Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Как там? – спросил Иван Петрович. – Всё на месте?
– Да куда ж ему деваться, – ответил Суворов.
Старик согласно покачал головой:
– Некуда. Не беспокойтесь, Георгий Николаевич. Ваш дед доподлинно знал, что ждет Россию. Он присмотрел это место и рассказал о нем почему-то не вашему батюшке, а Лавру Николаевичу. Наверное, потому что Лавр Николаевич из тех, кто жизнь отдаст, не раздумывая, за то, чем дорожит. Мне кажется, ему всё было дорого.
– Да, наверное, – согласился Суворов и задумался о том, что он никогда не анализировал поступки брата. Воспринимал их, как исторические факты. А ведь Лавр и в самом деле готов был отдать жизнь за всё, к чему имел хоть какое-то отношение. От того и погиб, наверное, так рано. А я-то думал: блажь, скука, тоска. У него была ко всему радость. За свою радость он и бился.
– Это Лавр Николаевич собрал здесь всё? – спросил Суворов.
– Да. Он потратил много времени, чтобы обустроить его здесь. Он еще сказал, что за ним будете присматривать вы, Георгий Николаевич.
– Да? Когда он так сказал?
– Еще до Троцкого. Заваруха начнется, сказал, я в ней точно пропаду, а вот Жорж…извините, Георгий Николаевич присмотрит за ним, пока всё не закончится. В последний раз он крепко выпил и закрылся внизу. Я от беспокойства спустился туда. И вдруг стихи услышал, да громко так, через стенку слышно. О России, о душе. Не иначе Пушкина. Я потом спросил у него, зачем он их читал. Записываю, чтобы не пропали, ответил он.
– Может, там граммофон? – спросил Суворов.
– Нет, граммофона нет.
Георгий Николаевич пожал плечами, но иронии в себе не услышал. Раз записывал, значит записал. Записал и положил куда-то? Как хорошо, что вещи живут дольше нас. Они несут в себе свое время, и наше, и то, которого еще нет. Они несут на себе отпечатки наших пальцев, глаз, сердец. Так же как мы их тащили на себе, они продолжают тащить на себе нас.
Мысли и страсти, которые витали когда-то по комнатам, все осели на этих вещах. А потом проникли вглубь, и теперь их не сотрешь словно пыль. И стоит вещам попасть в другие руки – мысли и страсти, осевшие в них, испарятся и наполнят смыслом чью-то жизнь.
По большому счету от того, сохраню я этот архив или нет, зависит даже история. Казалось бы, история уже написана раз и навсегда, но она меняется каждую секунду. История – это машина, которой я управляю. Куда выеду на ней, зависит в равной степени и от нее, и от меня.
Суворов поймал себя на том, что прошло всего несколько часов, как он ринулся разделаться с архивом, а теперь хочет его только сохранить. Почему так? – в душе не найти ответа. Значит, так надо. Душа вообще такое место, где нет ответов. Там одни лишь вопросы. К самому себе. «Как задам их все, так и ответ получу, почему так».
– Здравствуйте, Георгий Николаевич! – Суворов оглянулся. Протягивая руку, с улыбкой приближался Глотов. – У меня к вам безотлагательный разговор. Об этом, – кивнул он вниз.
– Напрасно утруждали себя, сударь, – холодно произнес Суворов, заложив руки за спину. Он перестал слышать свои мысли, он услышал в себе сердце Лавра.
XXXI
С того памятного для него разговора с Надей Суворов сознательно отдалился от Ирины Аркадьевны и от самой Нади. Он практически не выходил из своей комнаты, а когда оказывался наедине с Ириной Аркадьевной, избегал глядеть ей в глаза. Он не трусил ее, но не мог и ей причинить боль, так как видел, что она страдает не меньше девочки. Со свойственной ей чуткостью она сразу уловила произошедшую с Суворовым перемену. Только не могла взять в толк, с чего вдруг эта перемена произошла. Словно кошка черная перебежала дорогу. Может, сглазил кто? И тут ее поразила догадка. Она несколько дней уговаривала себя, что это ошибка, но, не в силах более сдерживаться, спросила у Нади:
– Надя, ты разговаривала с Георгием Николаевичем?
– Да. То есть нет. О чем?
Ирина Аркадьевна вздохнула. Знать, не судьба, коли родная дочь против. Но почему? Почему она против этого удивительно ясного по жизни человека? Неужели…Неужели она сама…У нее даже заболела голова. Она вспомнила: чем радостнее проводили они воскресные дни, тем мрачнее становилась Надя. Как же я была поглощена своей радостью, что не видела горе собственного ребенка. Господи, за что мне такое наказание, за что? Съезжать – и как можно скорее! Никогда в жизни больше не видеть его! Она стала собирать вещи, а когда из школы пришла Надя и с недоумением уставилась на открытый посреди комнаты чемодан, Ирина Аркадьевна поняла, что, убегая от жизни, ни она, ни дочь ее счастливей не станут.
– Ищу шарфик, скоро похолодает, – стараясь не зарыдать, выговорила она.
С того дня она тоже внутренне отдалилась от Георгия Николаевича и уже ни разу не спрашивала у него о планах на предстоящий выходной день. Надя тоже не интересовалась. Суворов делал вид, что не замечает этих перемен, иногда только виновато улыбался вслед Ирине Аркадьевне и Наде. Он чувствовал себя последним подлецом, но ничего не мог изменить!
А через несколько месяцев всё вернулось в прежнюю колею. Они вновь стали вместе проводить воскресенья, правда, гораздо реже, у Суворова появились свои знакомые, которые не были уже их общими знакомыми, а у Ирины Аркадьевны
- Архив - Виорэль Михайлович Ломов - Прочие приключения / Русская классическая проза
- Вампир. Английская готика. XIX век - Джордж Байрон - Ужасы и Мистика
- Грибоедов за 30 минут - Илья Мельников - Русская классическая проза
- Муха - Денис Анатольевич Страхов - Ужасы и Мистика
- Ашик-Кериб - Михаил Юрьевич Лермонтов - Русская классическая проза / Прочее
- Записки старого дурака. Тетрадь вторая - Святослав Набуков - Русская классическая проза
- Тоннель - Яна Михайловна Вагнер - Русская классическая проза
- Дело врача - Грант Аллен - Классический детектив
- Бегство к себе - Галина Леонидовна Одинцова - Русская классическая проза
- Девушка в поезде - Агата Кристи - Классический детектив