Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Казаки: «Всех или никого. Мы продаем штучный товар, но оптом. Девушки в цене нонче».
Закупщик: «Калеку мы не покупаем, не навязывайте ее нам, за остальных платим полную цену».
Казак в овчинном тулупе: «Калеку уступим за полцены».
Казак в красном халате: «Да она же красавица!»
Закупщик, паясничая, декламирует на древнееврейском: «О, как прекрасны ноги твои в сандалиях, дщерь именитая». Переходит на украинский: «Она длинноногая, это некрасиво, к тому же сильно хромает. Кажется, одну ногу ей придется укоротить. И живот совершенно плоский, голодом, вы ее морите? С товаром надо обращаться бережно».
«На них провианта не напасешься».
Раввин: «Девочки, наверняка, ничего не ели, боялись нарушить кашрут, только овощи и фрукты…»
«А фрукты-то нонче дороги».
Раввин обращается к закупщику на джудесмо, языке турецких евреев: «Беньямин, послушай, ты же хороший еврей, несмотря на то, что поляк, нельзя продать девушек в гарем, подумай сам, там же их обратят в ислам».
Закупщик: «Зато там хорошо кормят. Белокожие, блондиночки, рыженькие. Велено за ценой не стоять — брать товар. Сказали, ничего, султан обложит общину налогом на гарем. Ха, ха, скоро у вас будет новый налог!»
Оружейник и таможенник в один голос: «Почему у вас — у нас! Ты же один из нас».
Закупщик поворачивается и кричит казакам на украинском: «Вы только на них посмотрите, это я один из них!? Я приехал сюда нищим эмигрантом без кола и без двора, а они с меня во какие проценты за ссуду на дом выжимают! Это я один из них?! Это у меня, выходит, наследственные привилегии на откуп таможенных пошлин, на торговлю оружием, на черт знает что еще?! — Хмельницкого на них нет! Переходит на турецкий: А сейчас эти богачи хотят лишить меня честного заработка! Обращается к банкиру: Вот ты, заплати за несчастных пленниц, тебе же это раз плюнуть, для тебя же это гроши, выкупи их за свои кровные, подари им свободу, они так надеются, ну!»
Банкир: «Да как можно? Я сейчас при исполнении общественного поручения, на меня возложена ответственная миссия, я стою на страже общинных интересов, при чем здесь мои личные капиталы? Это не этично смешивать общественное и личное. И вообще, все мои деньги в обороте. На мелкие расходы нет наличных, только векселя. Жена месяцами не платит жалование прислуге — в доме совершенно нет денег.
Раввин: «Закон Торы не разрешает переплачивать за пленных, это можно только, когда их жизни угрожает опасность. В трактате Гиттин Вавилонского Талмуда сказано…»
Закупщик: «Так измените закон. Что, кишка тонка? Вот идет на вас мессия, он изменит. — К казакам через толмача: — Ну как, по рукам, господа казаки?»
Раввин: «Хотя в другом месте того же трактата высказывается совершенно противоположное мнение по этому поводу, любопытно, что Шульхан Арух…»
Как только завязался торг, Микита начал сильно нервничать, а теперь и вовсе распоясался, схватил гаремного закупщика за грудки, кричал ему в лицо: «Рассобачий жид, твое счастье, что ты здесь, в Турции, под защитой закона, а не то я тебя прибил бы, как собаку, да я таких, как ты…там…убирайся, недоверок, не для твоего гарема наши честные еврейки!»
Микиту оторвали от рыжего и отправили следить по накладным за погрузкой товара. Потея, с трясущимися руками, сходя с ума от волнения за Ривку, полуграмотный, он с трудом продирался сквозь кириллицу и арабскую вязь. Пять рулонов рытого бархата, десять штук альтабаса, що це такэ, а, вот, стриженый бархат, оксамит — это тоже бархат, восемь рулонов золотого бархата, нет, пять — золотого, откуда мне знать, какой из них рытый? Могилу я бы тебе вырыл, нехристь жидовская, ишь чего задумал, гарем! Порт погрузки, здесь написано Царьград, а здесь Истанбул — опять путаница.
Казаки с поклоном извинились перед закупщиком: мол, простите великодушно, многоуважаемый пане жид, молодо-зелено.
Через почти равные промежутки времени торг прорезал крик. Это Лала, наступив на искалеченную ногу, издавала звонкое девичье «ой-ой-ой», звук густел и переходил в тоскливый и страшный густой низкий рык раненого зверя. «Обопрись на меня, подруга, я маленькая, тебе будет легче» — предложила ей Циля на идише. «Ты мне не подруга», — отрезала Лала по-польски и развернула голову своим привычным движением, означающем чеканное «нет», но вскрикнула от боли в перебитой ключице.
Торжище гудело так, что посторонний мог бы подумать, что это митингует большая толпа. Турецкие евреи переговаривались между собой на ладино иджудесмо, гаремщики говорили по-турецки, и те и другие через толмача с казаками — на украинском, девушки между собой — на идише, казаки — по-украински: гомон прорезали реплики на польском, русском и арабском, древнееврейском, арамейском и испанском языках. К казакам подошел евнух и о чем-то тихо спросил. Все девственницы, — был ответ, — под гарантию.
