Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Затем два невероятно подозрительных типа — это были участники боя — бросили свои высокие шляпы на ринг. Этот атавизм прошедших эпох, когда храбрые рыцари бросали свои перчатки перед турниром, толпа восприняла как сигнал к началу боя и бурно зааплодировала.
Когда участники вышли на ринг и выскользнули из своих пальто, явив себя во всей красе грубой физической мощи, толпа внезапно двинулась вперёд и издала крик восхищения, ещё более громкий, чем аплодисменты. Розовая кожа боксёров, по-детски нежная и здоровая, блестела в свете фонарей, как окрашенная слоновая кость. Под этим шёлковым покрытием перекатывались великолепные мускулы, похожие на змей, обвивающих ствол дерева.
Джентльмен и подлец встали плечом к плечу, чтобы иметь лучший вид. Кучера, чьи металлические пуговицы навевали нехорошие мысли о полиции, положили руки на плечи своих хозяев. Пот струился по лицу банкомётов, а газетчики нервно прикусили кончики своих карандашей.
А в стойлах коровы мирно жевали свою жвачку и с кротким любопытством смотрели на двух мужчин, которые ожидали сигнала, чтобы ринуться в бой и, если надо, убить друг друга ради удовольствия своих собратьев.
— Займите свои места, — скомандовал судья.
Когда двое мужчин посмотрели в лицо друг другу, толпа замолкла, и в сарае стало тихо, как в церкви. Только по крыше барабанил дождь, да в одном стойле топала лошадь.
— Бокс! — выкрикнул судья.
Двое мужчин заняли защитные позиции, но ненадолго. Сразу уже огромная рука вытянулась вперёд, как пружина. Послышался звук удара кулаком по обнаженной плоти, послышался нутряной вздох дикого удовольствия, который издала восхищённая толпа, и большой бой начался.
Те, кто интересуются боксом, догадаются, как переменчива была удача в эту ночь, как она меняла свои пристрастия. А нелюбителям подобного зрелища лучше не знать подробностей, ведь, как говорят, это был один из самых жестоких боёв, которые когда-нибудь видела эта страна.
Но обязательно следует сказать, что после часа этой отчаянной кровавой работы чемпион потерял свой титул. Человек, над которым чемпион издевался и насмехался, к которому зрители не испытывали ни малейшей симпатии, доказал, что он настоящий победитель. Его резкие и точные удары, похожие на взмахи сабли, скоро привели к поражению соперника.
Люди у верёвки уже ничему не подчинялись. Их брань, их нечленораздельные гневные крики, как будто это они получали все удары, их безумное ликование — всё это заглушало воззвания Кеплера соблюдать тишину. Они облепили ринг, их мышцы напрягались в унисон с мышцами того человека, которого они поддерживали. Когда нью-йоркский корреспондент через плечо пробормотал, что это самое великое спортивное событие после боя Хинана и Сейерса[3], Дуайер согласно кивнул головой.
Взбудораженные зрители вряд ли слышали, как снаружи в дверь сарая трижды ударило что-то тяжёлое. Даже если бы они слышали, то уже ничего не смогли бы предпринять. Сорванная с петель дверь упала, и внутрь, плечом к плечу заскочил полицейский капитан со своими лейтенантами.
Зрителей охватила страшная паника. Одни беспомощно и недвижно застыли на месте, словно увидели призрака. Другие кинулись прямо в руки офицеров и были отброшены на верёвки ринга. Кто-то устремился в стойла, к лошадям и коровам, а кто-то совал полицейским пачки денег и умолял, чтобы те позволили им сбежать.
Как только дверь открылась и началась облава, Хефлфингер спустился с досок, на которых лежал, и оказался в центре мятущейся толпы. Через мгновение, с проворством карманника он выбрался из неё, пронёсся через всё помещение и, как собака, вцепился в Хейда. Убийца в этот момент был спокойнее, чем Хефлфингер.
— Эй, — проговорил он, — уберите руки. Нет никакой необходимости применять насилие. Ведь нет ничего страшного в том, что я посмотрел бой? Вот сотня долларов, возьмите её и дайте мне улизнуть. Никто даже не заметит.
Но детектив только встал к нему поближе.
— Я задерживаю вас за ограбление, — прошептал он еле слышно. — Вы сейчас пойдёте со мной, и тихо. Чем меньше будете суетиться, тем лучше будет для нас обоих. Если не знаете, кто я, можете пощупать мой значок под пальто вот здесь. У меня есть полномочия. Всё по закону. Когда мы выберемся из этой проклятой свалки, я покажу вам бумаги.
Он убрал одну руку с воротника Хейда и вынул из кармана наручники.
— Это ошибка, — с трудом вымолвил убийца, побелевший и трясущийся, но готовый бороться за свободу. — Это произвол. Я сказал, отпустите меня! Уберите ваши руки! Я что, похож на грабителя, вы, болван?
— Я знаю, на кого вы похожи, — прошептал детектив, приблизив лицо к лицу задержанного. — Сейчас вы спокойно пойдёте со мной как грабитель, или я скажу этим людям, кто вы. Вам это нужно? Хотите я назову ваше настоящее имя? Сказать им? Ну, отвечайте! Сказать?
