Корова замычала еще раз, но уже не так тяжело, словно понимала, что на волю, на залитое весенней талой водою пастбище пока рано. Оркестранты вступили, тут же заглушив похоронной музыкой и коровье мычание, и всхлипывание Ксении, и шушуканье Луговички со старухами.

Толпа потихоньку начала вытягиваться в нестройную разноликую колонну, загораживая всю улицу. Впереди четверо мужчин несли крышку гроба — веко, потом шли ученики и женщины с венками. Николай заметил, что его хвойный, украшенный бумажными восковыми цветами венок несут Тонька и какая-то чужая, нездешняя тетка. Он хотел было сказать об этом Соне, но потом промолчал, решив, что теперь уже без разницы. За венками, неровно шагая по влажному, разбитому машинами песку, двигался оркестр. Его гордо сопровождало несколько мальчишек, которым оркестранты доверили нести свои промасленные фуражки. Они то и дело перебегали с одной стороны улицы на другую, мешая мужчинам, несущим гроб, но те терпеливо не замечали их беготни, шли сосредоточенные и чуть согнувшиеся под тяжестью.

Николаю матери не было видно. Высоко поднятая над людьми, она, казалось, отрешилась от них и была теперь один на один с апрельским прозрачным небом, с ветром, что время от времени шевелил ее еще не седые волосы, с птичьим щебетанием, с весенним настоявшимся воздухом. За недальнюю дорогу от дома до кладбища ей надо было успеть со всем этим проститься, все это запомнить, чтоб там в могильной темноте успокоенно и независтливо обо всем вспоминать.

Первая из положенных двенадцати остановок была возле школы. Оркестр, переводя дыхание, на минуту умолк, и в это время женщины, раньше певшие в церковном хоре, запели свое, тоже возвышенно-гордое, безысходное:

«Сам един еси бессмертный, сотворивый и создавий человека, земнии убо от земли создахомся и в землю туюжде пойдем, якоже повелел еш создавий мя и рекий ми: яко земля еш и в землю отыдеши, аможе вси человецы пойдем, надгробное рыдание творяще песнь…»

Ксения и Соня, перестав плакать, начали им подпевать. Соня первым, высоким и сильным, голосом, а Ксения — вторым, усталым, выплаканным и от этого чуть заунывным.

Николай хотел было пробраться к матери, чтоб просто постоять рядом с ней, чтобы понять, так ли хорошо и покойно у нее сейчас на душе, как кажется окружающим ее людям, которым еще суждено жить, страдая и радуясь. Но его оттеснили, и он, давая возможность посмотреть на нее, мертвую, другим, отошел в сторону, оглянулся. Далеко позади всей процессии, боязно перепрыгивая через еловые ветки, бежал кот Васька. Был он весь каким-то измызганным, еще больше одичавшим, злым. Не добегая нескольких метров до толпы, Васька вспрыгнул на изгородь и пошел по жердочкам, казалось, готовясь к неожиданному дальнему прыжку. Николаю стало жалко его, безмолвного, ничего не понимающего, и он решил, что все-таки заберет его домой, в город, что не даст ему пропасть лютой, бездомной смертью.

Гроб опять подняли. Медленно, чуть покачиваясь, он поплыл мимо хат, из которых выходили древние, согнутые жизнью старики и старухи. Вышел дед Иванька, тяжело опираясь о калитку. Маленький, весь прокуренный, он слепыми своими глазами старался разглядеть мать, высоко поднимая голову, слушал рыдания музыки, заглушающие настоящие людские рыдания и стоны.

Толпа обминула его и потекла дальше к уже видневшемуся кладбищу. Иванька сделал было несколько шагов вслед за гробом, но потом, наверное поняв, что до кладбища ему не дойти, повернул назад к своей калитке и застыл возле нее, словно какой-то вечный, несменяемый часовой…

Возле могилы уже было полно народу. Старухи и женщины из ближних домов толпились между сосен, должно быть обсуждая материну быструю и неожиданную смерть; чуть в стороне, сняв фуражки, молча курили подошедшие с колхозного двора конюхи; по белому влажному песку, с опаской заглядывая в яму, бегали мальчишки-дошкольники.

Когда процессия сквозь старенькие, покосившиеся ворота вошла на кладбище, с сосен, встревоженные музыкой, людским говором и плачем, поднялись аисты. Они вначале низко кружились над своими гнездами, надеясь, что скоро все затихнет, но потом поднялись высоко в небо и, образовав там круг, стали парить, свободные сильные птицы, недавно вернувшиеся на родину. Казалось, они, оставаясь жить, тоже прощаются с матерью, сожалеют, что она умерла и теперь не увидит, как через несколько месяцев здесь над кладбищенскими соснами будут учиться летать их птенцы, их любимые долгожданные дети…

Гроб поставили на самом краю могилы, и откуда-то возникший, как всегда навеселе, Филот принялся командовать:

— Пора прощаться.

