спешил в Галич. Сколько раз нёсся он по этому шляху, лениво спускающемуся с Карпатских гор, бегущему затем через холмистую равнину мимо буково-дубовых рощ и выводящему прямиком к обитым сверкающей на солнце медью Немецким воротам! Едва ли не каждый камень здесь знаком ему. Вот по правую руку промелькнул древний курган – Галичья гора, за нею протянулся глубокий, густо поросший орешником овраг. На дне его журчит ручей с целебной мутноватой на вид водой. По соседству шумели золотой листвой могучие дубы. Шлях сужался, змеился сквозь густую рощу, перебегал со взлобка на взлобок, потом шёл по ровному берегу Луквы.
Впереди засверкали на солнце свинцовые купола галицких соборов. Шлях резко метнулся вправо, полетел вверх по склону. В осенней пыли скрывались мазанки окологородья.
Кончалось время забав и короткого отдыха. Ждали Ярослава приёмы послов, разборы судебных тяжб, совещания с боярами. Жизнь его двигалась, словно быстро вращающееся колесо. Лето сменяла осень, осень – очередная зима с порошами и метелями.
Глава 35
Снова зима окутала землю белым снежным саваном, замерла природа, голые обнажённые липы, грабы, дубы казались жалкими, уродливыми и унылыми, особенно когда сильный вихрь сбросит с них недавно насыпавшийся снег и оголит чёрную твердь замысловато искривлённых ветвей. На улицах города царит веселье – наступила пора Святок. По языческому обычаю с пригорков катали вниз огненное колесо – Коловорот. Шумно съезжали с ледяных горок, рядились невесть во что, ходили ряженые из дома в дом, колядовали, гадали. Чего только не было! Скоморошили видные бояре, знатные купцы дудели в гудки и сопели, кто-то даже умудрился напялить на себя медвежью шкуру и наскакивал на перепуганных прохожих, смешно вставая на задние лапы.
Вершник на запаленном, выбрасывающем из ноздрей белые клубы пара скакуне с трудом пробивался сквозь толпу горожан. Холодный январский ветер отстегал ему докрасна лицо, иней покрыл короткую бороду и широкие густые усы. Ехал гонец с киевской дороги и, по всему видать, вёз весть важную и неотложную.
– Посторонись! – кричал он, вздыбливая коня и грозя плетью.
Кто-то со смехом бросил в него снежок, сбив шапку. Гонец зло чертыхнулся, выхватил плеть, круто обернулся, бешеным взором отыскивая обидчика, но люди отбежали подальше, кривляясь в своих шутовских кафтанах и личинах.
Делать нечего, пришлось спешиться, подобрать истоптанную ногами шапку бобрового меха, напялить её на голову и дальше уже пробираться наверх, в сторону Детинца, пешим, ведя скакуна в поводу.
…Осмомысл торопливо развернул харатейный свиток. Таких получал он немало: писали волостели, доброхоты из Венгрии, Чехии, Польши, из ромеев, сообщали о последних событиях, просили помощи или совета. С Киевом, с Волынью, с Полоцком[175], с Черниговом также была налажена связь. Весьма скоро узнавал Ярослав обо всём, что творится в сопредельных княжествах.
Этот посланник был из Киева, от боярина Нестора Бориславича. Дивного в том ничего не было, Нестор давно доброхотствовал владетелю Галича. Изумила Ярослава сама весть: в Киеве внезапно скончался князь Глеб Юрьевич. Вроде молод был, младше Ярослава, и на здоровье доныне николи не жаловался. Осмомысл стал в уме прикидывать, сколько было Глебу лет. Выходило около сорока. Примерно столько же прожили и Мстислав, и Владимир Андреевич Дорогобужский.
– Отчего умер князь Глеб? – спросил он гонца, сурово сдвигая брови.
– Невестимо. – Киянин пожал плечами и обронил внезапно: – Князя Глеба в Киеве не любили. Равно как и отца его, Дюргия.
Это простецкое «Дюргий» неприятно резануло слух. Совсем не стало у народа уважения к князьям!
Впрочем, суть намёка Ярослав уловил, хоть и не подал вида, что всё понял. Глебу, по-видимому, помогли отправиться к праотцам, так же как без малого четырнадцать лет назад посодействовали в том его родителю. Вслух Осмомысл сказал со вздохом:
– Мор что-то пошёл на князей. Одного за другим косит. Да, слабы князи на сердце. Нелегко быть на земле первым. Тяжек этот крест. Ужасен ответ властителей.
Отпустив Несторова посланника, он ещё долго вертел в руках грамоту. Ольге решил покуда ничего не говорить, впрочем, прекрасно понимая, что смысла большого в том нет. Уже завтра весь терем княгини будет ведать о том, что сотворилось в Киеве. Невозможно долго скрывать такие новости.
И вправду, уже через час-другой в хоромах Ольги поднялась суета. Княгиня, её ближние боярыни и холопки облачились в чёрные одежды.
В покоях Ольги горели на поставцах лампады, пахло фимиамом. Ольга громко рыдала, не тая слёз. Жалобно причитали плакальщицы.
Ярослав пришёл к ней, постоял, скорбно потупившись, глядя, как вздрагивают в такт рыданиям княгинины плечи. Внезапно Ольга резко обернулась. Скривив зарёванное лицо, она вскричала, задыхаясь от злости:
– Уходи! Ступай прочь! Вижу: ты рад! Рад смерти брата мово! Что ж, ступай к Настаске своей! Слышишь, иди отсюдова! Гляди токмо, чтоб и тебе худо не стало!
– Да Господь с тобою! С чего ты взяла, будто я радуюсь?! Ничьей смерти никогда… – Он не договорил.
Ольга завизжала яростно, затопала ногами, завопила:
– Вон пошёл! Вон! Хоть сейчас, ныне оставь меня! Ненавижу! Убила б, коли б могла!
Ошарашенный, Осмомысл метнулся в дверь.
«С ума она спятила, что ли?! Раньше такого не бывало. Ну, крикнуть могла, но чтоб так… Или ревнует? Да нет. Всё из-за Олега. Почуяла в нём беду для своего Владимира… Что ж, теперь и я беду чую… Для сына своего от любимой женщины!»
В тот вечер он позвал к себе на беседу молодого пресвитера[176] собора Успения, своего любимца Марка. Осмомысл понимал, что смерть Глеба развязывала ему руки. С нынешней двойственной жизнью надо было кончать.
Молодой священник со скорбью слушал князя, сокрушённо качал головой, вздыхал.
– …Давно не живу с ней, – тихо говорил, тупя взор, князь, – и с каждым годом, с каждым днём всё сильней становится злоба её. Только и слышу крики, ругань, слова поносные. Ты скажешь, в Анастасии здесь дело, в любви моей. Да разве в этом лишь?! Анастасия ни при чём. То наши с Ольгой дела. Издавна началось, ещё когда обручили нас отцы наши. Союзили Суздаль с Галичем, вот и учинили свадебку. Сговорились во время очередного похода, ударили по рукам, стойно купцы. А я теперь двадцать лет с лишним мучаюсь.
– Скажи, князь, княгиня изменяла тебе? – неожиданно спросил Марк.
– Было дело. Ну да ведь и я не ангел. Не в изменах суть, а в том, что едва друг дружку терпим. Вот и позвал тебя. Подумать хочу, как бы мне с Ольгой развестись.
– То, княже, дело вельми тонкое и многотрудное! – Священник вздохнул. – Что присоветовать могу? Вот ежели б
