мундштук был восточный, выточен в Индии из слоновой кости и привезен в Европу…
За окном уютного тихого кабинета кружились крупные невесомые снежинки.
– Что-то рано ныне полетели белые мухи, – озабоченно глянув в окно, проговорил Маклаков, – для Парижа это явление совсем нетипичное. – Маклаков не сдержал вздоха – он скучал по России. И Миллер тоже скучал, очень скучал. – Поздравляю вас, Евгений Карлович, – сказал посол.
– С чем?
– Сегодня утром мировая бойня, которую мы в нашей печати именовали Великой войной, закончилась.
– Господи… – Миллеру показалось, что он услышал собственный стон; он глянул на роскошный календарь, висевший на стене кабинета. Было одиннадцатое ноября. Перекрестился.
– Вчера подписаны последние документы с Германией о перемирии. На фронтах перестали стрелять пушки. Больше они стрелять не будут. – Маклаков помял пальцами седеющие виски, потом сделал гостеприимный жест, указывая на стул, прислоненный к игральному столику. – Садитесь, Евгений Карлович! В ногах правды нет.
Миллер сел на стул, оглядел столик, стоящий рядом, – Маклаков любил все восточное, и это был не стол, а произведение искусства, изящный, резной, сделанный на Востоке, – и не увидел его броской красоты. Лицо у Миллера было ошеломленным.
– Господи, наконец-то, – проговорил он тихо, – наконец-то! – Снова перекрестился.
– Я тоже считаю – наконец-то! – грубовато проговорил посол. – Эта война искалечила землю, вместо сердца у планеты – дырка. В таких войнах не бывает победителей – бывают только побежденные, да и те в основном калеки.
– Сейчас мы еще не можем подсчитать потери, – прежним тихим голосом произнес Миллер, он все еще не мог прийти в себя, – подсчитаем лет через пять и ужаснемся! – Он посмотрел выжидательно на посла, словно искал у него поддержки.
Посол промолчал. Он перебирал бумаги, лежавшие на игральном столике. Отложил в сторону вначале одну бумагу, потом другую.
– Из России пришли две телеграммы, Евгений Карлович, – сказал он. – Вас просят срочно выехать в Архангельск. По всей стране развернулась нешуточная борьба с большевиками. Вам предлагают возглавить эту борьбу на Севере.
Миллер согласно наклонил голову:
– Я готов.
– Точных сведений о том, что там происходит, у меня нет, – сказал Маклаков, – да и те новости, которые мы получаем из России, доходят сюда с двухнедельным опозданием. Ясно одно: Россия в огне. – Сигарета, венчавшая длинный мундштук Маклакова, погасла, посол выдернул ее коротким, очень ловким движением, опустил в пепельницу. – Ленин пытается создать государство, которое бы работало, как некая бездушная железная машина: все граждане должны трудиться и сдавать свою продукцию на приемные пункты. Взамен получать еду и одежду… Этакая всеобщая трудовая повинность на государственных предприятиях. Полное исключение частной собственности. Свободной торговли, конкуренции товаров нет и не будет. Любой бунт подавить в таких условиях – все равно что муху пришлепнуть газетой. Во главе этой пирамиды стоят вооруженные рабочие вместе с Лениным, они дергают рычаги и управляют всем движением. В основе всего – тоталитаризм, жестокая подчиненность, стальная диктатура, рассчитанная на чугунные умы. Вот так, Евгений Карлович.
Маклаков знал не больше, чем Миллер. То, о чем сейчас рассказывал посол, Миллер тоже знал. Не позже, чем вчера, за ужином, он объяснял Тате, что большевики разложили, превратили в гниль фронты и превратили вчерашних умелых солдат в разбойников. Сколотившись в банды, они меняли власть в городах, будто сбрасывали соломенные шляпы – одним взмахом штыка. Так в России пришли к власти большевики – на разбойных штыках. Этих людей надо было осадить, а остальным – дать еду, работу, одежду, зарплату, жилье, но ничего этого большевики дать не могли. Ни сил, ни возможностей у них для этого не было. Но они нашли выход – дали людям войну. Гражданскую.
