Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Где же он, – обретя дар речи, вскрикнула Фрау Маргрет.
Лорд Хронь, вздрогнув, испуганно смотрит на присудствующих. У Леди Элизабет отвисает нижняя челюсть до ключиц, а бедняга Питер Счахл заходится в приступе мучительного кашля.
Через минуту восстанавливается почтительная тишина и капитан торжественно продолжил:
«Да! Мои глаза не обманывали меня: передо мной лежал знаменитый алмаз Карбонадо! Алмаз ослепил меня своей величиной и блеском, я едва мог удержать его в одной руке.
«Боже мой! – с горечью подумал я, – и подумать только, что этот алмаз, поисками которого занят весь цивилизованный мир, достался мне, для которого он является бесполезным хламом! Карбонадо! Алмаз, оцененный в свое время в пятьсот золотых мараведи, лежал в моей руке!»
– Чего-чего? Что за… мандула? – осведомился Лорд Хронь.
– Мараведи. Такая большая денежная единица.
– Это сколько будет рублей?
– Сколько, сколько… Пятьсот! Золотых! Мараведи…
– Мараведи… – страстно прошептала Фрау Моргенштерн.
«Тщательно все обдумав, – продолжает читать капитан, – я решил прихватить алмаз с собой и закопать в надежном месте с деньгами.»
– Так где же он сейчас? – тревожно спросила Фрау Маргрет.
– Закопан в надежном месте, Фрау, – спокойно ответил капитан отведя глаза от рукописи.
– Вы не откопали его из надежного места?
– Бедняга испустил дух, не открыв нам тайны. Целый месяц команда судна вскапывала и перелопачивала остров, но ни какого надежного места мы не обнакужили. Понадобяться усилия большой группы людей. На мой взгляд было бы целесообразно привлечь к такому делу негров. И так, я продолжаю:
«Ящик, в котором хранится алмаз, заключал в себе ещё и объемистую рукопись, представляющую собой, так сказать, биографию алмаза начиная с его появления на рынке, что случилось во Флоренции в XVI веке…»
Звучит жуткая тревожная итальянская лютневая музыка и застывший в значительной позе капитан заслоняется титрами:
КОНЕЦ ПЕРВОЙ СЕРИИ
Глава вторая. Высокое возрождение.
«Люди, пришедшие на смену великой эпохе средневековья, были настолько низки, что отказали ей в названии культуры.»
Г. К.Честертон«Возрожденческое мирочувствование помещает человека в онтологическую пустоту, тем самым обрекает его на пассивность, и в этой пассивности – образ мира, равно как и сам человек, рассыпается на взаимоисключающие точки – мгновения.»
П.ФлоренскийНа следующий день совершенно трезвый и злой Валера Марус, сделав коммунальную уборку, включил телевизор аккурат перед началом «Папуаса из Гондураса».
…
На экране прекрасная Италия в конце периода высокого возрождения. Кубы золотых на закате крепостей виднеются на отдельных холмах. Между желтых хлебов по дороге скачут два всадника в черном:
– Чем более жажду я покоя, тем дальше он бежит от меня. Вот и ныне предпринял я путь во Флоренцию в надежде отдохнуть от скотства всех скотов и хуже чем скотов, обивающих порог моего повелителя, а пуще всего этой старой неграмотной скотины Пуанароти, непристанно клянчащего у пресветлого моего покровителя деньги за свои корявые поделки – так что мне иной раз неперепадала и десятина эскудо! Так же я должен был скрыться из Рима из-за одного поганого Ярыги, рыскающего за мной с компанией таких же как он бандитов за то, что я очистил Рим от одного шалопая – братца выше упомянутого поганого Ярыги.
И вот я, распеленав шпагу, с деньгами при себе, выехал ночью во Флоренцию со своим отличным слугой Джулианом, добрым и очень набожым, как и я малым, только весьма охочим до чужих женушек и страшным забиякой – так, что случалось ему за день ухлопать двоих, а то и пятерых – и все по разным поводам.
Имея спутником такого хорошего малого, я и не заметил, как скоротал дорогу до Флоренции за веселыми рассказами моего слуги, лучше которого и свет не знал.
По приезду я не мешкая отправился к великому герцогу Козимо, покровительствующего всем художникам, и если уж такой проходимец как Челлини при его дворе катается как сыр в масле, сколько ж больше почестей должно полагаться мне?
Обратившись к герцогу с этой и ей подобными речами, я его весьма к себе склонил и он попросил немедля показать образцы моего искусства. Я, недовольный, возразил что их у меня покуда нет, но как только он представит деньги, мастерские и место, где приложить силы, как то, например, расписать что-нибудь, я немедля явлю ему все свое немалое мастерство.
Пока обескураженный герцог размышлял, я непереставая хулил его прихлебателей – Челлини и Бандинелли, за здорово живешь получающих до двухсот и более скудо жалования, не считая выклянченного сверх того.
