Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но нигде контраст между Шелли и Байроном не сказался так рельефно, как в их отношении к женщинам. И действительно, отношение к женщине всегда является пробным камнем индивидуальных свойств мужчины, в особенности поэта, который более чем кто-либо может повторить мысль одного французского писателя: "без женщин начало нашей жизни было бы беспомощным, середина ее была бы лишена восторгов, а конец - утешений" (Jouy). Сколько сердец, сколько различных вариаций отношения к женщине. Лев Толстой ищет в ней чадолюбивую матрону, Бодлер видит в женщине злого духа, Гейне видит в ней гризетку, для Байрона она - источник красивого сладострастия, для Данте и Шелли она - отблеск божества.
Байрон сходился с многими женщинами, но любил более или менее серьезно лишь одну из них - графиню Гвиччьоли. Мисс Джен Изабелла Мильбанк, сделавшаяся леди Байрон, не возбуждала в блестящем красавце-поэте никаких особенно нежных чувств; он женился на ней совершенно опрометчиво, и одним из побудительных к этому браку мотивов - некоторые биографы полагают, главным мотивом - являлось то обстоятельство, что ньюстедтское поместье Байрона было расстроено, а у мисс Мильбанк было очень хорошее приданое. Шелли также женился опрометчиво, но его брак носил совершенно иной характер, он женился почти мальчиком на Гарриэт Вестбрук, дочери какого-то трактирщика, желая спасти девушку от семейных притеснений и принимая на себя все тяготы бедности. Прославившись своим "Чайльд Гарольдом" и сделавшись первым человеком Лондона, Байрон тотчас же заводит многочисленные связи, ежеминутно меняя одну привязанность на другую. Сегодня он сходится с Каролиной Лемб, завтра с Клэрой Клермонт, потом с Марианной Сегати. В Афинах он вступает в мимолетную связь с героиней стихотворения "Зоя". В Венеции его роскошное палаццо на Большом канале превращается в гарем, где роль любимой одалиски играет Маргарита Коньи, байроновская Fornarina. Словом, в каждой женщине Байрон видит источник физических наслаждений, из каждой возлюбленной он делает любовницу. Только одна из этих многих, Тереза Гвиччьоли, несколько возвышается над общим уровнем, приучая в то же время и Байрона видеть в себе то, что видел в женщине Шелли,- вдохновительницу. Под ее влиянием Байрон бросает беспорядочную жизнь, идеализирует личность Терезы в типе Мирры, пишет "Марино Фальеро", "Двое Фоскари", "Пророчество Данте". Но и эта очаровательная итальянка вскоре надоедает ему, как все другие. Иначе и быть не могло. Кто в женщине видит только источник страсти, для того этот источник быстро иссякает.
Насколько иначе относится к женщине Шелли! Он видит в ней что-то заоблачное, призрачное; он ценит в ней тот вечный женственный элемент, который влечет нас ввысь и соприкосновение с которым заставляет лучших из нас говорить языком богов. Брачные связи Шелли были ошибкой, противоречащей общему характеру его индивидуальности. Безбрачие должно было бы гармонировать гораздо более с идеальными качествами автора поэмы "Эпипсихидион", этой современной "Vita Nuova"2. И действительно, мы видим, что первую свою жену Шелли вовсе не любит и видит в ней только друга; ко второй жене он охладевает, хотя никогда не перестает ценить ее. В то время как Байрон любил женщину только тогда, когда он обладал ею, или по крайней мере, когда стремился к обладанию (первая несчастная любовь),- Шелли любил женщину только тогда, когда он не обладал ею, и не то что любил,- это слово тускло в применении к Шелли,- посмотрите, как сам он говорит об этом.
Слишком часто заветное слово людьми осквернялось,Я его не хочу повторять;Слишком часто заветное чувство презреньем встречалось,Ты его не должна презирать.И слова состраданья, что с уст твоих нежных сорвались,Никому я отдать не хочу,И за счастье надежд, что с отчаяньем горьким смешались,Я всей жизнью своей заплачу.Нет того в моем сердце, что в мире любовью зовется,Но молитвы отвергнешь ли ты?Неудержно вкруг солнца воздушное облачко вьется,Упадает роса на цветы,Полночь ждет, чтобы снова зари загорелося око,И отвергнешь ли ты, о мой друг,Это чувство святое, что манит куда-то далеко,Прочь от наших томительных мук?..
Окружая женщину таким благоговейным отношением, Шелли не стремится к обладанию, он видит в женщине музу, он несет ей свои лучшие думы и чувства. С Клэр Клермонт Шелли читает вместе бессмертные классические произведения, он посещает заключенную в монастырь графиню Эмилию Вивиани, посылает ей свои нежные песни,- она посылает ему в ответ букеты из монастырских цветов; красивую поэтическую мистрис Месн он олицетворяет в той воздушной нимфе, которую мы видим во второй части "Мимозы", но самой излюбленной его вдохновительницей является Джен Уилльемс, жена его друга, погибшего вместе с ним в море; в последние свои дни Шелли вместе с ней бродил в зеленых рощах Италии, и ей посвящена целая серия стихотворений "То Jаnе", образцы самой трогательной, самой благородной любовной лирики.
