Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Шутовской хоровод возглавляет совсем уже инфернальная маска доктора Стрейнджлава, фамилия которого переводится как "Странная любовь". Это маньяк-ученый, искалеченный — у него все, и душа, кажется, тоже на протезах, — но бодро деловитый, когда речь идет об уничтожении человеческих особей. На его прошлое указывают любопытные детали: оговорки "мой фюрер" (в обращении к президенту США) и чисто рефлекторное выбрасывание вперед руки-протеза… За экранным доктором Стрейнджлавом американские зрители увидели и некоего "доктора" из Освенцима, по имени Йозеф Менгеле, и кое-кого из персонажей более близких по времени. Бывшего военного министра США Джона Форрестола или, скажем, Вернера фон Брауна.
Да, конечно, все это зло, остроумно, забавно, но…
К середине 60-х годов подобные образчики "черного юмора" на тему атомной войны можно было рассматривать уже как тупик, кризис сознания, не находящего выхода. В то время многие почувствовали зловещую западню, в которую загоняло себя человечество — позже ее точно охарактеризуют как "атомный пат", — и, чтобы от отчаяния не опустились руки, вовсю язвили и зубоскалили.
Страх парализовал волю, мысль, остатки гражданского чувства. И вот уже наступление атомного конца света некоторыми авторами было воспринято как нечто неизбежное — "преступление" природы, вроде лавины или землетрясения, остановить которое невозможно. И единственное, что остается: попытаться пережить, пересидеть. Восстановить все заново, когда уцелевшим, выползшим из своих нор-убежищ предстанет ужасающий "пейзаж после битвы".
Пол Брайнс в книге "Ядерные холокаусты" с тревогой отмечал, как мало в американской фантастике произведений, герои которых хоть что-то попытались бы сделать в "дни до" (их действия в "день после" описаны сотни раз, и об этом еще пойдет разговор). Предотвратить катастрофу, вместо того чтобы напрягать воображение в поисках вариантов выживания на атомном кладбище. "Если герои романов все же протестуют против наличия у сверхдержав атомного оружия и его распространения по планете, — пишет Брайнс, — то эти протесты, как правило, выглядят либо неразумно, либо подозрительно. Но если даже персонажу той или иной книги удастся убедительно разъяснить читателю свою точку зрения и продемонстрировать самые благородные намерения, его попытки вмешаться в исторический процесс и предотвратить катастрофу обычно малоэффективны"[85].
Зато, как только дело доходило до описаний жизни в "постатомном" мире, фантазия обычно разыгрывалась не на шутку. Настолько выигрышным — как ни кощунственно это звучит — показался кое-кому ядерный "антураж", что в американской фантастике образовался сам собой даже особый поджанр: post-holocaust story. Произведение о мире после ядерной катастрофы.
И такие книги вскоре пошли потоком…
"Нет необходимости указывать на ту неоспоримую истину, что третья мировая война была бы последней мировой войной, развязанной против мира, против самой нашей планеты. Этот конфликт поставил бы один-единственный вопрос: не о том, скольким бы людям удалось выжить при ядерном ударе, а о том, как долог был бы час их умирания на умирающей планете"[86].
Слова, произнесенные сенатором Эдвардом Кеннеди в 1983 году, содержат опыт, накопленный за почти три десятилетия после Хиросимы. Исследования ученых со всей убедительностью поставили крест на каких бы то ни было утешительных фантазиях о жизни людей после ядерной войны. Жизни?! Читая лучшие произведения мировой фантастики, рано или поздно проникаешься пафосом авторов (а они в этом вопросе на редкость солидарны): выжившие еще позавидуют сгоревшим в атомном пламени, ибо для тех все кончилось быстро…
Как часто случалось в истории этой литературы, наиболее смелые идеи высказаны на удивление рано.
И двух лет не прошло после хиросимской трагедии, как вновь решил тряхнуть стариной — написал второй свой научно-фантастический роман, точнее, сценарий — живой классик британской литературы Олдос Хаксли. Мудрый и скептичный автор знаменитого романа "О, дивный новый мир" на сей раз особых литературных лавров не стяжал, но его новая книга "Обезьяна и сущность" (1947), по крайней мере, в атомной фантастике заметный след оставила.
Досье по теме "Атомные часы":ОЛДОС ХАКСЛИ
1894–1963
Выдающийся английский романист, критик, эссеист, один из основоположников современного интеллектуального романа. Окончил Оксфордский университет, учился на врача, но потом полностью переключился на литературную деятельность. Автор романов "Желтый Кром" (1921), "Контрапункт" (1928), "О, дивный новый мир" (1932) и др. С 1937 г. жил в США.
