Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Константин Дмитриевич Меркулов слегка развел руками, как бы сигнализируя, что вопрос этот риторический.
— Кого тебе выделить в помощники? — спросил он у Турецкого.
— Елагина. То есть… Да, пожалуй, Рюрика Елагина. Мы с ним отлично сработались.
— Замечательно, Саша. Действуй. Я очень рассчитываю на тебя.
Это напутствие ничего по-настоящему не означало, но придало Турецкому бодрости. Так же, как и продумывание следственных мероприятий — привычный ритуал, возвращающий в рабочий тонус размягченные летней температурой за тридцать градусов мозги. Мышление прояснилось, и пива будто бы не так уж хочется…
«А в отпуск отпрошусь у Кости в сентябре, — утешил себя Александр Борисович. — Ну, даже если в октябре, ничего страшного. Золотая осень… и не жарко… Благодать!»
Анна Владиславовна Любимова, совсем недавно — обожаемая жена, а теперь — вдова Павла Любимова, за последние полгода резко невзлюбила звонки. Телефонные, звонки в дверь, звонки будильника — какие угодно. В течение тех черных суток первого января, которые вместили и тело мужа в пятне стремительно темнеющего вокруг него снега, и непонимание, и надежду на то, что муж тяжело ранен, но жив, и подступающую истерику, которую не удалось сдержать, — так вот, первого января 2005 года любимовская квартира была похожа на проходной двор. Люди без конца приходили, уходили, расспрашивали, пытались успокоить. И звонили, звонили… Даже теперь, услышав звонок, Аня вздрагивает; сердце в ней обмирает. Будто самое страшное, что могло произойти, еще не произошло, будто звонок сам по себе несет новое, неслыханное несчастье.
Но этот звонок ее не испугал: Аня ждала его. Вот уже целый час она то смотрела на часы, то подбегала к двери, от которой бросалась снова к Димочке. Боялась оставлять его одного: и раньше-то, пока жив был Паша, тряслась над сыночком, а теперь, когда единственное, что осталось у нее от Паши — Димочка, Аня превратилась в совершенно сумасшедшую мамашу-клушу. Понимала, что нельзя так, что она рискует избаловать мальчика до безобразия, однако поделать с собой ничего не могла. Но ребенок, от природы флегматичный, спокойно спал в своей деревянной кроватке с высокими стенками. Не разбудил его и долгожданный звонок — когда он действительно прозвучал… Аня вмиг очутилась у двери.
— Почему не спрашиваешь «кто там»? — укорил ее Виктор Бочанин, шумно вваливаясь в квартиру. Обычно его обтекаемое тело двигалось плавно и беззвучно, но сегодня он будто нарочно нагнетал вокруг себя шум: жестикулировал, топал ногами, якобы отрясая о резиновый коврик какие-то соринки с подошв, говорил громко, с преувеличенной бодростью.
— Я же знаю, Витя, что это ты…
— Нет, Аня, не знаешь. В глазок посмотрела? Ну вот! В следующий раз или смотри, или спрашивай. Поняла? Мало ли что!
«Мало ли что» грозовым облаком тяготело над вдовой Павла Любимова с первого января. Уйти вслед за мужем ей, может, даже хотелось бы, но слишком страшно было бы оставить Димочку круглым сиротой. Мирно текли друг за другом месяцы, никто не думал покушаться на Анину жизнь, и Аня отбросила бдительность. Судя по всему, убийцам нужен был именно Павел Любимов, а не его друзья или члены его семьи. А может быть, в конце концов, следователь прокуратуры Горохов прав, и ранним утром нового года имело место всего лишь случайное убийство на почве межнациональной розни?
Во что Аня Любимова и супруги Бочанины категорически не верили.
Виктора и Инну Бочаниных двадцатисемилетний следователь Горохов из прокуратуры Северо-Западного округа, производящий расследование дела об убийстве Любимова, допрашивал два раза, порознь и вместе, но у них сложилось впечатление, что по-настоящему он их так и не выслушал. Делал вид, будто слушает, но слышать не желал. Виктор Бочанин язык стер, без конца твердя Горохову: «Такое ощущение, что им нужна была одна жизнь, жизнь именно Павла Любимова. Такое ощущение, что их кто-то послал, чтобы убить не меня, к примеру, не Инну, а только Павла Любимова!» Но следователю не были нужны ощущения свидетелей. Юрист второго класса Горохов выбрал одну версию из целого ряда других и держался за нее зубами и когтями: «Черные убили славянина. Значит, мы имеем дело с убийством на почве межнациональной розни и ненависти!» Так мотив убийства прозвучал во всех милицейских и прокурорских сводках и статистических отчетах за эту новогоднюю ночь.
— Обряд инициации, — мудрено втолковывал Горохов Виктору Бочанину. — Говорите, парни были молодые? Вот-вот. У них же там, на Кавказе, как? Ты не мужчина, пока кого-нибудь не убьешь. Убить своего — значит, нарваться на кровную месть. Убить русского? Для кавказцев это запросто.
— Но убитый не был простым человеком, — пытался Бочанин переориентировать Горохова на другие позиции. — Олимпийский чемпион, тренер, председатель «Клуба по борьбе с запрещенными стимуляторами»…
— Да, вы правы, дело необычное. Подумать только, случайно убит олимпийский чемпион!
