Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И тут же метнулась острая пиковинка, вонзилась ему в щиколотку. Женька, зажав рану, несколько секунд смотрел на Хыся. Тот поигрывал пиковинкой. И Женька с разворота воткнул Валерке резкий злой удар, повернулся и, прямой как струна, чуть прихрамывая, отошел в сторонку, плюхнулся на траву.
— Понял, как надо бить, Лупоглаз? Хе-хе. — Позвал: — Балда!
— А?
— На. Работать надо. Чего ждешь? Иди врежь этому, — указал теперь Хысь на меня.
Балда, кажется, давно перестал понимать, что происходит.
— Зачем?
— Чтоб дураками нас не считал. Мы же с тобой не дураки, правда? Врежь этой сволочи.
Балда вконец отупел, его и без того косившие глаза вовсе съехали к переносице.
— Ты сегодня пойдешь со мной? — подступал к нему Хысь.
— Ну.
— А этот не хочет, ему на нас наплевать!
Балда тяжело поднялся, крепко двинул мне в лоб.
— Ну и че ты добился? — спросил меня ласково Хысь.
Рука его подбрасывала пиковинку. Я молчал. Пиковинка сработала. Дождалась и моя нога. А не так больно, как я представлял.
— А теперь давай отсюда… На глаза не попадайся — убью!
Я сидел на песке, зажимал рану, под ладошкой густилась липкая жидкость. Острой длинной болью ныла нога. Лучи солнца пощипывали лоб. Было пусто и тяжело. Пусто и муторно. Тогда я впервые ощутил себя маленьким и тщедушным.
— Хысь, я же не против, я пойду, просто…
— А чего тогда вылупался?
Я не знал, что ответить, сказал:
— Прости, Хысь.
— Я не злопамятный, но помни, Геныч, помни… Ты же чувак что надо! А за это, — Хысь показал на рану, — не обижайся. Эта хреновина заживет, а за науку не раз спасибо скажешь.
Хысь постучал меня дружески по спине и обратился ко всем:
— Хмырики, а ну-ка сядем кружком, поговорим ладком. Тяжкий вы народ, с вами потолковать нельзя, сразу драку затеваете…
Он принялся объяснять подробности ночного дела. Я слушал. Было все равно. Было чуть хорошо — кончилась пытка…
В темноте становились различимыми контуры берега. Хысь по-прежнему лежал в носу лодки. Ну, вот еще гребок, еще… И если он не велит лодку повернуть по течению — была такая надежда, что на нервах просто Хысь играет, — значит, действительно придется лезть в этот проклятый магазин… Бог ты мой, как окоченела рука!.. Надо что-то предпринимать, иначе мы так и не вылезем, загнемся под Хысем. Если бы кто-нибудь сейчас начал, сказал хоть слово против Хыся, я бы поддержал, не отступился бы. Начать самому — вдруг останешься один. Или того хуже — Хысю станут подпевать с перепугу: затурканы все. Жалкие, покорные Хысевы прихвостни! Холуи! На взводе, но молчим. Знала бы моя мама или, того хуже, Светка, как сижу тут и дрожу!.. Надо, надо самому. Тогда, может быть, я буду себе не так противен. Обо что это трется нога?.. А, да, Женькин топор. Так, пора, надо. Только не лезть на рожон, говорить спокойно, с приглядкой, разыгрывая кореша, по-хысевски.
— А ведь того… Дурость это, магазин сейчас брать, — вдруг опережает Балда.
Жалко, сбил настрой.
— Не воняй, тебя только я не слышал, — бросает небрежно Хысь.
— Хысь, — говорю я и сам удивляюсь своему голосу: чужому, хриплому, но, чувствую, убедительному. — Хысь, ты же страшно рискуешь. Подзалетим, сколько нам дадут — ерунда, а тебе на всю катушку накрутят, а тут есть шанс подзалететь, и немалый.
— Брось ты строчить, никакого шанса нет. Некому тут ловить, одно старье живет. Но, Геныч, ты верно базаришь: повяжут, вам даже срока не будет: малолетки, на поруки возьмут, самое большее — условно кинут, а мне — червонец, если не больше. Делаем так: я остаюсь в лодке, вы одни берете магазин. Хватит на тятиной шее ездить. Начнется шухер — я вас не жду.
— Как не ждешь? А куда мы? — оторопел Женька.
— В Красную Армию! Куда. Руки в ноги и вдоль дороги. Делай, дура, так, чтоб не засекли.
— Как это ты нас не подождешь? — недоумевал Балда. — Вот если мы будем бежать и за нами будут бежать, а ты возьмешь и уплывешь, что ли?
— Нет, побегу вам навстречу. Связался с сосунками. Я же вам толкую, вам ничего не будет, а мне накрутят. Один Геныч человек, понимает. Скажи им, Геныч… Блажат, точно их уже повязали. Ноги только сходите разомнете. Верняк дело. Ну если че, меня с вами не было — ни там, ни здесь. Секете? Были вчетвером, лодку теченьем унесло. Секете?
Ну и молодец Хысь! Почуял, наверно, что ночь-то добром не кончится, даром не пройдет — наследили много. Вот и замыслил чего-то хитреньким своим умишком. Верно люди про таких говорят: на пупе вертится и живота не примарает. Подлюка, какая подлюка! Мы с ним по совести, а он — без совести; мы с ним по совести, а он просто пользуется нами.
— Хысь, сдался нам этот магазин?! Идет он боком! — Женька и недоумевал, и возмущался, и вопрошал.
— Заболело, мать вашу!.. Говорю же, все будет на мази!