Первой пробралась к гробу Соня, поцеловала мать в лоб, заплакала и отошла за сосны. Потом, опережая Ксению, проворно вынырнула из толпы Луговичка, упала сразу на оба колена и стала неистово крестить мать. Женщины, стоявшие невдалеке, поторопили ее, помогли подняться. Она встала, в последний раз перекрестилась на гроб и заняла место наизготове возле самого края могилы. Вслед за Луговичкой и Ксенией начали прощаться с матерью ближние и дальние ее немногочисленные родственники, пожилые теперь уже мужчины и женщины, с которыми когда-то мать училась в школе. Пора было подходить к гробу и Николаю. Он сделал было шаг, но в это время, отделившись от учителей, на краю могилы появилась Оля. Из кармана пальто она достала сложенный вчетверо тетрадный листочек в клеточку, долго разворачивала его озябшими тоненькими пальцами, волновалась, плакала. Все выжидающе следили за ней, за ее листочком, который уже трепетал и бился на апрельском влажном ветру. В деревенской жизни не принято при похоронах говорить какие-либо слова, кроме церковных, теперь почти уже забытых. Луговичка сразу насторожилась и поджала губы.

— Ни к чему все это.

Но на нее зашикали и мужики, и Вера Ивановна, которая вслед за Олей подошла чуть поближе к гробу.

— Начинай, — едва слышно прошептала она.

Оля собралась с духом, пересилила свое волнение, слезы и принялась читать с листочка написанное.

— Дорогие товарищи! — звонко и чисто, как на пионерской линейке, прозвучали ее начальные слова.

Но потом она вдруг смешалась, окинула взглядом всех собравшихся, робко и как-то виновато посмотрела на гроб — и на минуту затихла.

— Громче́й, — тут же поторопила ее Луговичка.

Оля встрепенулась, тихонько кашлянула и стала читать дальше, рассказывать материну теперь уже закончившуюся биографию: как она училась когда-то в школе, как пережила войну, как после работала учительницей, сколько детей выучила. Но прежней силы и звонкости в Олином голосе уже не было. Словно все они ушли в первые два, такие обычные и такие странные здесь, на кладбище, слова: «Дорогие товарищи!»

Луговичка опять затронула ее, требуя не спешить, не торопиться. Оля совсем растерялась, отвела от листочка взгляд и не сумела, не смогла закончить свою речь словами прощания. Вместо них она, уже прячась за спиной Веры Ивановны, произнесла привычное для нее, живое: «До свидания, Галина Александровна!»

Никто ее не остановил, не поправил, даже Луговичка. Видно, все поняли, что по-другому Оля сказать все равно не сможет, что слова прощания ей пока что неведомы…

Наступила наконец очередь и Николая.

Он опустился на колено, взял в руки холодное материно лицо, прижался к нему небритой и, должно быть, колючей щекою. Тяжелая слеза выкатилась у него из глаз, упала матери на неплотно закрытое веко, потом сползла в потемневшую, чуть провалившуюся глазницу и застыла там живой прозрачной каплей. Николай почувствовал, что ему пора уже вставать, что его ждут, но не было никакой силы оторваться от этого родного лица, которое он видит в последний, в самый последний раз.

— Поднимайся, Коля, — прикоснулся к его лицу Филот. — Ее уже не вернешь…

Николай поцеловал мать в лоб и отпустил ее от себя, отдал в руки мужикам, готовым зарыть гроб в холодную, отсыревшую могилу. Те быстро, в одно мгновение, так, что Николай даже не успел еще раз взглянуть на нее, проститься с нею, закрыли крышку гроба. Андрей Петрович их домашним, знакомым Николаю с детства молотком, у которого он однажды, клепая косу, отбил уголок, начал заколачивать гвозди. В сырое, непросушенное дерево они шли мягко, но Андрей Петрович, торопясь, все равно бил нещадно, со всего размаху, должно быть причиняя матери немалую боль и страдание.

Мужики подложили под гроб веревки и стали медленно опускать его в могилу. Оркестр с минутным опозданием заиграл прощальную свою невеселую музыку. Женщины и старухи заплакали последним успокоительным плачем, уже помышляя, скорее всего, не столько о похоронах, сколько о неотложных на сегодня делах, которые ждали их дома. Гроб лег на дно могилы чуть наискосок, и толстая конопляная веревка, прижатая к стенке, никак не хотела вытаскиваться. Филот спрыгнул в яму, поставил гроб точно по центру, высвободил веревку. Мужики подали ему руки, и он, нетвердо наступив на крышку гроба кирзовым, вымазанным в песок сапогом, полез назад, юркий, живой человек, которому в могильной сырой яме показалось, наверное, холодно и страшно.

1 ... 40 41 42 43 44 45 46 47 48 ... 105

На этой странице вы можете бесплатно читать книгу Заря вечерняя - Иван Евсеенко бесплатно.

Похожие на Заря вечерняя - Иван Евсеенко книги

Капитаны ищут путь - Юрий Владимирович Давыдов - Морские приключения / Путешествия и география / Советская классическая проза
Разбуди меня рано [Рассказы, повесть] - Кирилл Усанин - Советская классическая проза
Из моих летописей - Василий Казанский - Советская классическая проза
Афганец - Василий Быков - Советская классическая проза
Так было… - Юрий Корольков - Советская классическая проза
Избранное в двух томах. Том первый - Тахави Ахтанов - Советская классическая проза
В бесконечном ожидании [Повести. Рассказы] - Иван Корнилов - Советская классическая проза
Рябина, ягода горькая - Геннадий Солодников - Советская классическая проза
Человек умирает дважды - Людмила Георгиевна Степанова - Советская классическая проза
ТЛЯ - Иван Шевцов. - Советская классическая проза

Оставить комментарий