Наталья Николаевна, выслушав мужа, долго молчала. Молчание ее было подавленным.
– Я никогда не думала, что это может быть так примитивно, Эжен, – сказала она.
– Увы!
– Господи! – Наталья Николаевна прижала пальцы к вискам. – Бедная Россия!
– Я и сам не думал, пока в этом не разобрался. Пришлось прочитать речи революционных вождей – Троцкого и Ленина.
И вот – повторение разговора у посла. Одни и те же слова, одни и те же мысли. Даже интонации те же – все повторилось. Миллер поднялся со стула, сжал одной рукой другую. Услышал хруст костей.
– Я готов! – повторил он.
– Добираться придется морем до Мурманска, – сказал Маклаков, – а там будет уже просто: в Мурманск из Архангельска за вами придет судно.
– В Архангельске уже зима, – заметил Миллер.
– Значит, придет ледокол, – блеснул своими познаниями северной жизни посол. – Но советую вначале заглянуть в Лондон, к военным. Англичане, насколько я знаю, готовы информировать вас о своих планах. В Архангельске и в Мурманске у них стоит несколько батальонов.
– Это что, оккупация? – не выдержав, спросил Миллер.
– Нет, бескорыстная помощь добрых союзников. Ну, – Маклаков протянул ему руку, – счастливого пути вам. Главное – на море сейчас нет этих ужасных немецких субмарин. От подписанного перемирия до мира с Германией осталось сделать всего четверть шага.
Миллер послушался совета русского посла и завернул в Лондон, где встретился с начальником Генерального штаба британских вооруженных сил генералом Вильсоном. Разговор шел на английском, который Миллер знал очень хорошо, поэтому мог в лающей речи Вильсона засекать не только тона, но и полутона, и полутона для него значили гораздо больше, чем общий, слишком бодрый настрой речи красноглазого британского вояки: глаза у Вильсона были красными, словно бы он пытался промыть их керосином.
Гораздо чаще Архангельска в речи Вильсона звучал Мурманск – бывший Романов-на-Мурмане. В Мурманске стояли два английских крейсера «Глори» и «Конкрен», а также французский крейсер «Адмирал Об», сухопутных же сил было немного – несколько батальонов. Капля в море – только на зайцев охотиться.
– А если усилить ваше воинское присутствие в Северной области, генерал? – аккуратно предложил Миллер. Перед отъездом он получил телеграмму из Архангельска за подписью некоего Чайковского[5], о котором раньше ничего не слышал, с предложением занять кресло генерал-губернатора, и теперь, таким образом, говорил от имени огромной территории – всей Северной области.
– Не можем, – отрицательно качнул тщательно причесанной головой Вильсон, уголки губ у него раздраженно дернулись.
– Это почему же? – поняв, в чем дело, насмешливо поинтересовался Миллер.
Миллер знал, что у англичан существовал план – перебросить несколько корпусов на Волгу, Дон и создать таким образом новый фронт против Германии, вторгшейся на украинские земли. При такой постановке вопроса Север англичанам был совершенно не нужен, он только отвлекал внимание. Но план сгорел, а отрыжка от него осталась.
Кстати, по причине открытия нового фронта «самостийную Украину» спешно признала Франция – произошло это пятого декабря семнадцатого года, а зимой, в начале восемнадцатого года «самостийную» признала и Англия.
Впрочем, планам союзников не суждено было сбыться. Из-за Японии. Англичане имели непростительную наивность предполагать, что на Волге окажутся интересы у Японии – богатый ведь кусок земли… И совершенно бесхозный. Но Волга оказалась интересна японцам не больше, чем река Миссисипи или мутный Заир, протекающий в Африке, в Токио на планы англичан даже