Создавалось впечатление, что свидетели Горохову мешают: ходят зачем-то, говорят свое, портят нарисованную им схему. Даже показание Инны о том, что у главаря убийц не хватало двух пальцев на левой руке, не вызвало у следователя ни малейших эмоций. Аня Любимова и супруги Бочанины испытывали уже тихую ненависть к этому непрошибаемому бюрократу, который то ли был от природы глуп, то ли кого-то покрывал. Ненависть к его тонконогой и толстобрюхой, несмотря на молодость, фигуре, самоуверенному, вечно звучащему на повышенных тонах голосу, размеренным движениям постоянно лоснящихся, точно он недавно ел что-то маслянистое, пальцев… И надо же было случиться, чтобы Горохова тоже звали Дмитрием, как любимовского сына! Самое близкое для Ани имя. И — самое отталкивающее. Нет, с Гороховым каши не сваришь! Надо действовать собственными силами…
— Ну как, Витя, — Аня изводилась от нетерпения, — что тебе посоветовали?
Бочанин, после приступа шумливости при входе, стал тих и безмолвен. Присев на стул, начал расшнуровывать ботинки: в квартиру, где есть младенец, вход в уличной обуви воспрещен. Вдова не торопила, хотя все ее тело напряглось в ожидании первого слова.
— Значит, так, Аня, — не выдержав, заговорил Бочанин с ботинком в руке, — похоже, ты была права. Без крупных денег тут ничего не сделаешь.
Аня сглотнула застрявшее в горле ожидание. Ей стало легче. Даже непривлекательная определенность лучше полного тумана.
— Это ничего, это ничего, — торопливо сказала Аня, — деньги у нас есть… Пока есть… А потом я выйду на работу…
— Да ты-то уж молчи! — с грубоватой дружеской ласковостью прервал ее Виктор. — Тебе деньги на Димку нужны. А на работу выходить даже не думай: ребенок сейчас твоя главная работа. Не беспокойся, скинемся! Кликну клич в нашей спортсменской среде: «Требуются деньги, чтобы отыскать убийц Пашки Любимова!» — знаешь, сколько народу от себя последнее оторвет?
— Но как же! — Анна нахмурилась. — Я обязательно должна дать деньги, обязательно! Витя, даже не думай, мне будет стыдно! Паша ведь был мой муж…
— Ладно, ладно, Аня. Я это только в том плане, чтобы ты не волновалась о материальной части. До твоих денег тоже дело дойдет. Адвокат — удовольствие недешевое.
— Как — адвокат? Мы ведь нацеливались на частного сыщика…
— Адвокат, Аня, лучше. Он будет представлять твои интересы в суде. И потом, частного сыщика не пустят в те кабинеты, куда известный адвокат двери ногой открывает.
— У тебя уже есть кто-то на примете?
— Да, мне рекомендовали… Где-то тут была записка, неужели посеял? — Бочанин захлопал себя по карманам пиджака. — Ах да, вот же она! — Развернув сложенный вчетверо клетчатый блокнотный листок, он отчетливо, чуть ли не по слогам, прочел: — Юрий Петрович Гордеев, десятая юридическая консультация Московской палаты адвокатов. На Таганке, — прибавил он от себя. — Слышал я не от одного уже человека, что Гордеев — такой адвокат, который стоит десяти частных сыщиков.
— Проверим, — сказала вдова Павла Любимова.
Не завершив процесс переобувания (одна нога в тапочке, на другой — полурасшнурованный ботинок), Виктор Бочанин смотрел снизу вверх на нее — высокую, красивую даже в домашнем халате, обычно уступчивую и застенчивую, но за последнее время налившуюся какой-то уверенной решимостью. Увеличенная кормлением грудь зрительно подчеркивала эту решимость. Павел многократно пересказывал другу историю знакомства с будущей женой: тогда он находился в зените славы и, как последний идиот, решил, будто только благодаря чемпионскому титулу ему удалось добиться внимания прекрасной брюнетки, отшивавшей в приморской гостинице всех, кто пытался ухаживать за ней. А на второй день выяснилось, что она не подозревала о его спортивной славе. И вообще, даже телевизор выключает, когда там начинаются спортивные новости. Паша понравился ей именно как Паша — без наград, без регалий, сам по себе. Его это привело в восторг. Его все в ней восторгало — даже то, что она была чуть полновата и, совсем не по-спортивному, медлительна и рассеянна. В доверительных мужских беседах Павел откровенно признавался Виктору, что женщины, как и кошки, ему нравятся мягкие и пушистые. Пусть другие хвастаются ультрамодными «сфинксами», лысыми, тощими и злобными на вид, — он предпочитает надежную добрую сибирскую породу. Аня как раз родом из Иркутска… А еще Паша звал Аню «своей персиянкой» — но это уже не из-за сходства с персидской кошкой, а из-за густейших, точно у иранской пери, черных волос и косо поставленных, удлиненных к вискам темно-карих глаз.
- Золотой архипелаг - Фридрих Незнанский - Полицейский детектив
- Интервью под прицелом - Фридрих Незнанский - Полицейский детектив
- Героиновая пропасть - Фридрих Незнанский - Полицейский детектив
- Уйти от себя… - Фридрих Незнанский - Полицейский детектив
- Ночной снайпер - Фридрих Незнанский - Полицейский детектив
- Виновник торжества - Фридрих Незнанский - Полицейский детектив
- Уходящая натура - Фридрих Незнанский - Полицейский детектив
- Гении исчезают по пятницам - Фридрих Незнанский - Полицейский детектив
- Смертельный лабиринт - Фридрих Незнанский - Полицейский детектив
- Воронежские страдания - Фридрих Незнанский - Полицейский детектив