Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Я, конечно, когда–нибудь выйду замуж… Я еще не знаю, кто это будет… ты или кто другой… Но это будет человек… человек… — Она не смогла докончить, слезы снова душили ее.
Попросив его отвернуться, она встала, быстро оделась и отошла к окну.
Ничего не понимая, враз как–то озябнув, Климов тоже поднялся, набросил на себя одежду, сел на кровати да так и сидел, ощущая пустоту и отупение. Будто в нем прекратились все жизненные процессы: ни единой мысли в голове, ни единого побуждения. Пустота.
Лина все стояла, глядя в окно, спиной к Климову.
— Знаешь, почему я не могу за тебя выйти? — тихо и печально заговорила наконец она, видимо, полностью овладев собой. — Все дело в том, что ты не веришь в бога, а я верю. У нас вся семья верующая. Глупо, конечно, что я скрывала… Нужно было раньше сказать… Но мне так было хорошо с тобой!.. А я знала… как только я тебе скажу… между нами все кончится…
Он не помнил, как долго длилось ошеломление, он только помнил, как мелькнуло в нем желание рассмеяться, мол, что за шутки, Лина?.. Но тут же это желание и исчезло, а в голове будто вспыхнул свет, и осветились все темные уголки памяти. «Да, да, да, — заскакали догадки. — Совсем не пьют вино, не курят, эта «Святая ночь“ в «девичьей“ комнате… И рассказы про старушку–исцелительницу… Окаменелое лицо Лины, когда первый раз поцеловал ее… Эта пощечина… Вера Ольги Николаевны в судьбу… Линины слова, что, мол, нет «духовной близости“»… Все это и многое другое разом пронеслось в похолодевшей голове Климова, и он не засмеялся, не вскрикнул, не вырвалось из него ни единого звука, выражающего крайнюю степень изумления…
— И… какой же ты веры? — обретя кое–какую способность связно говорить, спросил он. — Православной или… — Он умолк, борясь с навязчивым ощущением нереальности, потусторонности, что ли, происходящего.
— Мы — протестанты, — обернувшись к нему и опускаясь в кресло, ответила Лина. — Нас на Земле двадцать семь миллионов. Среди нас знаменитый Ван Клиберн, среди нас был покойный Мартин Лютер Кинг. Среди нас много ученых с мировым именем, лауреатов Нобелевской премии…
Холод, холод… Климов почти физически чувствовал, как холод начал проникать во все нутро, в голову, в грудь, даже в позвоночник, в руки и ноги. Будто дохнуло сырым холодным подземельем, потусторонностью. И никак не выдохнуть, не выгнать из себя этот холод, эту промозглость…
— И… давно ты… давно это? — спросил он.
— С детства, — был ответ. — Мама с папой брали нас с собой в молельный дом. Мы, помню, играли там на полянке. Там цветы были, много цветов… Одуванчики… Там и сейчас так хорошо! Почти как в деревне…
Да, да, он что–то слышал про этот молельный дом на станции Калач… Только говорили, что там баптисты… А она сказала — протестанты… Холод все полз и полз по спине, и Климову стоило немалых усилий, чтобы зябко не передернуть плечами…
— И все–таки, — сказал он, сам не веря в то, что говорит, — пустяки все это. Почему ты не допускаешь мысли, что мы могли бы жить вместе? Я же не из тех, кто издевается над этим… Веришь, ну и верь себе! У меня вон мама верит… Так что ничего это не значит, Лина.
— Не значит, говоришь?.. А как мы детей будем воспитывать? Я им стану говорить, что бог создал Землю, а ты им про всякие газы и пыль, из которых, мол, Земля сама создалась…
«Вот даже до чего дошло! — ошарашенно думал Климов. — Даже и Землю–то бог создал… И все живое, стало быть, и траву, и зверье, и человека он создал… Батюшки–светы, да не мерещится ли мне все это?..»
И Климов ошеломленно молчал. Молчала и Лина. Молчала вся квартира, как–то по–особенному тихо было и за стенами квартиры; казалось, там кто–то затаился и прислушивается…
— Ну, я пойду, пожалуй… — задумчиво и отчужденно сказала Лина и взялась за лямки своего рюкзачка, брошенного в прихожей.
Климов, как во сне, проводил ее вниз по лестнице до подъезда и там, собрав всю теплоту, дотронулся до плеча Лины.
— Приходи…
Лина слабо, рассеянно улыбнулась и сказала:
— Я думала — ты после этого и разговаривать со мной не захочешь…
— Ну что ты, что ты! — как можно убежденнее сказал Климов и, сделав знак рукой, мол, всего тебе хорошего, принужденно растянул губы в улыбке.
И, словно забыв убрать с лица эту неестественную улыбку, полный самых противоречивых мыслей и чувств, поднялся к себе. Прошел на кухню, открыл холодильник, достал давнишнюю бутылку коньяка и, наполнив стакан, большими глотками выпил его до донышка. Ни о чем больше думать он не хотел, не мог, это было выше его сил.
Перед тем как заснуть мертвым сном, он пьяно улыбнулся: подушка так хорошо пахла Линиными волосами…
XII
Проспал Климов до вечера, а когда проснулся, то первой была мысль: «Черт побери все! Трижды побери все!»