– Удивляюсь только, – в завершении произнес я, – почему один из этих двух отирал не ухлопал до сего дня другого, или «не замочил», как публика такого рода изъясняется. Вот уж, воистину получилось бы как по писанному: «Один гад пожрал другую гадину». Ведь Бенвенуто за свою поножовщину давно заслужил веревку на шею.
Герчог взял тогда в руку чашу работы незванного Бенвенуто Челлини и сказал:
– Да, у Челлини было много неприятностей и в Риме и в Милане, да и во Флоренции… Но уще ли твой вкус так высок, что эту чашу уж и не назовешь работой мастера!
Снисходительно взглянув на чашу, я, клянусь, так ответил:
– Государь мой, Бенвенуто бесспорно, мастер первостатейный, но только в одном – деньги выколачивать!
Дивясь моим справедливым словам, герцог Медичи отвел мне и помещение и сто скудо в задаток работы.
Я между тем уже и придумал, как прославить свое имя, надо сказать скотской Флоренции. В капелле Барди стены расписаны живописцем Джотто Бондоне, чему уже больше двух веков. Работа эта по причине тупости нравов славная, ныне смеха даже не достойна: фигуры как чурбаны, мрачные, как скоты, тухлые цветом.
Так вот, задумал я эти фрезки переписать заново, неизмеримо лучшим манером.
Для того наняв натурщицу, приступил я к рисованию картонов, чтобы показать и их герцогу, склонив его к переписанию названной капеллы по-моему, в чем виден резон каждому скоту.
На первом картоне я стал изображать святую Терезу, и так, чтобы моя работа ни в чем не походила на работу этой скотины Джотти. Я рисовал святую Терезу с моей весьма не дурной собой натурщицы – дамы стройной, цветущей, с блестящими глазами, распущенными волосами, в полупрозрачных одеждах, едва прикрывающих голые персы.
Работа у меня пошла было медленно, так как я здоров и очень хорош собой, и природа моя все время требует своего. Понятно, что я стал принуждать натурщицу удовлетворить моб природную надобность. Но вместо того, чтобы принять это за великую для себя честь, мерзавка так стала орать и сопротивляться, что я склонил ее к плотским утехам с великим трудом. От этого скотского сопротивления я делался взлохмочен и обессилен, и работа пошла через пень-колоду, так что герцог уж устал справляться о картонах через моего мерзавца Мажордома.
На беду пропал мой слуга Джулиано, прежде посильно помогавший мне в работе, и в обуздании строптивых натурщиц; наверное славного малого исподтишка пырнул ножом какой нибудь рогоносец-муж, потому что в честном бою мой слуга легко мог проткнуть любого увальня обывателя.
Приключилась со мной и другая беда. Как то вечером, когда я возвращался от герцога, у которого просил денег для продолжения работы, ко мне подошел какого-то скотского вида старикашка и спросил, не я ли тот прославленный живописец, что прибыл из Рима в эту богом забытую Флоренцию. Приостановясь, я подтвердил это, как вдруг этот засранец начал что-то брехать и балаболить голоском, из чего я понял что он отец моей строптивой натурщицы.
Я велел ему проваливать своей дорогой, но старикашка, совсем зайдясь, думая меня таким образом разжалобить, стал брызгать слюной и плакать крокодиловым плачем. Я, посмеявшись, потрепал его по плечу и предложил ему скудо, но негодяй только пуще взъярился и стал грозить «праведным отмщением».
Я было рассмеялся, представив себе, как этот старикан своими паучьими руками бъется со мной на шпагах, но затем сообразил, что у этого негодяя хватит злости нанять какого-нибудь бандита или подсыпать мне толченого алмаза через свою мерзавку-дочь.
Поэтому, так как улица была совершенно пуста, мне ни чего не оставалось делать, как выхватить кинжал и ударить старого пройдоху два-три раза. Он захрипел и свалился в канаву, а я, закутавшись в плащ, горько скорбя, что негодяй-старикашка вынудил все-таки меня взять грех на душу своими угрозами.
Однако, как не трудно было мне, картон продвигался, святая Тереза была уже как живая, хотя моя мерзавка-натурщица вовсе не могла принять тот лукавый и прелестный вид, в котором я изображал святую Терезу, а напротив, голосила и обливалась слезами; ублажать свою плоть с ней иной раз было неприятно.
- Митьки - Владимир Шинкарёв - Контркультура
- Возвращение - Дзиро Осараги - Контркультура
- Олигарх - Валерий Семенович Вычуб - Контркультура / Фэнтези / Прочий юмор
- Розовый блейзер: нахальная меланхоличная история - Александр Кононенко - Контркультура / Русская классическая проза
- Домой - Владимир Козлов - Контркультура
- Чтоб я сдох! - Олег Механик - Контркультура / Юмористическая проза / Юмористическая фантастика
- Мы никогда не будем вместе - Денис Липовский - Контркультура
- Фирма - Айваз Маннанов - Контркультура
- Внутри - Евгений Гатальский - Контркультура / Русская классическая проза / Триллер
- Мифогенная любовь каст - Павел Пепперштейн - Контркультура