Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— И зачем?
— Германофобия, мой дорогой. Если еще кому-то присуща, так разве что немцам. Разбираться в причинах не будем: и долго, и скучно. Лучше скажите мне, как любят русские? Мне, стыдно признаться, не довелось…
Суворов пожал плечами:
— Русские любят так, как живут, — как придется.
— Прыгают в омут, как в старых романах?
— Случается. Хотя все реже: тлетворно влияние Запада.
— Что ж, понимаю: первым делом капитализм развивается в сфере любви. Там всегда сыщется, что бы продать и за сколько чего прикупить. Это вам не переоснащать производство… Фу, черт, как жарко! Не пора ли смочиться в Вальдзее?
— Валяйте, я подожду.
Пупок у Расьоля был с дулечкой. Когда он переворачивался на живот, становилось понятно, что с задницей тоже немного не так: в самом низу силуэт был как будто подрезан, нарушая во всем остальном вполне приемлемую дугу.
— А вы щепетильны, Суворов. Чем коситься, лучше спросите: где это вам, дружище Жан-Марк, оттяпали полжопы?.. И Расьоль вам расскажет. Если, конечно, хотите.
— Расьоль мне расскажет, даже если я не хочу. Так что сделаю вид, что хочу. Дружище Жан-Марк, где вам оттяпали ягодицы?
— В больнице, приятель. Лет двенадцать назад.
— Покусали поклонницы?
— Скорее ревность подпалила. Что обидней всего — совершенно зазря.
— Вот уж не верю! К кому ж еще ревновать, как не к вам?!
— Так рассуждают все идиоты. Вот и тот корсиканец-палач, чью жену похитили мы из корчмы, отобедав там прежде на пять тысяч франков…
— «Мы»?
— Я и Пьер. Водился тогда у меня сумасшедший дружок. Драчун, дебил, паразит, красавец и забулдыга. Но все-таки больше — дебил, потому что только дебилу взбредет на ум красть жену корсиканца. Не помню, как мы ее дотащили до машины, но едва ли она так уж сопротивлялась. Полагаю, чтобы ее убедить, Пьер применил коронный свой трюк и достал из штанов анаконду, чтоб показать этой дуре, как выглядит змей-искуситель не на картинках, а наяву. Пока мы петляли по скалам, я сидел за рулем. Это — помню. Помню и то, что, прежде чем вылезти из машины, вляпался в море капотом. Помню, как Пьер рычал диким зверем, ворочаясь с ней на песке, а она лежала со злым и мертвым лицом, что не мешало ей сосредоточенно молотить по песку обеими руками, наподобие лыжницы, орудующей палками на снежном спуске… Помню, что, накувыркавшись, Пьер и мне предложил поучаствовать в их спортивных забавах и все твердил, что у этой разбойницы стойкости хватит с лишком, даже если драть ее поршнем мотора до самой границы с Китаем, только я отказался. Тогда он ей подал знак, и они бросились с двух сторон, чтоб меня изловить и, пожалуй что, варварски изнасиловать. Но в ту ночь я наклюкался так, что секс на песке прельщал меня меньше, чем купание с аллигатором. Помню, мне удалось от них скрыться за каким-то там валуном, где я переждал, пока они повторят свой подвиг соития дважды. А потом стало холодно, и я прокрался к машине, где оба прелюбодея, уронив спинки сидений, уже честно храпели, как два сенбернара на пенсии. Я достал из багажника плед, прихватил запасное колесо и устроился на ночлег под игравшими в жмурки звездами. Уснул я, как в кресле, слушая мерный плеск волн — до тех пор, пока не услышал свой вопль…
Расьоль сделал паузу. Суворов предположил:
— Изнасилование таки состоялось?
— Хуже. Состоялось аутодафе. Под утро ревнивец-муж обнаружил автомобиль, а их в нем и след простыл. Как всякий здоровяк, лишенный совести, Пьер быстро трезвел, особенно если дело касалось его безопасности. На рассвете мои компаньоны продрали глаза, порезвились немного со змеем, потом чуть поплавали и, руководимые человеколюбием, решили меня не будить. Ну а сами пешочком направились вниз по дороге, где в двух километрах от места их героического совокупления уселись в кафе, дабы позавтракать и на сытый желудок обсудить планы на будущее. Только вот на радостях эта дуреха забыла на пляже трусы — все идеально сходилось на спящем Расьоле. Корсиканцы коварны, Георгий. Наш исключением не был: порыскав в открытом багажнике, он нашел там канистру. Емкость, к несчастью, была не пуста. Приблизившись с нею ко мне, он тихонько, чтоб попасть в такт ритму волн, ее и опорожнил, вылив бензин на покрышку. Затем поджег колесо. Знаете, Суворов, чем должно пахнуть в аду? Паленой резиной! Чтоб ее загасить, я высушил в дым половину треклятого моря. Самое трудное было отлипнуть. Так из-за дружбы Расьолю в подметку поджарили зад. С той поры дружбы я сторонюсь, ну а Корсику — ненавижу…
— Печальный рассказ, — сказал Суворов, не поверив, однако, ни слову. — Сделайте одолжение, прекратите скрести свой живот. Вашему меху, снежный вы человек, завидуют даже болонки. Та вон, справа, глаз с вас не сводит. Гадает, небось, откуда у вас на плечах эполеты. В их иерархии вы, наверное, маршал, не меньше.
— Тогда вы — капрал.
— Что ж, честь имею! Идите пока, поплескайтесь…
Расьоль, кряхтя, встал, нерешительно сделал шажок, потом два, потом постоял, помурлыкал, обернулся и свистнул. Суворов, лежа ничком на траве, отмахнулся босою ступней.
— Не пойду.
Француз посопел и вернулся.
