Шрифт:
Интервал:
Закладка:
- Анатолий Иванович, голубчик... Ну, не упрямьтесь, подарите мне кольцо... Нет, нет... не дарите, оставьте у меня до вашего возвращения. Прошу вас, очень прошу...
Зарудному нелегко было освободить руку из ласковых и упрямых пальцев Маши. Хотелось подольше ощущать их капризную власть над собой, их теплоту и неуверенную настойчивость. Это длилось несколько мгновений. Затем он отнял руку и, поправляя кольцо, сказал недовольно:
- Марья Николаевна, об одном прошу вас: все, что связано с этим сувениром, исключите, пожалуйста, из круга ваших минутных капризов. В противном случае мы не сохраним наших... - он запнулся, - нашей доброй дружбы.
Маша смотрела обиженно и удивленно на Зарудного, неуклюже поклонившегося ей и отошедшего к окну. Остаток вечера она провела в обществе Александра Максутова.
Зарудный перебирал в памяти мельчайшие подробности этого вечера. С необъяснимым чувством досады размышлял он над собственными словами и все же не сожалел о них. Маша прочно вошла в его жизнь. Она необходима ему. Но, подобно многим людям, привыкшим к одиночеству, к длительным поездкам, к молчаливым размышлениям, он мог довольствоваться и незримым присутствием Маши.
Кони шли шагом, так что добрый пешеход, пожалуй, не отстал бы от них. Да и мудрено было пускать здесь лошадей рысью: то и дело на пути возникали препятствия - заросли кедрового стланика, серебристо-зеленого ольшаника, овраги, ручьи. Зарудный заметил, что он едет по чьему-то следу, - кто-то совсем недавно, может быть еще нынешней ночью, проходил здесь, приминая траву, надламывая хрупкие ветви багульника, ссыпая землю на краю оврагов.
Зарудный любил лес с его многозначительной тишиной, знакомыми шорохами, знал медвежьи тропы, ведущие сквозь заросли ольхи и путаницу цепкого кедрового стланика к реке, к рыбным местам. И теперь следы на земле представляли для Зарудного живой интерес; склонившись к лошадиной гриве, так что конь попрядывал ушами и испуганно косил оливковыми глазами, Зарудный рассматривал плоские следы торбасов, отпечатки матросских сапог и широких башмаков, подбитых железными гвоздями со шляпками, напоминавшими костяные наросты на боках камбалы.
- Что вы там ищете, Анатолий Иванович? - спросил его наконец Андронников.
- Мы не первые здесь с вами сегодня, - ответил Зарудный и выпрямился. - Кто-то опередил нас...
- Сам Люцифер и его свита, - усмехнулся Андронников и не успел продолжить свою мысль, как впереди раздалась не то песня, не то озорная скороговорка. Слова произносились громко, отчетливо и вместе с тем как-то торопливо, опасливо.
Зарудный и Андронников остановили лошадей на опушке тонкоствольного березового леса и прислушались. Высокий мужской голос пел:
Царь ты наш русский,
Носишь мундир прусский.
Все твои министры
На руку нечисты.
Все сенаторы
Пьяницы и воры.
Флигель-адъютанты
Дураки и франты.
Сам ты в три аршина...
Голос вдруг умолк и после паузы закончил на какой-то бытовой, будничной интонации:
Эка-я ско-ти-на!..
Спутники переглянулись. Землемер подмигнул Зарудному и, тронув поводья, заметил:
- Ишь ты, какие птицы завелись у нас! - Он присвистнул. - Голосистые!
Возле прямоугольной, сложенной из темных, полусгнивших бревен ночлежной юрты послышался заливистый смех, чье-то восхищенное восклицание и ворчливый женский голос.
Всадники подъехали ближе. На старых, вросших в землю бревнах сидели люди - несколько женщин, посланных из Петропавловска за лозой для изготовления фашин, и трое мужчин - Никита Кочнев, камчадал Афанасьев и Семен Удалой, отправленные на поиски строевого леса, годного для настила артиллерийских платформ.
Юрта стояла пустая, заброшенная, из дверного отверстия тянуло прохладой и сыростью.
Заметив чиновников, все вскочили со своих мест. Только матрос чуть приподнялся, поддавшись общему движению, и снова сел.
По сконфуженному виду Кочнева, по тому, как он сорвал с головы картуз и низко поклонился, стало ясно, что пел он. Люди растерялись, - они не ожидали в этот час встретить здесь чиновников.
Андронников и Зарудный спешились. Охнув и присев на затекших ногах, Андронников сказал:
- Садитесь, господа хорошие! - И обратился к Никите: - Ты, братец, раньше петуха петь задумал...
- А коли петух проспал? - смело ответил Никита.
- Смотри! - пригрозил ему землемер пухлым веснушчатым кулаком. Петух хоть криклив и драчлив, а и ему голову рубят.
- И тихой курочке рубят!
- Ах ты, шельма!
- Шельма и есть, ваше благородие, - заулыбался Никита, обрадованный таким поворотом. - Верно изволите...
- И не смей называть меня благородием! Слыхал! "Господин землемер", разумеешь? Зем-ле-мер - высокая должность. А это, - он указал на Зарудного, - господин титулярный советник! Что? Трудновато? Тогда можно просто: "господин хороший". Куда путь держите?
