Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Верно, — убежденно подтвердил привратник.
Гребер взглянул на часы.
— Ну, мне пора. А насчет сигар я не забуду.
Он двинулся дальше. «Для начала с взяткой недурно вышло», — подумал он. Но затем беспокойство снова овладело им. А может быть, он сделал ошибку? Его поведение представилось ему вдруг ребячеством. Быть может, ничего этого как раз и не следовало делать. Он остановился и окинул себя взглядом. Проклятое штатское тряпье! Греберу вдруг показалось, что оно всему виной. Он пытался ускользнуть от военщины и ее гнета, захотел почувствовать себя на свободе и сразу же очутился в мире страха и неуверенности.
Гребер обдумывал, что бы еще предпринять. Элизабет он не увидит до вечера. Он уже проклинал себя за то, что так торопил ее получить все справки. «Хорош защитник, — подумал он. — Вчера утром я еще уверял, что замужество будет для Элизабет защитой, а сегодня оно уже стало ловушкой».
— Вы что это издеваетесь, молодой человек? — услышал Гребер грубый окрик.
Он поднял голову. Перед ним стоял коротышка-майор.
— Не понимаете, какой теперь ответственный момент, нахал вы этакий?
Несколько мгновений Гребер недоуменно смотрел на него. Потом понял. Он отдал честь майору, не подумав, что одет в штатское. Старик увидел в этом насмешку.
— Виноват, — пробормотал Гребер, — я не хотел вас оскорбить.
— Что? Вы еще позволяете себе глупые шутки! Почему не в армии?
Гребер присмотрелся к старику. Это был тот самый майор, который уже накричал на него однажды вечером, когда он стоял с Элизабет возле ее дома.
— Шкурник этакий! Окопался в тылу! Вы должны со стыда сгорать, а не паясничать, — орал майор.
— Да не кипятитесь вы, — сердито прервал его Гребер. — И вообще из какого сундука вы вылезли? Убирайтесь-ка обратно в свой нафталин.
Глаза майора стали почти безумными. Он захлебнулся слюной и весь побагровел.
— Я прикажу арестовать вас, — захрипел он.
— Это не в вашей власти, вы отлично знаете. А теперь оставьте меня в покое, мне не до вас.
— Да вы… — Майор хотел было снова заорать, но неожиданно сделал шаг к Греберу и начал принюхиваться, широко раздувая волосатые ноздри. Лицо его скривилось гримасой. — А-а, понимаю, — протянул он с отвращением. — Вот почему вы не в армии! Третий пол! Тьфу, дьявол! Баба надушенная! Шлюха в брюках!
Он сплюнул, обтер свои торчащие щеточкой белые усы, в последний раз смерил Гребера взглядом, полным безграничного презрения, и ушел. Проклятая ароматическая соль! Гребер понюхал свою руку. Теперь и он почувствовал резкий запах. «Шлюха, — мысленно повторил он. — Но разве я так уж далек от этого? Вот что может сделать с человеком страх за своих близких! Фрау Лизер, привратник — я, кажется, на все готов! Чертовски быстро, однако, скатился я с вершин добродетели!»
Он остановился против здания гестапо. У ворот, позевывая, шагал молодой эсэсовец. Из дома вышло несколько громко смеющихся эсэсовских офицеров. Потом, крадучись, приблизился пожилой человек, он медлил, поглядывая вверх на окна, остановился, вытащил из кармана какую-то бумажку, перечитал ее, посмотрел вокруг, затем на небо и нерешительно подошел к часовому. Эсэсовец равнодушно прочел повестку и пропустил его внутрь.
Гребер уставился на окна. Его снова охватил страх, еще более удушливый, тяжелый и липкий, чем до того. Он знал много видов страха: страх мучительный и темный; страх, от которого останавливается дыхание и цепенеет тело, и последний, великий страх — страх живого существа перед смертью; но этот был иной — ползучий, хватающий за горло, неопределенный и угрожающий, липкий страх, который словно пачкает тебя и разлагает, неуловимый и непреодолимый, — страх бессилия и тлетворных сомнений: это был развращающий страх за другого, за невинного заложника, за жертву беззакония, страх перед произволом, перед властью и автоматической бесчеловечностью, черный страх нашего времени.
Задолго до конца смены Гребер ждал у ворот фабрики. Прошло немало времени, прежде чем появилась Элизабет. Он уже начал опасаться, что ее арестовали, когда, наконец, заметил ее. Элизабет сперва не узнала его в штатском, а потом рассмеялась.
— Ты совсем еще мальчик! — сказала она.
— Я вовсе не чувствую себя таким уж молодым. Скорее столетним старцем.
— Почему? Что случилось? Тебе надо возвращаться раньше срока?
— Нет. Насчет этого все в порядке.
— Ты чувствуешь себя столетним, потому что ты в штатском?
— Не знаю. Но у меня такое ощущение, словно вместе с этим проклятым костюмом я взвалил на себя все на свете заботы. Что тебе удалось насчет документов?
— Все, — сияя, ответила Элизабет. — Я еще в обеденный перерыв сбегала. Подала нужные заявления.
— Все? — отозвался Гребер. — Тогда делать нечего.
— А что еще надо было делать?