— Погоди, давай разберемся. Мы сейчас вылезем, а ты уплывешь, так, что ли? — пытался уразуметь Хысева предложение Балда.
— Так, Балда, так, — подначил Валерка. — В тюрягу, говорит, садитесь добровольцами, а я на свободе буду гулять.
— Заткнись, а то счас воду хлебать будешь! Как котенка!.. — окрысился Хысь. — Только о себе, только о себе! Я один, один пойду возьму этот магазин! Один, поняли, суконки!
— Хысь, Хысь, ну чего ты? Мы с тобой, я думал… — начал было оправдываться Балда, но Валерка его перебил, вскочил и закричал захлебываясь:
— Врешь ты все, врешь! Понтом давишь, никуда ты не пойдешь! Мы пойдем, но знай: если нас заловят, я все выложу, все! — Валерка выплескивал, видно, даже подступившие к горлу слова, и голос его пробирал: — Пусть сам больше получу, но чтобы и ты дольше сидел! Вот так! Сволочь ты, мразь, гад! Клоп вонючий! Присосался и кровь из нас сосешь! Фашист! Понял ты кто — фашист! Тебя бы в концлагерь, ты бы тоже из людей абажуры делал!
— Из тебя бы точно абажур сделал, только хреновый выйдет — вони много. Я тебя лучше рыбам скормлю. Сам прыгнешь или помочь? — сказал Хысь непривычно сдержанно, спокойно.
Я сидел перед ним, Валерка был сзади, и крик его, исступленный, проходил сквозь меня. Во мне все подобралось, натянулось до последней жилочки, дыхание остановилось: мелькала, захватывала одна чудовищная мыслишка…
— Ты будешь прыгать, Хысь, — выдохнул я.
…Какое гладкое топорище, какое гладкое, отшлифованное ладонями Женькиного отца… Какие непослушные, окоченелые пальцы… Обухом или острием, обухом или острием?..
— Кто это? В упор не вижу.
— Я, Хысь, Генка, Глиста по-твоему.
— Ой-ей, как красиво заговорил. Величием духа хотим Хыся сразить? Кинух насмотрелся. Это там какой-нибудь мозгодуй скажет человеку пару ласковых, у того и руки опускаются. Я ж темный, всех этих психологий не понимаю, я тебе еще этими руками пасть разорву!
Я поднялся с топором наперевес. Хысь шарахнулся назад, взвился. Встал на самый краешек лодки, залепетал:
— Геныч… Геныч…
И вдруг гортанно провопил:
— Сядь, суконка!
Я почувствовал, как ослабли коленки, и, с силой сжав топор, сопротивляясь засевшему во мне страху, покорности перед этой тварью, распрямился и подался вперед…
Хысь падал долго. Клонился, клонился, а потом плюхнулся в воду. И не издал ни звука.
Обухом…
Лодку несло течением. Я стоял. Было тихо, было удивительно тихо. Тихо и мертво. Лишь шла лавиной темная вода.
Вдруг вода разорвалась, и на поверхности показалась голова человека. Человек несколько раз взмахнул руками и схватился за борт лодки. Стал подтягиваться. Женька судорожно взял из моих рук топор…
Острием…
И снова тишина. Напряженная, взвинченная… Но теперь ее чуть нарушал слабый ветерок, разбиваясь с шипением о лесную чащу…
И снова лопнула водная гладь, совсем рядом с лодкой. Руки поднялись, уцепились за край борта. Съехали, опять уцепились… Женька, отшатнувшись, протянул топор Валерке. Тот ударил не глядя, через борт.
Обухом…
Руки исчезли. И вдруг полезли с другой стороны. Они лезли и лезли, было что-то ненормальное в этом, будто зверь водяной цеплял лодку щупальцами, норовил потопить… Никак ОН не хотел погибать, ОН жить хотел и лез…
Балда встал, широко расставив ноги, высоко взмахнул топором…
Острием…
Теперь тишина была долгой, прочной, поверхность воды незыблемой. Лодка, мерно покачиваясь, двигалась боком по течению. Даже сквозь мрак вода клубилась бурыми подтеками. Я сел, едва заставив себя согнуть непослушные колени. Ночь еще больше потемнела, словно огромная летучая мышь накрыла нас когтистыми своими крыльями. Я словно утыкался лбом в выросшую из тьмы и мрака стену, такую же непроглядную, как черная гладь воды, только что поглотившая человека.
Зачем это все, зачем? Зачем со мной?! Неужели со мной?! И я ли это? Что же теперь, конец, конец всему? Как же так?! Жил, жил, и вдруг такое! Я совсем другого хотел! А этого не хочу! Мысли и чувства — все разом обрушилось, придавило, ошеломило своей непоправимостью. В голове отчаянно билось — конец… конец… Мозг работал тупо, как какой-то неиссякаемый источник… безысходность, наверное, это и есть безысходность.
- Французское завещание - Андрей Макин - Современная проза
- Дай погадаю! или Балерина из замка Шарпентьер - Светлана Борминская - Современная проза
- Праздник похорон - Михаил Чулаки - Современная проза
- Кипарисы в сезон листопада - Шмуэль-Йосеф Агнон - Современная проза
- Stalingrad, станция метро - Виктория Платова - Современная проза
- Обняться, чтобы уцелеть - Олег Рой - Современная проза
- Удивительная жизнь и приключения песика Туре - Шон Горн - Современная проза
- Прибой и берега - Эйвинд Юнсон - Современная проза
- Дай мне шанс. История мальчика из дома ребенка - Лагутски Джон - Современная проза
- ...Все это следует шить... - Галина Щербакова - Современная проза