один к трём, и играли в эту дурацкую игру, пока глаза не начали закрываться. Мы пошли спать после трех конов в нашлёпки.
Нам с Катей дали родительскую комнату, где было открыто окно. У меня зачесались глаза, и я выпил перед сном таблетку кетотифена. В комнату уже проникал первый свет утреннего солнца. Он проходил сквозь лиловый тюль и едва рассыпался по полу и кровати.
– Может, окно закрыть? – спросила Катя.
Я молча лёг на кровать, сбросив на пол одежду. Катя закрыла окно, в комнате стало тихо. Понемногу закладывало нос, и я чувствовал, как начинает першить в горле. Катя легла рядом и поцеловала меня.
Пастухи
Я стал пастухом на один день. Отец соседки вынес мне из сарая кнут с красной рукояткой. Я взвалил кнут на плечо и пошёл. Волочил его по бугристой земле и всё думал, что его длинная часть («тело» – как называл её отец соседки) – это специально закрученная плетёнка из девичьих кос, преимущественно русых и рыжих. «Сколько, интересно, времени такое количество волосья выращивают?.. Растили-растили ведь, а потом взяли и отрезали!» – думал я.
Я шел по изрытым копытами коров низинам зелёных холмов к месту, откуда начинали гнать стадо. Траву на холмах ещё не изъело летнее солнце. Напитанная влагой зелень только-только поднималась. Коров пригоняли по земляному мосту со всей деревни к подножию холма. На холме тянулась далеко посадка берез, пряча за собой бесконечное рязанское поле, готовое к засеву пшеницы, но ещё пока пустое, тёмно-бурого цвета. Чуть светлее выглядели глиняные подъёмы холмов, едва на подъёмах виднелись зелёные островки, вздутые и куцые.
Стадо размером в пятьдесят голов гнал один настоящий пастух, Елисей. С ним увязалось трое детей – я и две девки лет пятнадцати, одна деревенская, другая – тамбовско-московская, гостившая у деда через два дома от меня. Елисей двадцати трех годов. Он стоял, ожидая погона, очень важный, в высоких резиновых сапогах, спортивных штанах, ворсистом свитере, бескозырке, с травинкой во рту. Девки тащились от него, но я этого не очень понимал: «Чего на него лупятся? Совсем дуры, что ли…»
– Все собрались? – важно спросил Елисей и, не дожидаясь ответа, ударил кнутом землю. – Пошла!
Мы с тамбовско-московской девочкой Таней двигали первыми, подгоняли скот. Всё это скопище коров следовало по подъёмам холмов медленно, но стройно. Ради интереса я один раз ударил кнутом землю, как Елисей шарахнул, и коровы зашевелились быстрее.
Позади нас с Таней шли Елисей и деревенская девочка, тоже Таня. Они улыбались друг другу, а Таня ещё всё время поправляла волосы назад. По правую сторону от нас косились дачные дома, среди них косился и мой дом. Люди, копошившиеся в яблоневых садах и огородах, с холма казались игрушечными.
– Таня-а-у! – доносилось издалека, со стороны наших домов. – Танё-о-о!
– А?! – весело отозвалась Танька деревенская.
– Вы там кто есть-то? Не вижу! – с домов шло.
– Я, Танька, Димка, Еська, ну!
– Приду к вам!
Прибежала ещё Ленка белобрысая, это её отец меня кнутом и обеспечил. Вообще я считал себя лучшим её другом. Каждое утро, как просыпался, вскакивал, выбегал на терраску, выходил за калитку и подступал к Ленкиному дому, стуча веткой по забору. Иду, кричу: «Ленок! Лено-ок!» Обыкновенно в доме окно открывалось, и Ленкина бабка на меня кричала: «Не буди девку, спит ещё! Иди!» Но я не слушался. Стучал веткой по забору и вопил своё «Ленок!» Ленка всё же пробуждалась, отправляла меня будить Таньку в соседний дом. Я шёл.
Обманула меня Ленка, короче, в пастуший день. Вечером прикидывалась больной, говорила не пойдет никуда, заболела, а тут в последний момент – на, припёрлась.
– Ну чего, Есь? Можно мне с вами? – спросила Ленка.
– Чего нет, можно.
Теперь уж один я шёл впереди, а все остальные подальше. Я замахивался кнутом на колючки репейников. Иногда получалось сшибать их макушки – они валились безразлично, как будто и не были частью репейника, а так, просто прислонили их.
«Осторожно, на мины не напоритесь», – сказал Елисей. Коровы гадили всю дорогу. Я всё представлял, а что если и вправду это не просто дерьмо коровье, а мина – ещё и какая-нибудь кислотная. Вот воткнешь в неё, свежую, ботинок, и его как разъест за три секунды. Я осторожно волочил свой кнут по буграм; он плёлся за мной, извиваясь белёсой змеёй.
Место, где стадо останавливается на водопой, называлось
- Том 4. Сорные травы - Аркадий Аверченко - Русская классическая проза
- Овация сенатору - Данила Комастри Монтанари - Историческая проза / Русская классическая проза
- Три часа ночи - Джанрико Карофильо - Русская классическая проза
- В тренде - Данила Решетников - Русская классическая проза
- Обломки - Андрей Соболь - Русская классическая проза
- Комната - Рай Малья - Драматургия / Русская классическая проза
- Великий Годден - Мег Розофф - Русская классическая проза
- Сборник рассказов - Ирина В. Иванченко - Прочее / Русская классическая проза
- Незапертая дверь - Мария Метлицкая - Русская классическая проза / Современные любовные романы
- Русские письма - Владимир Одоевский - Русская классическая проза