Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В доме обессилевшего от долгого голода постояльца уложили на кухне, в закутке за печью, и дали несколько ложек щей из баранины.
Он тихо лежал целыми днями, укрытый пальто, улыбался как ребенок, иногда пытался поднять руку, словно дирижировал оркестром, и шептал: «Бьют литавры, вносят барана, жирного барана, вступают валторны, несут лепёшки, горячие лепёшки» ― писал оперу. Его жена по утрам завивала волосы на раскалённый гвоздь, протирала под мышками, полоскала рот, накапав в кружку с водой из пахнущего лимоном пузырька, одевала дочку, сообщала, что пойдёт поискать работу и уходила с девочкой до вечера.
Хозяйка в её отсутствие с затаённой завистью изучала выставленные под червоточное зеркало пузырьки и баночки, и вскорости сообразила, что приезжая постоялица – гулящая. Честной бабе не нужны жидкость от пота, розовая вода, и подозрительного назначения белая мазь. И даже пахнущий лимонными конфетами пузырек с надписью «Зубной эликсир» не нужен – труженицам, матерям, не до ароматных поцелуев, война на дворе.
– Трусы полощет, так в воду одеколон льёт, чтоб, значит, всё для фронта, всё для победы, – сообщала хозяйка соседке. – Всю побелку с печки на рожу свою бесстыжую соскоблила, до кирпичей протерла.
И уже вся улица имени автора «Капитала» знала, что певица проводит время в квартире майора, начальника зенитной части, охранявшей железнодорожный узел и мост от налётов вражеской авиации. В январе пара, уже совершенно не таясь, ходила по городу под руку ― в кинотеатр «Горн» и в военторг. Окончательно постоялица пала в глазах хозяйки, когда извела кусок сахара на сладкую воду для укладки локонов.
– Лучше б мужику с кипятком развела, да напоила перед смертью, – нарочно громко гремя чугунком, разорялась хозяйка.
Вскоре постоялица с дочкой вовсе переселилась к майору. Изредка она заходила в дом, и, не заглядывая в закуток, в котором смиренно лежал умирающий муж, оставляла на кухонном столе деньги, буханку хлеба или банку тушенки, а в сенях, в стоящем на лавке ведре, обломок замороженного молока. Однажды постоялица воровски, пока взрослых не было дома, забрала все свои вещи, не тронув чемодан мужа. В начале марта, когда небо переливалось как новые шёлковые чулки распутницы, композитор умер, пролежав в тихом забытьи семь дней. Умер в тепле. Кухню согревала сочиненная им музыка ― ребятишки тайком открыли чемодан, но не нашли ничего интересного, кроме связок бумаги, исписанной чёрными блохами и мошками. Они бросали нотные партии в печку, смотрели, как весело вспыхивает пламя, слушали, как гудят в тяге трубы и валторны, и пекли картошку в углях, подернутых красным пеплом.
– Всё, что осталось от моего отца, это я и одна фотография, – задумчиво говорила бабушка, доставая из коробки фотоснимок.
Лета всегда долго глядела на восковый кусок картонки с отломанным уголком и зубчиками по краям. Стройный смеющийся молодой человек в круглых очках и тюбетейке стоял на берегу моря, уперев руки в подкатанные черные сатиновые трусы.
– Мама любила отца, но должна была спасти меня от голодной смерти, ― не очень уверенно объясняла бабушка Лете.
Всю свою сознательную жизнь бабушка писала гневные заметки о забастовках зарубежных трудящихся и горячие очерки о декабристах. «Сердце, отданное людям», «пепел, стучащий в грудь», «пламенный огонь» ― это была ее плодородная нива. Она встречалась с чернокожей, в шапке кудрявых волос, американской коммунисткой, после чего тоже пыталась ходить в редакцию без лифчика и водила дружбу и переписку с гладко причёсанным испанским цветком страстоцвета ― пару раз они вместе отдыхали в крымских санаториях. От тех романтических времен у бабушки завалялись финские сапоги на «манке» и привычка называть расшумевшуюся маленькую Лету «воинствующим молодчиком».
С середины 90-х бабушка перешла на написание «реальных» любовных историй для женских журналов «Ворожея», «Славяночка» и «Берегиня». В более гламурные редакции её, нарушая молодую российскую конституцию, не брали по возрасту. Сочинённые «правдивые» рассказы активно печатались в рубриках «Письмо от читательницы» и «Он и она». Начинались все жизненные драмы, выходящие из-под шарикового пера бабушки, одним из двух вариантов: «К тридцати годам она всё еще не нагулялась» или «К тридцати годам она вволю нагулялась». Постепенно бабушка, сухая и благородная как лавровый лист, ещё красившая остатки волос в коньячные цвета, совсем распоясалась и несколько последних лет молотила на старом гудящем компьютере с давно исчезнувшей в новых моделях щелью для дискетки, совершенно откровенные истории, которые дополняла собственноручным «комментарием психолога» или «комментарием сексолога». Особенно яростно и непримиримо «психолог» и «сексолог» в бабушкином лице комментировали измены замужних героинь.