В 1947 году еще существовала теоретическая надежда на выживание в ядерной войне. Хотя бы части человечества. Но автор романа серьезно задумался над опытом двух мировых войн, коим был свидетелем, и, видимо, сделал в уме подсчеты, связанные со скоростью процесса, эскалацией разрушительных сил, которые человечество осваивало с каким-то самоубийственным пылом.
Справедливости ради следует сказать, что над феноменом войны — войны в XX веке — Хаксли глубоко задумался еще в двадцатилетнем возрасте. Это неудивительно: как раз началась первая мировая война. Служить в армии ему не пришлось из-за поразившей незадолго до того тяжелой болезни глаз, но, как и в случае с Рэем Брэдбери, можно утверждать, что как писатель видел он отменно. "Мы жили в мире, потерпевшем социальное и моральное крушение, война и порожденная ею новая психология разбили вдребезги большую часть установлении, традиций, верований и духовных ценностей, которые поддерживали нас в прошлом"[87], - писал молодой автор, в 1919–1921 годах входивший в антивоенное писательское объединение "Кларте".
После второй мировой войны писателю стало не до язвительных выпадов в адрес вечного объекта его изящной и острой как бритва иронии — прогресса. Несмотря на "черный юмор", которым заполнен роман "Обезьяна и сущность", книга написана человеком смертельно испуганным.
В отличие от героев романа и фильма "На берегу", персонажам Хаксли повезло: они выжили. От Новой Зеландии, берегов которой не коснулась война, уходит на поиски других очагов цивилизации экспедиция на подводной лодке. Но что она обнаруживает в Калифорнии? "Цивилизацию" варваров-каннибалов, исповедующих новомодный культ смерти… Причем "обезьяна" из названия романа — это конечно же та самая обезьяна из пролога к фильму Кларка и Кубрика.
Ранняя попытка оказалась первой ласточкой. Вариант Олдоса Хаксли — чем не обобщающий, редкостно точный символ всей последующей постатомной фантастики?
Олдос Хаксли был первооткрывателем, разведчиком. Когда месторождение было разведано и признано перспективным, за менее разборчивыми "старателями" дело не стало. Тема постъядерного мира превратилась в настоящую золотую жилу западной фантастики.
В романе "Ярость" (1950) Генри Каттнера и Кэтрин Мур есть примечательная фраза, не утратившая значения и поныне: "Не ядерная война уничтожила Землю, а ядерный образ мысли".
Ядерный образ мысли — это подсчет "их" боеголовок против "наших", это надежда на атомные "кулаки" в деле реализации часто и вовсе мизерных политических амбиций, это по-прежнему вера в победоносную войну с использованием атомного оружия. Научная фантастика показала и цену такой "победы", и ее возможный результат.
Перелистывая книги, теперь уже безусловно отошедшие в историю научной фантастики, мы везде натыкаемся на одни и те же картины.
Коллапс цивилизации, лишившейся большинства своих внутренних связей. Разрозненные феодальные княжества — хорошо если не родовые общины. Рост суеверий и агрессивного невежества, искореженная и выброшенная на свалку истории человечность и нравственность, торжествующее право сильного. И полная безнадежность в перспективе. А еще мутанты, рождающиеся на радиоактивном пепелище, странные животные и растения, начинающие свой поход против умирающего человечества; и даже новые, невиданные физические, химические и биологические явления, которые, увы, изучать скорее всего будет некому…
И в самых оптимистических (насколько это слово вообще уместно в контексте разговора) книгах дальнейшая судьба человечества, начавшего новый, постатомный эволюционный разбег, выглядит жутко. "Отныне мы можем смотреть в будущее с надеждой. Если только к данным обстоятельствам применимо слово "надежда"[88]. Этой невеселой фразой завершается роман Роберта Мерля "Мальвиль". Но то 1972 год, французский писатель лишь подытожил опыт, накопленный за четверть века — двадцать минут по атомным часам — эры Хиросимы.
Опыт действительно огромный.
- История русской литературы XVIII века - О. Лебедева - Филология
- Пути развития английского романа 1920-1930-х годов - Нина Михальская - Филология
- Москва акунинская - Мария Беседина - Филология
- «Столетья на сотрут...»: Русские классики и их читатели - Андрей Зорин - Филология
- Путеводитель по повести А.П. Платонова «Котлован»: Учебное пособие - Наталья Дужина - Филология
- Расшифрованный Достоевский. Тайны романов о Христе. Преступление и наказание. Идиот. Бесы. Братья Карамазовы. - Борис Соколов - Филология
- Готическое общество: морфология кошмара - Дина Хапаева - Филология
- История жизни, история души. Том 3 - Ариадна Эфрон - Филология
- Великие смерти: Тургенев. Достоевский. Блок. Булгаков - Руслан Киреев - Филология
- Набоков - Алексей Зверев - Филология