«Это надо же быть таким дураком, чтобы за целый, считай, год не догадаться!.. — думал Климов, усиленно потирая рукой лоб и вспоминая утренний разговор с Линой. — Чтоб даже подозрения в твоей пустой башке не появилось!.. Ведь должно было тебя удивить то, что она в рот не берет вина, даже пригубить отказывается!.. И никто в семье не пьет, даже отец, который то и дело в командировках, в тайге, на севере, где сам бог, как говорится, велит согреваться спиртом… Должен же был подумать своей пустой башкой — с чего бы это у девочек в комнате на самом видном месте, как икона, картина с девой Марией и младенцем Христом!..»
А загадочная улыбка на лице у Лины, недоверие, когда он, Климов, философствовал, что, мол, сначала люди были птицами, рыбами и травоядными? Ведь всякий раз, когда брался рассуждать о родстве человека и природы, Лина так посмеивалась, что, мол, говори–говори, я‑то знаю на сей счет нечто такое, чего тебе не дано постичь… Его, помнится, задевала, обижала эта снисходительная улыбка, потому она и запомнилась. А теперь вот стала и понятна. Как понятны стали слова Лины о том, что в детстве она мечтала побывать в Палестине. Ведь где–то там, в этой самой Палестине, жил Иисус Христос — об этом Климов слышал на какой–то лекции…
Наконец, мог бы он, Климов, в свое время задуматься, каким таким образом родители добились беспредельного послушания дочерей, взрослых, самостоятельных дочерей, — послушания и почтения, какие вряд ли сейчас где встретишь…
Так нет, говорил теперь себе Климов, ты если и удивлялся некоторым вещам, то тут же и объяснял их самыми простыми житейскими причинами.
— Лина терпеть не может вино? — рассуждал ты. — Ну, так это от чистоты, от чего–то славного, девичьего… Просто боится опьянеть, стать глупой, развязной, неприличной. Да и мать могла ей внушить: смотри, мол, если напьешься, то и до разврата недалеко, до падения… И ты, вспомни, даже умилялся в конце концов — разве это плохо, что не пьет, разве предосудительно? Красиво разве, когда видишь на улице пьяную девицу?..
Удивляло, что и отец спиртного в рот не берет. Но всякое может быть, — размышлял ты тогда. — Может, болен человек. А потом, ведь семья у него, пять душ, и всех надо кормить–поить, одевать–обувать. А если учесть, что три дочери, три девки, а на девок мало ли надо, — так до питья ли тут, до гулянья ли?..
Ну, а эта картина под названием «Святая ночь»?.. Да мало ли что! — думал ты тогда. — Сейчас многие не то что картины божественного содержания — иконы на стены вешают, книги церковные коллекционируют, будто помешались, черт бы их побрал, на этой рухляди!..
А старушка–врачевательница?.. Ты здорово, помнится, усомнился, чтобы врачи отказались лечить маленькую Лину, а вот старуха–де взялась и запросто исцелила Лину, спасла ее с божьей помощью. Здорово это было сомнительно, однако и тут нашел объяснение. Во–первых, думал, старуха могла только делать вид, что лечит нашептываниями да заклинаниями, а на самом деле лечила какими–нибудь травами. А травы, как сейчас выясняется, — наипервейшие лекарства. Во–вторых, могло быть и так, что время, когда крепкий Линии организм начал побеждать болезнь, как раз совпало с лечением. А Линина мама, которая уже отчаялась спасти дочку от смерти, когда исцеление–таки произошло, готова была приписать его богу — еще бы, ее крошка выжила, выздоровела, не чудо ли!..
«Как бы там ни было, — думал теперь Климов, — но это исцеление, конечно же, сильный, так сказать, воспитательный аргумент у мамаши… Помни, может в любое время сказать она Лине, что сам бог спас тебя от смерти…»
Ну а то, что Лина недоверчиво посмеивалась над его, Климова, рассуждениями насчет общности всего живого на Земле, он объяснял в свое время так. Просто она считает его рассуждения примитивными, доморощенными. Он ведь и сам никогда не мнил себя сильным в общих рассуждениях, в философии. Другое дело — конкретные вещи, машины, их части и детали, технологические процессы. Тут он у себя дома. А философенции, хотя его иногда и тянуло на них, — занятие несерьезное, так, язык почесать, воздух посотрясать…
- Степное солнце - Петр Павленко - Советская классическая проза
- Выздоровление - Владимир Пшеничников - Советская классическая проза
- К своей звезде - Аркадий Пинчук - Советская классическая проза
- Повести и рассказы - Олесь Гончар - Советская классическая проза
- Это случилось у моря - Станислав Мелешин - Советская классическая проза
- Трудный поиск. Глухое дело - Марк Ланской - Советская классическая проза
- В бесконечном ожидании [Повести. Рассказы] - Иван Корнилов - Советская классическая проза
- Попытка контакта - Анатолий Тоболяк - Советская классическая проза
- Под брезентовым небом - Александр Бартэн - Советская классическая проза
- Знаменитый Павлюк. Повести и рассказы - Павел Нилин - Советская классическая проза