И от нее несло божественной силой. Он ощущал ее запах даже поверх запаха водорослей.
— Госпожа Персефона, — сказал он, хотя кожа похолодела от страха. — Прошу, опустите моего сына.
— Твоего сына? — она посмотрела на него темными глазами, и он знал, что она заглядывала в его душу. Взвешивала все его решения в жизни и судила, был ли он достоин. — Это не твой сын, Алексиос. Ты с ним не одной крови.
— И не нужно, — он кашлянул и шагнул ближе. — Он — сын женщины, которую я любил, так что он мой сын. Если бы судьбы сплелись иначе, он был бы моим.
— Ты в это веришь? — она приподняла бровь и посмотрела на ребенка. — Он думает, что ты был бы его ребенком. Я видела нити судьбы. Я следила за возможностями, и ты никогда не был бы его ребенком по крови. Как бы все ни сплеталось.
Алексиосу было все равно, что говорили судьбы. Ему было все равно, если они думали, что он не женился бы на Медузе. Он хотел, чтобы эта богиня отпустила его сына.
Персефона рассмеялась и покачала Хриса, пока он не перестал возмущаться.
— Тебе не нравятся мои слова, да?
— Да. И не важно, вела ли хоть одна нить к нашему браку. Этот мальчик — мой сын куда больше, чем Посейдона, — от одной мысли его щеки пылали от гнева, он сжал кулаки по бокам. — Я попрошу еще раз, Персефона. Пожалуйста, опусти его.
Богиня протянула ему ребенка, и он быстро забрал мальчика. Хрисаор перестал шуметь в руках Алексиоса, прислонился к плечу мужчины и хмуро посмотрел на богиню.
Она подняла руки, сдаваясь.
— Понимаю, между вами связь. Я удивилась бы, если бы было иначе. Я хотела лишь убедиться, что мои подозрения были верны, и ты позаботишься о ребенке. Смертные часто врут, особенно, чтобы получить то, что они хотят.
Он не понимал. Почему Персефоне было важно, врал он или нет?
Алексиос посмотрел на Хриса, потом на богиню.
— Какое тебе дело?
— Я рискую честью ради тебя на горе Олимп, а они это не любят, — она теребила край пеплоса. — Они не видят меня пока настоящей богиней, хоть я замужем за Аидом. Я впервые сказала что-то при них. Как понимаешь, было бы ужасно, если бы мой инстинкт насчет тебя ошибся.
— И что это был за инстинкт?
Она махнула ладонью, и доски вокруг них встали на места. Она взмахом руки устроила им место, чтобы присесть, и костер, бревна были аккуратно сложены посередине. Персефона щелкнула пальцами, и загорелся голубой огонь.
— Думаю, ты хороший и по-настоящему любишь женщину, которая не должна была оказаться во всем этом. Твоя история разбивает сердце, Алексиос.
Он не искал жалости. Он искал помощи.
Но для этой помощи нужно было говорить с этой богиней, управляющей миром мертвых. Если он и хотел дружить с богами, это был лучший вариант.
Он взял ребенка и сел на бревно напротив нее. Он смотрел на нее поверх пляшущего огня, и ее лицо смягчалось, когда она смотрела на Хрисаора.
— Ты хочешь своего ребенка, — сказал он.
— Когда-нибудь. Но пока что в Загробном мире много работы, — она снова теребила край одеяния. — Думаю, очевидно, что я хочу помогать детям, которые потеряли родителей.
Он устроил Хриса у одной руки, вручил мальчику ракушку, чтобы он играл. Хрис заворковал, крутя хрупкую ракушку в ладонях, разглядывая ее изгибы снаружи.
— Да, — ответил он. — Я вижу, что ты любишь детей. Но я не понимаю, почему ты так хочешь нам помочь.
Персефона вздохнула и смотрела на голубой огонь.
— Я встречала Медузу в Загробном мире. У нее красивая душа.
Она видела Медузу? Его желудок выпал из тела и пропал где-то в земле. Или просто пытался покинуть мир смертных и найти ее в Загробном мире.