Лала оставалась камнем преткновения. Седоусому в красном халате вздумалось полезть к ней в рот, чтобы показать покупателям ее здоровые зубы. Это было обычной процедурой при покупке рабыни, но он судорожно отдернул руку, вспомнил увечье, причиненное его подельнику.
«Не пытайтесь нам всучить калеку. Бракованный товар не для нас. Вот та маленькая, с красными пухлыми губками и курносыми большими пальцами ног, или вот эта, с грудью прямо под подбородком и усиками над верхней губой, — в самый раз. И та худенькая, в гареме ты быстро подернешься розовым жирком, как тебя зовут, Циля? «Стан твой похож на пальму, и груди твои на виноградные гроздья», — приплясывает, подняв руки над головой. — у нас ты сразу перейдешь в ислам и получишь новое имя, и эта, с ягодицами, как полные луны. «Округление бедер твоих, как ожерелье, дело рук искусного мастера». Хорош товар. А хромая нам не нужна. Что это у нее за борозды через все лицо, слезы прожгли?»
Раввин: «Не округление, Беньямин, а округлость. Мы читаем Песнь Песней по субботам, но вы, ашкеназы, только и знаете, что коверкать священные тексты».
Закупщик продолжает плясать: «Глаза твои голубые».
Раввин: «Не голубые, Беньямин, голубиные. Песнь Песней, глава далет, строфа алеф».
Казак: «Да она краше всех, а мы отдаем за гроши».
Закупщик: «Что лилия меж колючек, то возлюбленная моя меж дев». Какая там строфа?»
Раввин: «Ее кровь что ли краснее?»
Казак, смывавший с палубных досок кровавые плевки и девственную кровь: «А откуда нам знать, какого цвета ее кровь?»
Раввин употребил широко известное талмудическое выражение, у всех, мол, кровь красная, все равны.
Девушки, в сопровождении эскорта из евнухов под охраной янычар, затерялись в толпе, какое-то время широкие затылки янычар еще были видны, но потом и они исчезли. Все еврейки, кроме Лалы, были проданы в гарем. Запорожцы и рыжий закупщик, довольные сделкой, обменивались рукопожатиями и подписывали бумаги.
«Дядя Беньямин, — Лала обратилась на идише к закупщику, — ты меня не узнаешь?»
«Кто такая? С трудом от тебя отвязался!»
«Я — Лея, дочь твоей сестры, Ципоры».
«Сестра жива?»
«Нет, все погибли, только Моше с семьей живы, они остались в Италии».
«Так я и думал. Видишь, как я тебе помог, благодаря мне ты на свободе. Не будь здесь меня, ты бы отправилась в гарем, а так, община тебя выкупила. Потому что все евреи — одна большая семья, и мы должны помогать друг другу, и Бог нам поможет. Почему ты не вышла замуж, тебе ведь уже должно быть лет восемнадцать? Вот и доигралась. Но я тебя не оставлю, сиротинушка — пойду завтра в синагогу и буду за тебя молиться. А дом, вы жили в роскошном доме, кому он достался?»
«Не знаю, дом был арендованным».
«Жаль, что не собственным, очень жаль. Твой отец был недальновидным человеком, я предупреждал Ципору…»
Микита вернулся, когда девушек и след простыл. Друзья тянули его к кадушке, смотри, твоя доля, никогда столько не было. Они с удовольствием жменями пересыпали монеты, ворошили звонкое месиво из цехинов, дукатов, реалов и злотых. Микита не слушал, где она? Смотри дружок, твоя доля! Где она? Куда увели? Дворец Топкапы, сераль, где это?! Он побежал, плутая, продираясь сквозь толпу, ошибаясь дорогой, сабля мешала, била по ногам, — где? куда? — поскользнулся, упал, люди добрые, помогите, вскочил, потерял направление — и опоздал. Девушки вошли в Ворота Счастья, выход из которых был заказан, и ворота уже закрылись на засов. Микита колотил в ворота, жинка моя, жинка моя, коханка, жинка, выхватил саблю и стал рубить ею по воротам, но даже не поцарапал их. Он опустился на землю и заплакал. Там и остался. Он и сегодня сидит, прижавшись к воротам, дряхлый старик, его показывают американским и японским туристам. Они заходят внутрь, а его не пускают — у него нет билета. «Ривку, Ривку вы видели там?» — спрашивает он выходящих. «О, йес, Ребекка, конечно, видели». И он счастлив и его лицо озаряют благодарность и умиление. Туристы бросают ему мелкие монеты, но старик не берет их. «Он не притрагивается к деньгам. Когда-то очень давно он потерял любимую из-за денег», — поясняет гид. И туристы понимающе кивают головами.
- Праздник похорон - Михаил Чулаки - Современная проза
- Французское завещание - Андрей Макин - Современная проза
- Пампа блюз - Рольф Лапперт - Современная проза
- Жена декабриста - Марина Аромштан - Современная проза
- Факел свободы - Дэвид - Современная проза
- Голубой бриллиант - Иван Шевцов - Современная проза
- Кипарисы в сезон листопада - Шмуэль-Йосеф Агнон - Современная проза
- Беглый раб. Сделай мне больно. Сын Империи - Сергей Юрьенен - Современная проза
- Цена соли - Патриция Хайсмит - Современная проза
- Считанные дни, или Диалоги обреченных - Хуан Мадрид - Современная проза