Такое торжество, такая невероятная дикость изобразилась на лице офицера, что человек, которого он держал, понял: детектив знает о нём всё. Хейд обмяк от слабости. Если бы детектив не придержал его за плечи, он упал бы. Глаза Хейда открывались и закрывались, его шатало туда-сюда, он не мог дышать, словно в горле что-то застряло. Даже такой знаток преступников, как Гэллегер, который стоял тут же и ничего не пропускал, почувствовал нечто вроде сострадания к этому испуганному, жалкому человечку.
— Ради бога, — взмолился Хейд, — отпустите меня. Пойдёмте в мою комнату, и я дам вам половину денег. Я всё честно разделю. Мы оба отсюда уедем. Это такая удача для нас обоих. Вы будете обеспечены на всю жизнь. Понимаете, на всю жизнь!
Но детектив, к его чести, только сильнее сжал губы.
— Вот и всё, — шепнул он в ответ. — И даже больше, чем надо. Вы уже сами себя приговорили. Пошли!
Два офицера в форме, стоявшие у дверей, не дали им пройти, но Хефлфингер спокойно улыбнулся и показал значок.
— Один их людей Бирнса, — объяснил он. — Приехал специально, чтобы взять вот этого парня. Это грабитель Эрли Лейн, он же Карлтон. Я уже показал бумаги капитану. Всё по закону. Сейчас мы заберём в гостинице его пожитки и поедем на станцию. Думаю, уже сегодня будем в Нью-Йорке.
Офицеры улыбнулись в знак восхищения перед представителем, возможно, лучшего полицейского подразделения в стране и пропустили его. Затем Хефлфингер повернулся к Гэллегеру, который всё ещё сопровождал его, как верный пёс.
— Я собираюсь пойти в его комнату, чтобы забрать деньги и всё остальное, — прошептал он. — Потом я поведу его на станцию и сяду на поезд. Я своё дело сделал, не забудь о своём!
— О, вы получите свои деньги, — сказал Гэллегер. — Слушайте, — прибавил он тоном эксперта, — вы знаете, вы отлично всё проделали.
Пока облава заканчивалась, Дуайер писал в блокноте, так же, как он писал, пока ждал начала боя. Сейчас он шагнул к другим корреспондентам, которые о чём-то совещались.
Газетчики уже заявили ухмыляющимся офицерам, что они представляют крупнейшие издания страны. Теперь они энергично препирались с капитаном, который руководил облавой и объявил, что они все под арестом.
— Не будьте идиотом, Скотт, — сказал Дуайер, который был слишком взбудоражен, чтобы играть в дипломатию. — Вы ведь знаете, что мы тут не для развлечения. Мы пришли сюда, чтобы работать, как и вы, и у вас нет права нас задерживать.
— Если мы сейчас же не дадим телеграммы, — сказал репортёр из Нью-Йорка, — то мы не успеем к выходу завтрашних газет, и…
Капитан Скотт сказал, что его не волнует такая ерунда, как завтрашние газеты, и что все репортёры сейчас отправятся в полицейский участок. Они предстанут перед судом, и если суд решит, что их надо отпустить, значит, так и будет, а его дело взять их под стражу.
— Но потом будет уже поздно, вы понимаете или нет? — закричал Дуайер. — Вы должны отпустить нас сейчас, прямо сейчас.
— Я никого не отпущу, мистер Дуайер, — сказал капитан, — и хватит об этом. Я только что арестовал президента Молодёжного республиканского клуба. И вы думаете, ребята, что после этого я отпущу вас?
То, что затем сказал Дуайер, было так невежливо по отношению к доблестному капитану Скотту, что утомлённый Скотт схватил спортивного редактора за плечо и сунул в руки двум своим подчинённым.
Этого выдающийся репортёр уже вытерпеть не мог, и он в возбуждении поднял руку, чтобы защищаться. Но прежде, чем он успел сделать какую-нибудь глупость, его запястье перехватила чья-то сильная маленькая рука, а вторая рука залезла прямо в карман его пальто. Он опустил руки и, посмотрев вниз, увидел, что рядом стоит Гэллегер и держит его за запястье. Дуайер совсем забыл о существовании мальчика. Он хотел выругаться, но что-то в невинных глазах Гэллегера остановило его.
Рука Гэллегера всё ещё оставалась в том самом кармане Дуайера, куда он сунул свой блокнот. В этом блокноте были записи и о действиях Гэллегера, и о поимке Хейда, и о ходе боя. Не отрывая глаз от Дуайера, Гэллегер достал блокнот и незаметно засунул его в свою куртку. Дуайер понимающе кивнул. Взглянув на двух своих стражей, он увидел, что они ничего не заметили, увлечённые словесной перепалкой их начальника с корреспондентами. Затем он склонился к Гэллегеру и зашептал:
- Зеленые глаза (пер. А. Акопян) - Густаво Беккер - Классическая проза
- Собрание сочинений. Т. 22. Истина - Эмиль Золя - Классическая проза
- Мэр Кэстербриджа - Томас Гарди - Классическая проза
- Астрея (фрагменты) - Оноре Д’Юрфе - Классическая проза
- Абрам Нашатырь, содержатель гостиницы - Михаил Козаков - Классическая проза
- На восходе солнца - Василь Быков - Классическая проза
- На помощь, друг! - О.Генри - Классическая проза
- Экзамен - Хулио Кортасар - Классическая проза
- Городской мальчик - Герман Вук - Классическая проза
- Под маской, или Сила женщины - Луиза Мэй Олкотт - Классическая проза