Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ненаглядная Ивановна! Каждая черточка твоего возвышенного ума будет служить мне предметом для размышлений! Как обидно то, что мне запрещено описывать эти черты какой-нибудь родственной душе! Поймите, Слингсби, меня чрезвычайно подавляет мысль о потере общества Лоры де Корси в столь богатое событиями время, поскольку, хотя я и могу полностью раскрыть перед вами свое сердце на бумаге, тем не менее очень хорошо понимаю, что ни за что не смогу выдержать ваши проницательные и насмешливые взгляды в те минуты, когда мое сердце переполнено до краев. Кроме того, вы женаты, и, что еще хуже, я не знаком с вашей женой, и хотя охотно допускаю, что она добра и дружелюбна, все-таки боюсь, что она очень похожа на вас и тоже не свободна от духа шутливости, чего я ныне вынести не могу. Имеет ли смысл вздыхать о тенях? Имеет ли смысл жаловаться на ветерок?
Apropos, в этой северной экспедиции Тому повезло гораздо больше, чем его хозяину, и он, как ни удивительно, увозит одну из самых прелестных девушек России, перед этим женившись на ней с соблюдением всех правил и церемоний греческой церкви. Это обстоятельство не улучшило моего настроения и явно весьма огорчило Ивановну, хотя она и старалась скрывать свои чувства.
Не могу передать вам свои чувства, когда я на самом деле прощался с Ивановной, ибо они слишком ужасны, чтобы их описывать, и все-таки они были не хуже тех, что я зачастую испытывал впоследствии. Тем не менее не стану отрицать, что страстно желаю увидеть родную страну и, как мальчишка, скучаю по своей любимой матушке, о которой я часто рассказывал Ивановне, и тогда мы вместе заливались слезами, и я понимал, что коснулся в ее дочерней груди «нерва, где рождается боль». Когда б я смог представить свою возлюбленную матушке, единственной, кто есть у меня из родителей, то это был бы момент самой великой моей гордости в жизни, поскольку прекрасно понимаю, как волнует матушку моя женитьба. Вижу, вы качаете головой — вспоминаете, кому я был предназначен в материнском сердце прежде. Ну-ну, вы не имеете права возражать, поскольку, хотя мне и известны пожелания матушки, тем не мене она никогда не настаивала на том, чтобы я добивался руки Лоры, стало быть, вы не можете обвинять меня в неповиновении. А с тех пор, как я стал объектом недовольства по причине своей влюбчивости, как Том это называет, матушка никогда не выражала ни малейшего желания, чтоб такое случилось. Боюсь, что, несмотря на нежную любовь ко мне, она считает меня недостойным ее любимой protégée. Уверен, она сочтет, что я не должен был попусту взирать на достоинства Ивановны и что поездка, начавшаяся в порыве энтузиазма, может закончиться приобретением определенно ценным, поскольку она пробудила во мне самые добрые эмоции, благороднейшие проявления души и тончайшую чувствительность сердца.
Завтра прощаюсь с Россией и, хотя и не без надежды на скорое возвращение, делаю это с невыразимым сожалением, поскольку в сердце моем горит братская любовь к ней. Я оплакивал ее раны, радовался ее победам. Я слишком доверчиво сроднился с ней, Слингсби.
Вероятно, вы получите это письмо за несколько дней до моего приезда, поскольку я должен задержаться на некоторое время в Гетеборге, куда и направляю свой путь, но чем короче будет остановка, тем лучше, так как нетерпеливость, обычная черта моего характера, теперь отягощается непредвиденными обстоятельствами, и это ухудшает мое душевное состояние и вызывает раздражение. Хорошо бедняге Тому, который слишком счастлив, чтобы замечать, как сильно упомянутое раздражение влияет на мое настроение и, несмотря на мой обычный едкий юмор, видит, что я в состоянии радоваться его счастью. На самом деле вид Элизабет, напоминающий мне о ее леди, приводит меня в чувство и указывает, каков мой долг перед ними. Помочь им устроить их жизнь — вот что заполнит мое время по приезде домой.
До встречи, любящий вас
Эдвард Инглби
Письмо XIV
От того же тому же
Рига, 3 февр.
Я никак не предполагал, мой дорогой Слингсби, что мне придется снова писать вам отсюда! Еще меньше — что должен буду рассказать вам о событии, которое навсегда решило судьбу вашего друга, сменило сумятицу соперничающих чувств на то страшное спокойствие, кое являет собой союз апатии и отчаяния.
Отправив последнее письмо, я, неспешно прогуливаясь по берегу, остановился и стал наблюдать, с какими препятствиями суда сталкиваются на своем пути, и меня охватило дурное предчувствие, предвещавшее неприятности, с которыми наверняка придется столкнуться. Переводя, без особого интереса, глаза с одного корабля на другой, я наконец остановил взгляд на небольшом судне, которое следовало с частыми задержками своим курсом, преодолевая все препятствия в виде огромных ледяных глыб и больших кораблей. Казалось, суденышко настолько измотано от долгого и утомительного напряжения сил, что скорее потонет, чем доберется до своей гавани. Душа моя потянулась к нему, поскольку она, как и это суденышко, была в ту пору объята тоской и стремилась обрести покой.
