Когда Циприан увидел вблизи подкрашенные усы, его охватил странный ужас, он почувствовал, что начинает потеть. Оттолкнув старика, танцор выбежал на лестничную площадку. Эдя бросился за ним с криком:
— Я отдам тебе свой сад! Все фруктовые привои… только не трогай ее. Оставь ее в покое!
Ему ответил глухой стук двери внизу, а затем едва слышное пение Поломского на старом проигрывателе этажом ниже.
10
— Скажи ты, наконец, я больше не могу терпеть! Не выношу сюрпризы, всегда оказывается, что они не такие уж и приятные.
Ядя, точно ребенок, переминалась с ноги на ногу, глядя, как Циприан заталкивает в машину багаж. Рядом прыгал ликующий Готя:
— Ура, ура! Я сегодня в школу не пойду! Жаль, что мы не можем взять с собой Надю.
— Ее пришлось бы привязывать сверху к крыше. Не представляю, как мы поместимся втроем.
— Спокойно, у шефа все под контролем… — Циприан постучал пальцем по голове и скорчил одну из своих идиотских рож.
Ядя рассмеялась, хотя и не любила, когда он кривляется. Двухместная машина и вправду не тянула на семейный автомобиль.
Стояло свежее утро, деревья покрылись инеем. Все было какое-то сказочное, хотя и в будничных декорациях города. Проснувшись, Ядя сразу ощутила что-то особенное. Предчувствие какого-то мимолетного праздника, почти как в детстве… Два последних дня перед конкурсным выступлением они решили провести втроем, в неком таинственном месте, названия которого Циприан ни за что не хотел выдавать.
В конце концов, они с трудом разместились в машине, и «мазда» осторожно тронулась с места. Ядя окинула прощальным взглядом двор и подняла глаза к окнам. Этажом ниже своего чердачка она различила знакомый силуэт, прячущийся за занавеской. Эдя отпрянул и, по всей видимости, свалил что-то с подоконника.
Ядя вздрогнула. Так хорошо начинающийся день слегка омрачила тревожная грусть. Ее снова охватило неясное чувство вины.
Спустя час, чтобы избежать порождающего клаустрофобию натиска фур и не торчать в пробках на каждом перекрестке, они съехали с трассы и помчались по тряским проселочным дорогам.
— Если бы мы убивали каждую курицу, собаку или кошку, выбегающую на дорогу, можно было бы открыть ресторан с китайской едой, — резюмировал Готя, когда Циприан в очередной раз выполнил лихой вираж. После истории с Мануэлем он в каждом экземпляре домашней птицы искал своего перевоплощенного предка, понимая, что так начинается паранойя. Собаки и кошки шли у него сверх плана. Ядю понемногу стало отпускать внутреннее напряжение, а когда они остановились около какого-то придорожного павильончика, реликта социалистических времен, чтобы выпить кофе, ее перестали бесить даже стринги, которые она так неосмотрительно надела в дорогу.
Прежде чем они вошли в кафешку, Готя, показав на небрежно нацарапанную под вывеской надпись, спросил:
— А что вообще это значит?
— Ыыы… — замялась Ядя.
— Это значит, что местные просто… любят жизнь. — Реакция у Циприана оказалась лучше.
Они с Ядей принялись хохотать как ненормальные, и не успокоились даже тогда, когда к столику подошла раздраженная официантка.
Готя со слезами на глазах, почти в истерике, допытывался у взрослых:
— Ну и что в этом такого смешного?! И чем больше недоумевал мальчик, тем сильнее они покатывались со смеху. Потому что под надписью «ПРОХЛАДИТЕЛЬНЫЕ НАПИТКИ, ALCO» кто-то расширил список услуг и дописал: «ORALCOANALCO».
Легкий ветерок разогнал тучи, и на дорогу, ведущую к Сувалкам[42], они свернули в отличном настроении. Готе в качестве отступного было куплено желе со взбитыми сливками в страшном пластиковом стаканчике. Циприан, как и положено настоящему самцу, вовсю охмурял Ядю. Однако делал он это настолько обаятельно, что Ядя даже позволила себе расслабиться под льющиеся из колонок сентиментальные хиты Бёрта Бакарака[43]. Впрочем, какая женщина не растаяла бы при звуках «The Guy's in Love with You Close to You». Когда же стало слишком приторно, как в романтической комедии (он, она, ребенок, и все хорошо кончается), они пустили для разнообразия «I’ll Never Fall in Love Again».
Но с каждой минутой Циприан все беспокойнее вертелся и наконец, когда до Августова оставалось шестнадцать километров, остановил машину:
— Мне надо закурить.
— Ты же бросил! — ответила Ядя, приглядываясь к нему с подозрением. Танцора явно что-то мучило. Как не дает покоя несчастный кусочек огурца, застрявший в желудке: и не переваривается, и не извергается с помощью проверенного средства — два пальца в рот.
— Именно потому, что бросил, я и должен закурить. Неужели трудно понять?
Приятный настрой сразу полетел к чертям, поскольку Ядя была так устроена, что, стоило мужчине в ее присутствии повысить голос, она впадала в дикую ярость и тут же шла в атаку.
— Ты мне здесь не фыркай, понял? Не фыркай, потому что если я начну орать, то у тебя эмаль посыплется с твоих красивых зубов. Ну, мужики, ну, гады… Только что-то покажется более-менее удобоваримым, так моментально все испортят! Фыркать он здесь будет! — Она с силой пнула колесо и пошла в кусты, чтобы слить злость.
Циприана затрясло от возмущения. Замечательно! Они еще даже не целовались, а эта штучка уже закатывает ему сцену!
— Женщины — они просто такие, — невозмутимо объяснил Густав и добавил для утешения: — Привыкнешь.
Но Циприан не хотел привыкать, потому что единственное, чего он не переносил, так это истеричек. Не знаешь, чего от них ждать. Вроде бы все прекрасно, хорошо… Ласкаешь такую, стараешься, она стонет и извивается, как сбрызнутая лимоном устрица… Чувствуешь, что она уже на подходе и ты вот-вот будешь вознагражден за труды, а она ни с того ни с сего в слезы, и оргазм сворачивается под самые яйца, а обмякшего «малыша» хоть в узелок завязывай.
Циприану хватало и собственных эмоциональных срывов, а тут еще и эта выкидывает такие фортели, что ой-ой-ой. Кто знает, что ей сейчас взбредет на ум. Не выходит из этих кустов и не выходит… Может, обиделась насмерть и пешком пошла через лес в Варшаву? Еще нападет на нее какой-нибудь грибник-извращенец, не дай бог, убьет… и ему придется усыновлять Готю. О нет!
— Ядяяя… меня здесь лесные нимфы обольщают!
Тишина.
— Ядька, а ну, к черту, возвращайся, а то мне самому сикать хочется, за машиной надо присмотреть!
Тишина.
— Ах ты, моя русалочка… больная бешенством. — Он с нежностью вытащил у нее из волос веточки, когда она, наконец, вылезла из зарослей. — И чего ты так нервничаешь? Ох дорогуша, вот же характер у тебя…
— Дурной, — сказал Готя и, заметив выражение лица матери, быстро добавил в оправдание: — А что! Ты сама всегда так говоришь.
