Шрифт:
Интервал:
Закладка:
- А что думает по этому поводу Булганин? - Сталин с интересом ждал, что скажет глава Моссовета.
- Храмы все я бы не закрывал, - осторожно кашлянув в кулак, ответил тот. - И никого из бывших никуда не угонял бы.
"Тоже мне дружок, - Никита злым взглядом полоснул Булганина. Сердобольность свою демонстрирует. Ладно, я тебе это припомню, Николай Александрович". А глава Моссовета закончил мысль словами:
- Если мы действительно хотим построить государство социалистической демократии.
- Хотим, - поддержал его Сталин. - Вот вам, Михаил Михайлович, - он, едва заметно улыбаясь, посмотрел на Яншина, - и ответ на ваш защитительный пассаж о правах верующих. Налицо две точки зрения. Это уже хорошо, ибо от их столкновения высекается искра истины. И она где-то посредине. Мы уже начали пока что самую первичную, однако серьезную работу по подготовке третьей конституции. В ней мы планируем оградить права верующих и не допустить ущемления прав граждан, независимо от их пола, национальности, вероисповедания, убеждений и пристрастий. Я думаю, и Хрущев не будет возражать против принципов социалистической демократии. Как, Никита Сергеевич?
- Точно так, товарищ Сталин! - Никита встал, руки по швам, взгляд преданный, самоотрешенный.
Слушая рассуждения о политике и искусстве, шутливо снисходительно принимая смелые, грубоватые комплименты наркомвоенмора и сдержанно-изящные ухаживания градоначальника, Тарасова постепенно избавлялась от предельного нервного напряжения, которое всегда испытывала на сцене. Конечно, роль Елены Тальберг была несравненно менее сложная психологически, чем роль Негиной в "Талантах и поклонниках" или Маши в "Трех сестрах", не говоря уж об Анне в "Анне Карениной". Но с самого начала, с первого выхода на сцену Художественного в двадцать четвертом, Алла любую роль играла с такой максимальной отдачей, что после финальной сцены была постоянно на грани обморока (эти непрерывные стрессы и приведут в конце концов к ее страшной, фатальной болезни - опухоли мозга.
- Аллочка, ты любишь Есенина? - Ворошилов оглянулся на Сталина, шепотом продолжил: - Иосиф его терпеть не может. Говорит - у пьяницы и хулигана и стихи пьяные и хулиганские. А я, грешным делом, обожаю. Вот прямо о тебе - я с тобой на "ты", на брудершафт пили и потом ты ведь почти на двадцать лет меня младше, ничего? - так вот о тебе: "Я красивых таких не видел..." - Читала? Вот прямо о нас с тобой: "Ты меня не любишь, не жалеешь". Почему? За что? Шервинского любишь, а меня нет? Это исторически несправедливо. Или вот еще:
"Эх любовь-калинушка, кровь-заря вишневая,
Как гитара старая и как песня новая".
А на досуге я песни русские люблю петь. Иногда мы с Ним как затянем бывало в два голоса: "Есть одна хорошая песня у соловушки - песня панихидная по моей головушке". Иосиф хоть и знает, чьи слова, но удержаться не может - поет.