Никита заговорил торопливо и услужливо:
- Мы за деревом снаряжены, а бабоньки хворост резать идут. Решили привал сделать, да, видишь, изба больно темна. Сидим, дожидаемся, когда солнышко спустится к нам с горелой сопки.
Зарудный с удовольствием разглядывал молчаливого матроса и сидевшую с ним темноволосую женщину. Матрос не проронил ни слова, но во всей его фигуре было столько молодой силы и удальства, рябоватое лицо так живо отражало происходящее, что казалось - он и молчит не без умысла, давая понять кому-то, что не стоит беспокоиться по мелочам, настоящего начальника и без слов узнаешь, а эти, мол, пришли и уйдут, и бог с ними, а тревожиться нет нужды...
Удалого обескураживало отношение Харитины к его ухаживаниям. Еще в порту на плацу, заприметив ее, Удалой проникся к девушке теплым жалостливым чувством. Обыватели разошлись с плаца, и Семен потерял Хартину из виду. В тот день он не нашел ее ни у церкви, ни на склонах Николки.
Встретил он ее назавтра неподалеку от батареи, строившейся у основания галечно-песчаной кошки. Батарея эта, тогда же прозванная Кошечной, а в официальных приказах Завойко - номер два, должна была принять большое количество пушек. Тут не было естественных прикрытий, и батарея требовала множества фашин и земли.
Харитина стояла в яме, босая, и сильными движениями бросала землю в плетеную корзину. Яма находилась у подножья холма и предназначалась под пороховой погреб батареи.
Остановившись над ямой, Удалой откровенно любовался фигурой девушки, ладно и уверенно стоявшей на земле. Даже широкие белые пальцы ног, утопавшие в красноватом песке, были, на взгляд Удалого, по-особому хороши.
Почувствовав на себе взгляд, Харитина подняла голову. Оттого, что матрос стоял выше Харитины, он показался ей исполином со смешным и нелепым из-за лихо торчащих усов лицом. Воткнув лопату в песок и опершись на нее руками, Харитина бросила вызывающе.
- Чего уставился? Эка невидаль!
- Уж больно хороша-а-а!
Несколько матросов с "Авроры" и женщины, работавшие вокруг, прислушивались к их разговору, и Семену неудобно было отступать. Он уселся на краю ямы, так что улыбающееся лицо оказалось на уровне сердитых глаз Харитины.
- Матрос первой статьи, бомбардир Семен Удалой! - отрапортовал он.
- Видать, что удалой! - Девушка с интересом рассматривала матроса и неожиданно рассмеялась. - Рябой черт!
Набивая трубку, Удалой добродушно соглашался с Харитиной:
- Да разве ж я допустил бы себя до такого увечья, кабы знал, что встречу здесь такую красу! Оделся бы я по парадной форме, а голландку эту, - Семен рванул на себе рабочую рубаху из парусины, - постелил бы тебе под белые ножки. Топчи, плыви над землей...
- Красно поешь! - заносчиво ответила Харитина, почувствовав, как что-то дрогнуло в ее сердце.
- В твои глаза поглядишь - соловьем запоешь, хоть при нашем грубом голосе.
В глазах матроса Харитина видела пристальный интерес. Поджав губы, она сказала негромко:
- Уходи.
Капельки пота выступили над верхней губой девушки.
- Сперва познакомимся, - ответил Семен и взял натруженную, разгоряченную руку Харитины. - Как величать вас?
Харитина угрожающе схватилась за лопату. Кто-то весело взвизгнул. Стоявший рядом матрос крикнул Удалому:
- Табань!
Но Удалой не сводил насмешливого взгляда с потемневших глаз Харитины. Когда она успокоилась, он медленно поднялся.
- Прощайте, - сказал он сердечно. - Еще и подружимся с вами...
Работая на Кошечной батарее, Семен ухитрялся часто попадаться на глаза девушке, оказывал ей мелкие услуги, оплачиваемые обидными словами и презрительными гримасами; притворно жаловался на свою судьбу, шутил, озорничал и не пропускал случая показать свою недюжинную силу. За несколько дней Харитина привыкла к Удалому, к его шумному, буйному нраву и беззвучно смеялась. Ей безотчетно нравилось и то, что о своих чувствах он говорил не робко, не с рабской покорностью и повиновением, как Никита Кочнев, а открыто и требовательно.
- История России. Алексей Михайлович Тишайший - Сергей Соловьев - История
- Славяне и авары. Вторая половина VI — начало VII в. - Сергей Алексеев - История
- 22 июня: Никакой «внезапности» не было! Как Сталин пропустил удар - Андрей Мелехов - История
- Кормовой флаг Громобоя - Сергей Григорьев - История
- Вторая мировая война. (Часть III, тома 5-6) - Уинстон Черчилль - История
- Начало России - Валерий Шамбаров - История
- Русский пятистатейник - Андрей Милов - История / Прочая научная литература / Языкознание
- Август 1991. Где был КГБ - Олег Хлобустов - История
- Закат и гибель Белого флота. 1918–1924 годы - Олег Гончаренко - История
- Хроники мусульманских государств I-VII вв. Хиджры - Айдын Али-заде - История