– Откуда такие знания? – смеялся папа. – Может, ты от нас что-то скрываешь? У нашей бабушки есть любовник?
– Что ты несёшь при ребёнке? – хрипела бабушка. – В мою интимную жизнь двадцать лет не ступала нога человека.
– Бабушка, ты обманываешь людей, – возмущалась Лета. – Ну какой ты психолог? Всю дорогу репортажи с полей писала, про американских безработных да про декабристов.
– Между прочим, – вскинулась бабушка, – в нашей журналистской гвардии рассказывали про обозревателя, который всю жизнь сочинял биографии в серию «Пламенные революционеры», а теперь пишет «Жития святых».
– Какой цинизм, – сказал папа, даже он не ожидал от неведомого автора такого изощрённого приспособленчества. – А с другой стороны – молодец! Чего таланту пропадать?
– Да! А другая дамочка, племянница твоего отчима – скупердяйка, за рубль зайца догонит – всю жизнь проработала в журнале «Кройка и шитьё» и утверждала, что мода создается в Москве на Кузнецком мосту. А теперь стонет, что лучшие вещи – от твоего любимого итальянца. Правда, имя называет с ошибками, видимо, путает с Версалем.
Папа засмеялся.
Пропагандист золотых античных узоров, загорелой кожи, джинсов в обтяжку и пряных ароматов был его любимым дизайнером. Тем сильнее страдало папино тонко развитое чувство прекрасного при виде Леты, носившей вместо сумки котомку, отрицавшей спа-салоны, помаду и автозагар, и, назло ему, папе, покупавшей духи с запахом огурца.
– Субкультурный нигилизм, – зачитала однажды по телефону бабушка. – Явление, характерное для молодых.
После этих слов папе полегчало, он отнёс отвратительные, по его мнению, художественные предпочтения дочери к концептуальному искусству и почти успокоился. К тому же со временем выяснилось, что девочка отказывается от мира буржуазного капитала и от итальянского дизайнера, как его яркого представителя, скорее на уровне теоретического протеста. Например, она негласно мирилась со старьем, которое раньше и в комиссионку не брали, а теперь лукаво именовали винтажем. За огромные очки в стиле 70-х годов, купленные на барахолке в Риме, ребенок даже сказал: «Хм, спасибо».
Кто знает, может, со временем дочь и профессию поменяет, прекратит позорить отца перед посторонними?
Папа остановил машину и поглядел на Лету.
– Ну все, пап, пока.
– Пока-пока, моя принцесса пряничного домика! Надеюсь, когда-нибудь принцессе наскучит детская игра в леденцы.
– Прекрати, папа, надоело!
Лета захлопнула дверь машины, и, не обернувшись, быстро, как порыв дождя, пробежала к дверям с вывеской «Хлеб и шоколад». Открыла стеклянную створку. Навстречу вылетели золотые пчёлы. Она вошла внутрь, в жестяную банку желе и мармелада, кивнула охраннику, спустилась в служебный коридорчик, открыла узкий шкафчик и, забыв об отце, в радостном предвкушении, как на коробку с елочными игрушками, взглянула на белые брюки, куртку и шапочку, пропахшие маслом и жжёным сахаром.
Глава 2
Свобода и касса
Болезненный удар по папиному самолюбию, беззащитному, как родничок младенца, Лета нанесла, будучи ученицей третьего класса элитной гимназии с уклоном, вдруг объявившейся во дворах улицы Новаторов. На родительском собрании огласили сочинения на тему «Кем я хочу стать». Ничего неожиданного – президент банка, бизнесмен, еще бизнесмен, снова бизнесмен, два главных бухгалтера, певица, специалист по кадастру и земельным отношениям, юристы. Одна девочка выбрала профессию врача, два мальчика – силовиков. Славный ребёнок со второй парты хотел лечить зверей в зоопарке, ещё один романтик – путешествовать вокруг света на собственном паруснике. Родители с умилением улыбались. Папа ждал, когда очередь дойдёт до Леты.
– И у нас есть ещё сочинение, – голосом, обещающим веселье, сообщила учительница. – Где же оно? Ага, вот. Родители Леты Новиковой здесь?
Папа приподнял руку и пошевелил пальцами.
- Повести: Открытый урок, Рог изобилия - Валерий Алексеев - Современная проза
- Французское завещание - Андрей Макин - Современная проза
- Экватор. Черный цвет & Белый цвет - Андрей Цаплиенко - Современная проза
- Рассказы в духе барокко - Корина Бий - Современная проза
- Тоннель - Вагнер Яна - Современная проза
- Явление чувств - Братья Бри - Современная проза
- Подземный гараж - Хаи Янош - Современная проза
- Небо падших - Юрий Поляков - Современная проза
- Призраки - Рэй Брэдбери - Современная проза
- Переход - Елена Кочешкова - Современная проза