"Маршал, значится, стихами да песнями девушек охмуряет, усмехнувшись про себя, думала Тарасова. - А Булганин сомнительными и неуклюжими комплиментами типа: "Вы словно ожившая Афина Паллада!" "Позвольте, но она же была в боевом шлеме и панцире". "Она олицетворяла Победу. Не только над врагами. Над мужчиной! И тогда доспехи могли ей только помешать". И склоняет голову при этих словах, словно говоря - я весь ваш! Раньше актрис покупали заводчики и купчишки. Ныне туда же норовят партийные и советские бонзы..." Теперь, вдруг, как довольно часто в последнее время, она вспомнила свой родной, такой прекрасный, такой теплый и близкий Киев. Детство было радостным, светлым. Семья жила дружно, ее стержнем, доброй сердцевиной был отец. Известный медик, он был либералом. Алла с детства мечтала быть актрисой - такой, как великая Комиссаржевская! Отец с юных лет водил ее на спектакли и в концерты. Она видела многих великих мастеров сцены, даже самого Станиславского, саму Книппер-Чехову. Отец не препятствовал ее стремлению к артистической карьере, он лишь высказывал беспокойство о том, чтобы у девочки хватило способностей. Дома все считали, что она родилась в рубашке. И впрямь, многое, очень многое давалось ей легко, она была везучей, удачливой. Но, как она потом замечала, "жизнь трудная и мудреная штука, и в ней надо уметь плавать, а я часто не умею, надо знать, как себя вести со всеми, а это целая наука. Я плохо ею владею". Вот и теперь - как себя вести со всеми этими вождями? Демонстрация женственности их только распаляет, а скованность, излишняя сдержанность может невзначай разозлить, что чревато возможным гневом и мстительностью не только для нее, Аллы Тарасовой, но и для всего ее родного дома, обожаемого Художественного театра. Вот и приходится загадочно улыбаться, в ответ на скабрезности мудрствовать лукаво о всепобеждающей миссии великого искусства.
- А мужа моего Ивана Михайловича Москвина вы в каких спектаклях видели? - неожиданно задала она, как ей показалась, спасительный вопрос.
- Ну как же, как же! - умиленно подхватил Булганин, хотя таким поворотом разговора был в глубине души недоволен. - Федор в "Царе Федоре Иоанновиче" по пьесе Алексея Константиновича Толстого просто великолепен.
Тарасовой было радостно слышать даже такую куцую похвалу дилетанта. Она безумно любила Москвина в этой роли, не пропускала ни одного спектакля, его дублеров решительно не признавала.
- Не просто великолепен - велик! - вырвалось у нее.
"Такой ли великий этот плюгавый актеришка! Муж объелся груш, обозлился вдруг Ворошилов. - Такую красоту никак нельзя превращать в чью-то личную собственность. Она должна быть всеобщим достоянием. Именно так!" И он ухмыльнулся, довольный удачной мыслью. "Чего он как-то странно улыбается? - встревожилась Тарасова. - Симпатичный, а улыбка вурдалака".
- Москвин у вас второй муж, если я не ошибаюсь? - задал вопрос через весь стол Сталин и она поняла, что он внимательно следит за всем, что происходит в этом кабинете.
- Да, - громко ответила она и дерзко, с вызовом посмотрела ему в глаза. И, словно понимая причину и ее дерзости, и ее вызова (злые языки болтали о браке исключительно по расчету - в погоне за жирными благами, положением, званиями. А ведь она была влюблена и в игру Москвина, и в него самог? с с?мого первого спектакля МХТ в Киеве, когда она была еще совсем девочкой!), Сталин просто, без малейшего нажима, сказал:
- Мы приветствуем такой союз зрелого и расцветающего талантов, такой сплав мудрого опыта и бьющей через край энергии. Это стоит тоста!...
Прошло еще минут двадцать. Сталину явно не хотелось уходить. Он о чем-то тихо говорил с Булгаковым. Их диалогу безмолвно внимали Хрущев и Молотов. Хмелев, Добронравов и Яншин не спеша приканчивали нестандартную, пузатую бутыль армянского коньяка, перемежая тосты игривыми анекдотами. Но вот Сталин слегка возвысил голос, приглашая общее внимание.
