правду, она чувствовала себя еще большей дурочкой? Большинство людей в городе не знают твоего имени. Они называют тебя кладбищенским сторожем. Но рано или поздно она догадается. Она совсем не глупа, хотя вы оба, похоже, так к ней и относитесь.
Я оставил все попытки притворяться.
— Моя кузина неглупа. Но во многих отношениях она слишком охотно рискует собой. Я не хочу, чтобы она подвергала себя опасности, особенно когда не считаю, что это сможет мне хоть чем-то помочь. Все, чего она добьется, — это запятнает свое имя, и все. Я слишком ее люблю, чтобы позволить ей сделать это с собой.
Я не собирался говорить с такой горячностью, но теперь, когда я вслух сказал о собственных чувствах, меня поразила их сила. Похоже, Эмзил тоже, поскольку она выглядела пораженной и смягчившейся.
— Мне кажется, теперь я лучше тебя понимаю, — тихо призналась она, чуть помедлив.
— Что ж. Хорошо. Теперь, когда с этим покончено, пожалуйста, скажи, поняла ли ты так же хорошо то, что я сказал прежде. После танца Пыли пройдет не больше нескольких дней — и весь Геттис будет охвачен чумой. Не думаю, что мы можем ее остановить. Оставайся дома вместе с детьми и, пожалуйста, не позволяй моей кузине рисковать собой. Напомни ей, что теперь она должна думать о ребенке. Это заставит ее прислушаться.
— Я прекрасно тебя слышала, — нетерпеливо ответила Эмзил. — И я скажу лейтенанту о курьере и воде. Госпожа Эпини рассказывала мне об их путешествии сюда из Горького Источника. Не думаю, что воду оттуда доставят скоро. — Она покачала головой. — Если ты думал, что вода может помочь, почему ее сразу же не начали возить в Геттис? Если ты знал, что танец Пыли распространяет чуму, почему не предупредил всех?
— Мы не уверены, что вода поможет. Похоже, она помогла Спинку и Эпини, и они захватили ее с собой — столько, сколько смогли. А что касается танца Пыли… мы… то есть я считаю, что он распространяет чуму. Однако мне пока мало кого удалось в этом убедить.
Мы подъезжали к окраине Геттиса. На улицах все еще было пусто. Я вдруг понял, что все собрались в форте, чтобы послушать приветственные речи и посмотреть на церемонии. Чем ближе мы подъезжали, тем сильнее сжималось мое сердце. На месте палаточного городка спеков осталась лишь утоптанная земля. Еще утром мы с Утесом проезжали мимо него. Теперь он исчез. Я подозревал, что знаю причину их ухода. Они будут далеко от Геттиса, прежде чем смертоносную пыль подхватит ветер.
— Боюсь, мы опоздали, — тихо заметил я. — Они ушли. А спеки обычно не путешествуют днем, только вечером или ночью.
— Невар, я верю тебе, — неожиданно сказала Эмзил. — Отвези меня домой. Я буду держать детей дома и госпожу Эпини постараюсь тоже. Но с лейтенантом я мало что могу сделать. Однако я слышала, что те, кто однажды переболел чумой спеков, второй раз не заражаются.
— Да, большинство, — кивнул я. — Но некоторые болеют и второй раз — как Спинк и Эпини.
Когда мы въезжали в ворота Геттиса, я увидел кое-что, от чего у меня похолодела кровь. Семеро спеков, закутанные в вуали из лоз, листьев и цветов, торопливым шагом покидали форт. Я не мог видеть их лица, не мог даже сказать, мужчины это или женщины, но их босые пятнистые ноги были серыми от пыли. Я задумался, пыль ли это танца или дороги? Я едва удержался, чтобы не спрыгнуть с повозки и не поубивать всех на месте.
Я не видел их лиц, но, как если бы они могли чувствовать злобу или магию, от гнева кипящую в моих жилах, их головы повернулись в мою сторону. Я смотрел на них, не отводя взгляда. Сколько людей умрет из-за пыли, которую они сегодня развеяли? Эмзил положила руку мне на запястье:
— Невар, позволь им уйти. Отвези меня домой.
Напряжение в ее голосе заставило меня обернуться к ней. Интересно, чего она опасалась? Я не в силах остановить то, что они начали. И как я мог делать вид, что они чем-то хуже — или лучше — моего народа? У меня оставалось совсем мало времени, чтобы спасти хотя бы тех, кого я любил.
Часовые у ворот переглянулись и махнули рукой, чтобы я проезжал. Несмотря на чистую и отглаженную форму, они вели себя совсем не как настоящие часовые. Они были слишком заняты вытягиванием шей, чтобы разглядеть происходящее дальше по улице. Кто-то стоял на помосте и произносил речь, часто прерываемую аплодисментами. Я оглянулся через плечо. Спеки разделились и направились в разные стороны. Видели ли они, что я смотрю на них? Очень может быть, поскольку они разбежались, словно вспугнутые кролики. Если мои подозрения и нуждались в подтверждении, этого было достаточно. Я скрипнул зубами.
— Сворачивай налево, — тихо посоветовала Эмзил. — Так мы сможем объехать толпу. Я хочу как можно скорее добраться до дома.
Она направляла меня, и мы быстро ехали по боковым улочкам форта. Я не бывал в тех кварталах, где жили офицеры, — у меня не было никаких причин. Здания здесь строились на совесть в первые дни существования форта. Большую часть, похоже, покрыли свежим слоем краски, но он не мог скрыть годы предшествовавшего небрежения. Деревянные ступеньки осели, ставни покосились, многие сады давно не приводили в порядок. Дома младших офицеров выглядели и того хуже.
— Стой! — скомандовала Эмзил, и я остановил Утеса на углу улицы. — Я сойду здесь, — сказала она, — чтобы госпожа Эпини не видела, кто меня подвез.
Не успел я слезть на землю, чтобы помочь Эмзил, как она ловко соскочила с повозки. Ее юбки слегка взметнулись, и на мгновение я увидел обтянутые чулками лодыжки.
— Не выпускай детей из дома, — напомнил я, вновь взявшись за поводья.
— Обязательно, — пообещала Эмзил и жестом попросила меня задержаться. — А что собираешься делать ты?
Я чуть не рассмеялся.
— Я возвращаюсь на кладбище. Мне придется выкопать много могил. Вполне можно начать и сегодня.
Мои слова удивили Эмзил.
— Ты и в самом деле веришь, что танец Пыли в ближайшие дни принесет чуму. — Она нахмурилась. — Ты не собираешься предупредить полковника Гарена?
— Я был у него этим утром и все ему рассказал, но он мне не поверил. И сомневаюсь, что поверит теперь. Он лишь будет рассержен тем, что я нарушил его прямой приказ и вернулся в город. Предполагается, что я должен прятаться на кладбище, чтобы не попадаться на глаза инспекции. Ты же знаешь, я позор полка.
Она, прищурившись, посмотрела на меня:
— Тебя все