Судьба в последний раз оттенила контраст между Шелли и Байроном, когда послала к ним смерть. Байрон умер в борьбе за угнетенных греков. Его смерть окружает его ореолом, но в ней нет ничего таинственного. Смерть Шелли остается до сих пор загадочной и неразъясненной. Неизвестно, утонул ли он во время бури или был убит пиратами.
Я кончаю свою, быть может, слишком беглую характеристику.
Делая параллель между Байроном и Шелли, я не мог не коснуться некоторых отрицательных сторон в личности Байрона. Но, указывая на них, я только старался выяснить различие между двумя поэтами, а никак не набросить тень на одного из них. Гениальный человек не лишен права иметь недостатки. Не нам, блуждающим впотьмах, считать пятна на солнце: солнце светит целому миру - и мы ему благодарны. Отрицательные стороны Байрона совершенно тонули в массе благородства и великодушия; больше того - ими были обусловлены некоторые положительные качества его личности, сделавшие ее цельной и могучей.
Есть легенда. Небесные духи спускались на землю и проникались любовью к дочерям человеческим. Это было преступно, но легенда гласит, что в то время были на земле исполины. Байрон был из таких.
Шелли вечно оставался среди небесных сфер, он был чистым, незапятнанным серафимом.
Но как бы то ни было, Шелли и Байрон оба мыслили, боролись и страдали. Они несли свои песни людям, они отдавали свои вздохи человечеству. Идя различными путями, оба они оправдывали изречение индийского поэта Калидасы: "Великие души похожи на облака; они собирают только для того, чтобы расточать".
1894
КРЫМСКИЙ ВЕЧЕР
Полупрозрачная мгла вечернего воздуха была напоена душистым запахом глициний и белых акаций. Внизу, у подножья холма, на котором приютилась наша дача, шумело неугомонное море, и переменный плеск его валов, то прибывая, то убывая, говорил нам своим неясным шепотом о чем-то позабытом и туманном. Слева, далеко, виднелся силуэт Аюдага, этой тяжелой каменной глыбы, опрокинувшейся в море, а прямо перед нами простиралась бесконечная водная равнина, которая смущает своей недоступностью, волнует своим величием и глубоко печалит своей холодной красотой. Неслышно удалялся день, бесшумно приближалась ночь, и нам, любившим друг друга, нам, отдавшимся друг другу всей душой, так было хорошо молчать и понимать взаимную любовь. И правда, если есть что-нибудь в любви несомненное - это именно власть проникать в душу другого до самых далеких потаенных ее уголков - каждым жестом говорить - в каждом взгляде видеть долгое признание.
Кто знает, может быть, в такие минуты мы потому молчим, что смутно вспоминаем о том, что был когда-то и у нас невозмутимый Эдем, где не было зла, не было даже названия зла, а добро дышало и цвело, и наполняло все кругом своим незапятнанным величием.
Кто знает! Я знаю только одно - что такие блаженные минуты поэта всегда кончаются беспричинными слезами, точно мы плачем о чем-то навеки утраченном, точно для нас догорела светлая заря, и мы во тьме вспоминаем о том, как ярки были краски умершего дня.
Этот день, который тоже умер, был первым днем моей счастливой любви к тебе,- первым днем моей первой любви, потому что до тебя я не знал, что такое любовь, я знал только страсть. В глазах тех женщин, которым я обманчиво говорил "люблю", не было той чистоты и глубины, где теперь навсегда утонула моя душа. В них только был какой-то неясный намек на то, чт( в твоих темных глазах нашло такое прекрасное и полное воплощение. Те женщины, которых я знал до тебя, были как бы предчувствием тебя. Вот почему я говорил им "люблю", вот почему моя ложная любовь к ним не должна оскорблять тебя.
И ты сама поняла это.
Потому-то тебе так легко было услышать от меня повесть моей печальной и горькой жизни, и когда под ропот моря я выплакал перед тобой все прошлые ошибки, ты поняла, что с последним моим словом, говорившим о прошлом, вспыхнул первый миг иного будущего счастья. Два периода жизни соединились на мгновенье, как этот чудный южный день слился с полупрозрачной мглой наступающей ночи,- и ты, вздохнув, слегка коснулась моих волос своей холодной и бледной рукой,- и это легкое прикосновенье послужило залогом для многих-многих дней совместной жизни, общих мыслей, чувств, волнений и страсти, но страсти, полной благородного равенства, одухотворенной нашим преклонением перед тем великим и прекрасным, что вне нас зажгло солнце и луну, а в нас затеплило неиссякаемую жажду добра и красоты.
- Вальтер Эйзенберг [Жизнь в мечте] - Константин Аксаков - Русская классическая проза
- Обращение к потомкам - Любовь Фёдоровна Ларкина - Периодические издания / Русская классическая проза
- Соль розовой воды - Д. Соловей - Русская классическая проза
- Воздушный путь - Константин Бальмонт - Русская классическая проза
- Стройотряд уходит в небо - Алэн Акоб - Исторические любовные романы / Короткие любовные романы / Русская классическая проза
- Все цвета моей жизни - Сесилия Ахерн - Русская классическая проза
- Тряпичник - Клавдия Лукашевич - Русская классическая проза
- Две сестры - Клавдия Лукашевич - Русская классическая проза
- И в горе, и в радости - Мег Мэйсон - Биографии и Мемуары / Русская классическая проза
- Знаешь, как было? Продолжение. Чужая территория - Алевтина Корчик - Русская классическая проза