- Михаил Афанасьевич задал мне вопрос не частной, но общественной значимости. Возможно ли перерождение большевика, делавшего революцию собственными руками, и если да - может ли это быть достойным предметом для рассмотрения под творческим микроскопом. Я так полагаю - это вопрос риторический. Ныне перерожденцами хоть пруд пруди. Им достается на орехи в "Зойкиной квартире", - жест рукой в сторону Булгакова. - Хотя той пьесе заметно не хватает политической остроты. У Маяковского, и об этом мы уже говорили, и Булгакова много различий, но много и общего. Присыпкины и Победоносиковы - образы сатирические, Аметистов и Гусь-Хрустальный юмористические. Образ классического перерожденца еще предстоит создать. Кто он такой? Вельможа. Он безусловно имеет революционные заслуги и потому считает, что закон для него не писан. Это партийный и советский чиновник, член привилегированной касты, как они сами выражаются - старой гвардии. Вторая категория - неисправимый болтун. Он говорит, говорит, ничего при этом ровным счетом не делая. И в море болтовни топит любое живое дело.
Сталин сделал паузу, Ворошилов и Хрущев быстро и ловко наполнили всем бокалы - "Промочить горло!" Булгаков, что-то быстро писавший на клочке бумаги, не глядя взял предложенный ему бокал, тут же поставил его на стол. Сказал, наморщив лоб:
- Забавно, но в большом романе, над которым я уже давно работаю, подобные типажи благоденствуют.
- Скоро вы думаете завершить этот роман? - спросил Молотов.
- Увы, этому труду не видать конца-края. Пока, во всяком случае, Булгаков аккуратно свернул клочок бумаги, сунул в карман потертого пиджака, осторожно поднес бокал с вином ко рту, сделал три-четыре маленьких глотка. Зажмурился, понюхал темно-бордовую жидкость, удовлетворенно вздохнул.
- Вы говорите - благоденствуют? - Сталин хмуро смотрел перед собой, словно рассматривая кого-то, видимого ему одному. - При вашей склонности к гротеску вероятно есть смысл возвысить персонаж до небес, чтобы затем низринуть его в бездну. В жизни мы не собираемся больше терпеть их благоденствие.
- Скверну треба выжигать каленым железом, - Никита быстро долил вина в свой наполовину пустой фужер и тут же осушил его. Сталин удовлетворенно кивнул. Он был доволен сегодняшним культпоходом (каких только уродливых штампов не придумает агитпроп!). Он, не открываясь даже самым близким, в душе не любил ни балет, ни оперу. "Лебединое озеро" или "Кармен" - ну какой от них практический толк? Эстетика, сущность и формы прекрасного - все это замечательно. Но лишь тогда, когда человек станет хоть на немного более человеком, чем зверем. Для такого становления и именно сейчас нужны более действенные по своему воспитательному КПД виды искусства - литература, драма, кино, плакат, частушка. Да-да, и частушка, форма предельно народная, а содержание всегда можно ненавязчиво направить по нужному, мобилизующему руслу. И этот драматург и эти актеры - пусть они не в партии, пусть они иногда спотыкаются, заблуждаются, но, сами того иногда не сознавая, они воюют с вредным, гнилым, отсталым, они бойцы за дело партии. Привлекательные, красивые, убедительные. И потому более действенные, чем сотня, тысяча слепых фанатиков с партбилетом.
- Кладбище заброшенных идей - Уйма Думм - Русская классическая проза
- В толпе - Федор Сологуб - Русская классическая проза
- Женские истории - Сергей Семенович Монастырский - Русская классическая проза
- Под каштанами Праги - Константин Симонов - Русская классическая проза
- Больничные окна - Сергей Семенович Монастырский - Русская классическая проза
- Ворон на снегу. Мальчишка с большим сердцем - Анатолий Ефимович Зябрев - Русская классическая проза
- Михoля - Александр Игоревич Грянко - Путешествия и география / Русская классическая проза
- Дядя Ермолай - Василий Шукшин - Русская классическая проза
- Дядя Митя (Автопортрет в лицах) - Алексей Смирнов - Русская классическая проза
- Пьеса для Пузыря - Бадри Горицавия - Русская классическая проза / Прочий юмор / Юмористическая проза