Он прижал свободную ладонь к ноющему сердцу и попытался унять эмоции в груди. Он мог это сделать. Они уже ступили на этот путь, но от слов, что ее кто-то видел?
Он чуть не развалился.
Кашлянув, он махнул ей продолжать.
— Я не хочу думать о том, что она бродит без похорон. Это…
— Больно, — закончила за него Персефона. — Я вижу, что тебе больно.
Больше, чем она знала. Он не мог описать словами, как его сердце колотилось от мысли о Медузе, одной в холодном мире, гадающей, когда она найдет свое счастье.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Персефона склонилась, чуть не оказалась в огне.
— Вот, — прошептала она. — Потому я помогла тебе. Любовь к ней сияет в тебе, когда ты боишься за ее безопасность или переживаешь за счастье. Я вижу это, Алексиос. Это щит вокруг тебя, который многие боги не узнают.
— А ты можешь?
— Те, кто любят всем духом, видят эту эмоцию в других, — она улыбнулась, и это было нежно. Красиво. Слишком успокаивающе для богини мертвых.
Его сердце болело. Он не знал, почему, потому что вряд ли оно болело только из-за Медузы. Теперь он задумался, не болело ли сердце за Персефону.
Хрис бросил ракушку в ладонь Алексиоса. Он что-то пролепетал на детском языке и прижал ладонь к щеке Алексиоса.
Он посмотрел на мальчика, слабо рассмеялся.
— Теперь у меня есть он, — сказал он хрипло. — Сын, который для меня важнее жизни.
— Так и должно быть. Потому я тебе помогаю. Хоть твоя любимая мертва, ты все еще готов разобраться с теми, кто сделал это с ней. Ты принял ее ребенка, как своего. Ты готов пойти на край земли, чтобы ее душу упокоили, — Персефона встала и отряхнула одеяние. — Жизнь — не только сила и слава, как бы ни думали олимпийцы. Я хочу, чтобы люди, как ты, были счастливы. Не герои.
— Почему?
Она сделала паузу и посмотрела на него печально.
— Я вижу героев каждый день в полях Элизия. Их жажда славы не угасает даже после смерти. Они не знают, как быть счастливыми, Алексиос. И, думаю, если дать шанс, ты можешь научиться быть счастливым.
Она пропала из виду, оставив корзинку, полную еды. Этого хватит Алексиосу и Хрисаору на какое-то время.
И хоть он все еще не понимал, почему она помогала им, он был благодарен, что хотя бы одна богиня на Олимпе была достойна поклонения.
ГЛАВА 35
Он почти месяц чинил корабль. И хоть на это ушло время, он смог провести это время с новым сыном.
И Алексиос ощущал, что Хрис был его сыном, хоть их жизни разворачивались странно.
За месяц работы ребенок повзрослел на три года. Он говорил, мог вести разговор. Он ходил сам, был уверенным на ногах. Мир окружил его, и его интересовало, как все работало.
Три месяца, и он уже был больше, чем трехлетний смертный ребенок, говорил больше многих, и у него был разум мужчины. Алексиос не знал, как это воспринимать, так что любил мальчика, каким он был, и продолжал работу.
— Вот так, — он выпрямился у корабля, вытирая лоб. — Думаю, мы закончили, мальчик мой.
Хрисаор посмотрел на корабль и кивнул.
— Да.
Алексиос склонился и подхватил мальчика под руки. Он опустил ребенка на перила, и Хрис сидел и покачивал ногами у досок борта.
— Готов путешествовать? Знаю, тебе понравился остров.
— Мне нравится море, — сказал мальчик. — Но я хотел бы увидеть мир.
Он надеялся, что ребенку понравится мир, и что он понравится миру.
Хоть он рос, золотая кожа осталась. Он сиял на солнце, и его кожу было невозможно пробить. Алексиос не мог сосчитать, сколько раз мальчик спотыкался и падал на камни, а потом вставал, словно ничего не случилось. Камень не пробивал металлическую кожу, как и занозы.
— Не будем тратить время.
Алексиос быстро собрал их вещи. Он взял корзинку, которую им подарила Персефона, ведь она всегда наполнялась едой, сколько бы они ни съели. Она всегда была полной припасов, когда было нужно.