— Ничего: Просто мне вдруг стало страшно. Может, мы зря все затеяли? Может, это повредит тебе?
— Мне? Каким образом?
Гребер помедлил.
— Я слышал, что в таких случаях иногда запрашивают гестапо. Может, именно поэтому и не стоило все ворошить.
Элизабет остановилась.
— Больше ничего. Но мне почему-то вдруг стало страшно.
— Ты думаешь, меня могут арестовать за то, что мы хотим пожениться?
— Нет, не то.
— А что же? Ты думаешь, они могут дознаться, что мой отец в концлагере?
— И не это, — прервал ее Гребер. — Это-то они, конечно, знают. Но, может, было бы лучше не привлекать к тебе внимания. От гестапо всего можно ждать. Вдруг какому-нибудь идиоту взбредет что-нибудь в его дурацкую голову. Ты ведь знаешь, как это бывает. О законности тут и речи быть не может.
Элизабет помолчала с минуту, потом спросила:
— Что же нам делать?
— Я целый день думал и решил, что сделать, пожалуй, уже ничего нельзя. Взять заявления назад — значит тем более привлечь к себе внимание.
Она кивнула и как-то странно посмотрела на него.
— А все-таки можно попытаться.
— Поздно, Элизабет. Надо рискнуть и выждать.
Они пошли дальше. Фабрика стояла на небольшой площади, на самом виду. Гребер внимательно рассматривал ее.
— И вас тут еще ни разу не бомбили?
— Пока нет.
— Здание никак не замаскировано. Довольно легко определить, что это фабрика.
— У нас вместительные убежища.
— Надежные?
— Более или менее.
Гребер взглянул на Элизабет. Она шла рядом и на него не смотрела.
— Только, ради бога, пойми меня правильно, — сказал он. — Я не за себя боюсь. Я боюсь за тебя.
— За меня тебе бояться нечего.
— А ты не боишься?
— Я уже все страхи, какие только есть, пережила. Для нового больше нет сил.
— А у меня есть, — сказал Гребер. — Когда любишь, рождаются все новые страхи, о которых раньше и не подозревал.
Элизабет повернула к нему голову. Она вдруг улыбнулась. Он посмотрел на нее.
— Я не забыл того, что говорил позавчера. Но неужели же надо сначала испытать страх, чтобы убедиться в том, что кого-то любишь?
— Не знаю. Но думаю, это помогает.
— Проклятый костюм! Больше я его не надену. А я-то воображал, что штатским чудно живется.
Элизабет рассмеялась.
— Значит, все дело в костюме?
— Нет, — возразил он с облегчением. — Дело в том, что я опять живу. Живу и хочу жить. А видно, с этим приходит и страх. Весь день у меня было мерзко на душе. Теперь, когда я вижу тебя, стало полегче. Удивительно, до чего мало нужно, чтобы почувствовать страх.
— И любовь, — сказала Элизабет. — К счастью!
Взгляд Гребера остановился на ней. Она шагала рядом с ним легко и беззаботно. «А ведь она изменялась, — подумал он. — Она меняется каждый день. Раньше боялась она, а я нет, теперь наоборот».
Они вышли на Гитлерплац. За церковью пламенел вечерний закат.
— Где это опять горит? — спросила Элизабет.
— Нигде. Просто закат.
— Закат? Об этом сейчас как-то и не думаешь, правда?
— Да.
Они двинулись дальше. Закат разгорался все ярче. Его отсвет падал на их лица и руки. Гребер смотрел на людей, которые попадались навстречу. И вдруг он увидел их иными, чем до сих пор. Каждый из них был человеком, и у каждого была своя судьба. «Легко осуждать и быть храбрым, когда у тебя ничего нет, — подумал он. — Но когда у тебя есть что-то дорогое, весь мир меняется. Все становится и легче, и труднее, а иногда и совсем непереносимым. На это тоже нужна храбрость, но совсем иного рода, у нее другое название, и она, собственно, еще только начинается». Гребер глубоко вздохнул. Он испытывал такое чувство, будто вернулся с рискованного задания в тылу противника: хоть угроза и не стала меньше, но какое-то время находишься в укрытии.
— Как странно, — сказала Элизабет. — Видно, и в самом деле весна. На этой улице все разбито… Откуда же… и все-таки… я слышу запах фиалок…
18
Бэтхер собирал свои вещи. Остальные столпились вокруг него.
— И ты ее в самом деле разыскал? — спросил Гребер.
- Станция на горизонте - Эрих Мария Ремарк - Классическая проза
- Унесенные ветром. Мировой бестселлер в одном томе - Маргарет Митчелл - Классическая проза
- Игра с огнем - Мария Пуйманова - Классическая проза
- Когда горит снег - Александр Перфильев - Классическая проза
- Мэр Кэстербриджа - Томас Гарди - Классическая проза
- Всего лишь скрипач - Ганс Андерсен - Классическая проза
- Собрание сочинений. Т. 22. Истина - Эмиль Золя - Классическая проза
- Солнце тоже звезда - Юн Никола - Классическая проза
- Солнце живых (сборник) - Иван Шмелев - Классическая проза
- Победивший дракона - Райнер Мария Рильке - Зарубежная классика / Классическая проза / Разное