Все ближе и ближе подходил объект моего внимания и по мере своего приближения занимал меня все больше и больше, и я, стремясь отвлечься от своих мыслей, погрузился в созерцание суденышка, а для того, чтобы оказаться как можно ближе к нему, забрался в лодку. На палубе кораблика я увидел женщину с ребенком, которая, казалось, с беспокойством смотрела на сушу. Несколько человек были заняты подготовкой к причаливанию, но один мужчина, укутанный в большую накидку, не был занят ничем и только следил за движениями ребенка. Я решил, что он и та женщина — супружеская пара. Мысли мои вернулись к сценам, оставшимся вдали, — передо мною снова была Ивановна.
Кораблик все приближался, и я разглядел, что ребенок вытянул вперед ручки с выражением нетерпеливой радости на лице. Дитя указывало ручками на меня как на нечто новое. Знаете, дети всегда доставляют мне удовольствие, это, вероятно, и давало вам повод столь часто заявлять, что когда-нибудь я сделаюсь домоседом и хорошим мужем, и потому вас не удивит, что я помахал платком этому маленькому путешественнику. И представьте себе мой ужас, когда я увидел, что этот проказник кинулся вперед, чтобы помахать мне в ответ, и тут же упал за борт! Вопль его матери до сих пор звучит у меня в ушах.
Я схватил весло и, оттолкнувшись от берега, двинулся к этому судну, но в ту же минуту тот мужчина сбросил свою накидку и прыгнул в воду. Я успел заметить, что это был русский офицер с рукой на перевязи. Женщина закричала еще громче. Я решил, что и отец и дитя потеряны для нее навсегда.
Но неожиданно смельчак поднимается над водой, держа дитя в левой руке. Я уже близко, он замечает меня, в отчаянном усилии вытягивает руку и кидает мальчика мне. Я делаю сильный гребок, рассекая волны перед собой, ловлю промокшего ребенка и прижимаю его к своей груди. Мать видя все это, издает крик радости и без чувств падает на палубу!
Но где же любящий отец, который спас мальчика от гибели? Он тонет под холодными волнами! Его силы на исходе, и лишь одной рукой он может бороться с бушующей стихией. Я мгновенно все это понимаю и, положив на дно лодки свою драгоценную ношу, спешу на помощь утопающему. И успеваю поймать его прежде, чем он погрузится в пучину, чтобы больше уже не подняться! Но он совершенно обессилел, и я не в состоянии удерживать его. В мою лодку взбираются два матроса с судна, они успешно спасают меня, но считают, что несчастный, которого я все еще придерживаю руками, покинул нас навсегда, поскольку не подает никаких признаков жизни.
Понимая, что тонувший офицер был жестоко ранен и что рана, вероятно, доставляет ему боль, я сам готов был со страхом согласиться, что их предположения весьма обоснованны. Но он достался мне такой дорогой ценой, что я чувствовал, как важно для меня, чтобы он выжил, иначе я бы мучился, оттого что потерял его, не сделав последней попытки для его спасения. Сожаление, которое выражали матросы, страх увидеть, как его жена вновь открыла глаза, даже мой личный интерес к человеку, ради которого я рисковал жизнью, похоже, заставили меня сделать это усилие. Доставив офицера на берег, мы внесли его в теплый дом и, послав за Томом, стали делать все возможное для возвращения его к жизни. И вскоре почувствовали, или вообразили, что почувствовали, что жизнь к нему возвращается. Тогда мы немедленно укутали его теплыми одеялами и положили в нагретую постель, затем позвали Элизабет, и ей приказано было приготовить какое-нибудь теплое питье и принести это питье в комнату.
Том хотел взять чашку из рук жены, но она скромно предложила свою помощь, откровенно сказав, что «женщина более умелы, чем мужчины, по части кормления больных». Я, одобрив ее предложение, велел ей подойти. Но какими словами описать мое изумление! Мое… назвать ли это разочарованием? Нет, Боже упаси! — когда Элизабет воскликнула: «Ах! Что я вижу! Бедная моя леди! О Господи! Это же барон Молдовани!»
- Бегство пленных, или История страданий и гибели поручика Тенгинского пехотного полка Михаила Лермонтова - Константин Большаков - Историческая проза
- Краденый город - Юлия Яковлева - Историческая проза
- Екатерина и Потемкин. Тайный брак Императрицы - Наталья Павлищева - Историческая проза
- Екатерина и Потемкин. Фаворит Императрицы - Наталья Павлищева - Историческая проза
- Сын Спартака - Саймон Скэрроу - Историческая проза
- Чёрный поручик - Мархуз - Альтернативная история / Историческая проза / История / Попаданцы
- Марко Поло - Виктор Шкловский - Историческая проза
- Повседневная жизнь Москвы в сталинскую эпоху. 1930–1940-е годы - Георгий Андреевский - Историческая проза
- История Брунгильды и Фредегонды, рассказанная смиренным монахом Григорием ч. 2 - Дмитрий Чайка - Историческая проза / Периодические издания
- Последние капли вина - Мэри Рено - Историческая проза