— Хорошо. Заступлю в караул. Подожду, пока мой приятель созреет. Зрейте, Суворов. Я подожду.
— Ждите.
— Упивайтесь своим преимуществом, вы, себялюб.
Суворов ответил довольным «ага!» и перевернулся на спину. Расьоль снял очки и украдкой пытался поймать ими солнечный зайчик, запустив его русскому в глаз. Получалось не очень. Ни с того ни с сего Жан-Марк вдруг сказал:
— Вы бахвал.
Суворов лениво ответил:
— Кто вам виноват, что вы не умеете плавать?
— Я умею. Просто лучше умею, когда не один. Вы, к примеру, пишете тем же манером: вам куда как сподручней, если рядом страхуют вас тени. Всех тех, кто не даст вам тонуть. Традиция — ваш акваланг. Перепевы колоссов — ваши верные ласты. Не зазорно?
Сейчас понесет, встревожился Суворов. И того понесло:
— Вы, ничтоже сумняшеся, по-прежнему пишете, будто истина, упокой ее душу, сродни акту творения. Как можно понять из контекста — творения не какой-то безделицы, вроде найковской загогулины на великоватых вам плавках, а — боюсь сказать! — Господа нашего, упаси ты меня и помилуй… Вам самому не противно так лгать? Ведь любая, хоть самую малость пригожая правда — как раз развенчанье Его. Не трудитесь и спорить.
— Вы забыли про эхо.
— Какое, к дьяволу, эхо? У вас что, от купания в уши залилась вода?
Суворов поморщился:
— Тридцать восемь попугаев… Мне это осточертело, Расьоль! Лучше сходите, поплавайте в озере. Немецким детям нравится, когда вы, обратившись драконом, пускаете бутузы из ноздрей… Ну хорошо, объясню: есть такой мультик. Там длину удава измеряют в живых попугаях. Получается тридцать восемь штук. Вы же всегда норовите использовать в качестве меры вселенной свой собственный рост. Вряд ли способ этот умнее. Что до эха, то это — метафора. А растолковывать метафору — все равно что считать на компьютере до одного.
— Допускаю, что русская сентиментальность всякий всхлип умиления тем же альпийским пейзажем легко распузырит до эха. Только это не значит, что потуги растрогаться этим ландшафтом носят некий онтологический смысл.
Суворов с шумом выпустил воздух из легких:
— Вопрос не в том, чтобы вывести онтологический смысл из всякого всхлипа, а в том, чтобы не принимать любое эхо за всхлип… Вопрос в том, что у вас в центре и на что вы считаете сами себя. Если вы всему мера — значит, все остальное не так уж, увы, велико. Но если в ваши намерения входит еще подрасти хоть на пядь — уступите срединное место другому. Тому, что побольше.
— Лгуну с бородой Санта-Клауса? Да ни за что! — Расьоль пнул носком кочку, взбив пыль. Симпатии пыли оказались на суворовской стороне. — Он и без того уже попользовался бесплатным нектаром наших слез, тысячелетиями проливаемых ему на манишку. А что мы получали взамен? Едва взывали о помощи, как Он удирал со всех ног в небеса. Не-ет, увольте! Мне чем дальше от этого прощелыги — тем, право, надежней.
Оппонент пожал плечами:
— Как знаете. Но выбор не так и велик. Есть еще ряд синонимов…
— Вы про Разум, Гармонию, Вечность, Любовь? Прекратите дурачиться, Георгий! Мне уже хочется сделать себе харакири. Какая Гармония! Какая вам, к черту, Любовь! Поглядите хотя бы на тупоумных ублюдков с телеэкрана. На ток-шоу о партнерстве в постели, словно брачное ложе — это бизнес, а не альков. Или лучше включите ваш ящик после полуночи, когда все каналы под завязку набиты рекламой сексуальных услуг — примитивных, как ковыряние пальцем в носу. Достаточно разок посмотреть на то, как подвывают эти коровы, тиская безобразное вымя, чтобы из уважения к своему естеству погасить эту гадость немедля. Мир катится в пропасть, дружище. И в том есть жестокий резон. Гармония? Разум? Полистайте газеты! Сплошь и рядом — наркотики, страх, террористы да бесконечные триллеры про серийных убийц. Недавно читал про смышленого малого, который в три месяца умудрился пришить восемнадцать девиц, всякий вечер отрезая от трупов по кусочку филе, чтобы полакомиться деликатесом из человечины со своим каннибалом-котом. А все эти вырезки, окороки и язычки преспокойно хранил у себя в холодильнике. И теперь вот врачи говорят: паренек, мол, был не в себе. Каково?.. Дескать, так на него повлиял Интернет — пресловутые сайты с обнаженной натурой и виртуальным коитусом. Насмотревшись на все эти радости, в свои двадцать лет малый понял вдруг, что импотент. Возбуждали его только месть и убийство. Вообразите: женское тело — всего лишь парная говядина, вот к чему мы пришли, старина!.. Пойдемте-ка лучше купаться. От одних разговоров о том, что нас ждет впереди, я заранее пачкаюсь. Пойдемте купаться…
- Дон Иван - Алан Черчесов - Современная проза
- Французское завещание - Андрей Макин - Современная проза
- Чудесные занятия - Хулио Кортасар - Современная проза
- Местечко, которое называется Кидберг - Хулио Кортасар - Современная проза
- Менады - Хулио Кортасар - Современная проза
- IN VINO VERITAS - Андрей Никулин - Современная проза
- Пространственное чутье кошек - Хулио Кортасар - Современная проза
- Сеньорита Кора - Хулио Кортасар - Современная проза
- Застольная беседа - Хулио Кортасар - Современная проза
- Отрава - Хулио Кортасар - Современная проза