Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я поспешил заметить, что не мог он не прийти к такому заключению.
— Я был в этом уверен, — добавил я.
Он покачал головой.
— Уверены? — он слегка пожал мою руку повыше локтя. — Что ж… значит, вы были правы.
Гордость послышалась в этом тихом восклицании.
— Подумать только, что это для меня значит! — Снова он 1 сжал мою руку. — А вы меня спрашивали, хочу ли я уехать.
Уехать! Особенно теперь, после того, что вы мне сказали о мистере Штейне… Уехать! Как! Да ведь этого-то я и боялся. Это было бы… тяжелее смерти. Нет, клянусь честью! Не смейтесь! Я должен чувствовать — каждый раз, когда открываю глаза, — что мне доверяют… что никто не имеет права… вы понимаете… Уехать! Куда? Зачем? Чего мне добиваться?
Я сообщил ему — собственно говоря, это и было целью моего визита — о намерении Штейна передать ему дом и запас товаров на самых выгодных условиях. Сначала он стал брыкаться.
— Проваливайте к черту с вашей деликатностью! — крикнул я. — Это вовсе не Штейн. Вам предлагается то, чего вы сами добились. И во всяком случае, сохраните ваши возражения для Мак-Нейля… когда вы его встретите на том свете. Надеюсь, это случится не скоро.
Ему пришлось согласиться с моими доводами, ибо все его завоевания — доверие, слава, дружба, любовь сделали его не только господином, но и пленником. Да, как собственник смотрел он на реку, дома, на вечную жизнь лесов, на жизнь старого человечества, на тайны страны, на гордость своего сердца; в сущности же это они им владели, вплоть до самых тайных его мыслей, вплоть до предсмертного его вздоха.
Да, гордиться было можно! Я тоже гордился — гордился им, хотя и не был так уверен в выгодах сделки. Это было удивительно. Но о смелости его я не думал. Удивительно, как мало значения я ей придавал, словно она являлась чем-то слишком условным, чтобы быть самым важным. Больше поразили меня другие его способности. Он доказал свое умение овладеть положением, он доказал свое право считаться умным. А изумительная его го товность! И все это проявилось у него внезапно, как острое чутье у породистой ищейки. Он не был красноречив, но его молчание было исполнено достоинства, и большая серьезность звучала в его нескладных речах. Он все еще умел краснеть. Но иногда сорвавшееся восклицание или фраза показывали, как глубоко и торжественно относится он к тому делу, какое дала ему уверенность в реабилитации. Вот почему, казалось, любил он эту страну, этих людей — любил с каким-то неземным эгоизмом и с настоящей нежностью.
ГЛАВА XXV
— Вот здесь меня держали в плену три дня, — шепнул он мне, в день нашего посещения раджи, когда мы медленно пробирались по двору сквозь толпу сторонников Тунку Алланга. — Отвратительное местечко, не правда ли? А есть мне давали, только когда я начинал шуметь, да и тогда я получал всего-навсего тарелочку риса и жареную рыбку, черт бы их побрал! Ну и голоден же я был, когда бродил в этом вонючем загоне, а эти типы шныряли около меня. Я отдал ваш револьвер по первому же требованию. Рад был от него отделаться. Глупый у меня был вид, пока я разгуливал, держа в руке незаряженный револьвер.
Тут нас провели к радже, и в присутствии человека, у которого он побывал в плену, Джим стал невозмутимо серьезным и любезным. Он держал себя великолепно. Меня смех разбирает, когда я об этом вспоминаю. И, однако, Джим показался мне внушительным. Старый прохвост Тунку Алланг не мог скрыть свой страх (он отнюдь не был героем, хотя и любил рассказывать о своей буйной молодости), но в то же время относился к своему бывшему пленнику с доверием. Заметьте! Ему доверяли даже там, где должны были ненавидеть. Джим — поскольку я мог следить за беседой — воспользовался случаем, чтобы прочесть лекцию. Несколько бедняков поселян были ограблены по дороге к дому Дорамина, куда они несли камедь или воск, который хотели обменять на рис.
— Дорамин — разбойник! — крикнул раджа.
Словно бешенство вселилось в это дряхлое тело. Он корчился на своей циновке, жестикулировал, потряхивал своей гривой, как воплощение ярости. Обступившие люди дрожали. Джим заговорил. Довольно долго и хладнокровно говорил на тему о том, что не следует мешать человеку честно зарабатывать хлеб себе и своим детям. Раджа восседал на своем помосте, словно портной на столе, ладони он держал на коленях, низко опустил голову и пристально сквозь пряди седых волос, спускавшихся ему на глаза, смотрел на Джима. Когда Джим замолчал, наступила глубокая тишина. Казалось, никто не дышал; не слышно было ни шука. Наконец, старый раджа слабо вздохнул, дернул головой и быстро сказал:
— Слышишь, мой народ! Чтобы этого больше не было!
Приказ был принят к сведению в глубоком молчании. Грузный человек, видимо пользовавшийся доверием раджи, с неглупыми глазами, скуластым, широким и очень темным лицом, веселый и услужливый (позже я узнал, что он был палачом), поднес нам две чашки кофе на медном подносе, взятом из рук слуги.
— Вам пить не нужно, — быстро пробормотал Джим.
Сначала я не понял смысла его слов и только поглядел на него. Он сделал большой глоток и сидел невозмутимый, держа в левой руке блюдечко. Я сильно разозлился.
— Зачем, черт побери, — прошептал я, любезно ему улыбаясь, — вы меня подвергаете такому нелепому риску?
Конечно, выхода не было, и я выпил кофе, а Джим ничего мне не ответил, и вскоре после этого мы ушли. Пока мы, сопровождаемые веселым палачом, шли по двору к нашей лодке, Джим сказал, что он очень жалеет. Конечно, шансов было мало. Лично он не боялся яда. Он уверял меня, что его считают гораздо более полезным, чем опасным, а потому…
— Но раджа страшно вас боится. Всякий может это видеть, — доказывал я, признаюсь, несколько беспокойно: я ожидал первого приступа страшных колик. Я был сильно раздражен.
— Если я хочу принести здесь пользу и сохранить свое положение, — сказал он, садясь рядом со мной в лодку, — я должен идти на риск; я это делаю, по крайней мере, раз в месяц. Многие верят, что я пойду на это ради них. Боится меня! Вот именно. Возможно, он меня боится, потому что я не боюсь его кофе.
Затем Джим указал мне на северную стену частокола, где заостренные концы нескольких кольев были сломаны.
— Здесь я перепрыгнул через частокол на третий день моего пленения в Патюзане. До сих пор они еще не заменили кольев. Хорошенький прыжок, а?
Минуту спустя мы миновали устье грязной речонки.
— Здесь я второй раз прыгнул. Я бежал и прыгнул с разбега, но не доскочил. Думал — тут мне и капут. Потерял свои башмаки, выкарабкиваясь из грязи. И все время думал о том, как будет скверно, если меня заколют этим проклятым копьем, пока я здесь барахтался. Помню, как меня тошнило, когда я корчился в тине. Тошнило по-настоящему, словно я проглотил кусок какой-то гнили.
Вот как было дело, а счастье его мчалось подле него, прыгало с ним через провал, карабкалось из грязи… и все еще было закутано в покрывало. Вы понимаете: только потому, что он так неожиданно появился, его не закололи тотчас же копьями, не швырнули в реку. Он был в их руках, но они словно завладели каким-то оборотнем, привидением. Что значило его появление?
Как следовало с ним поступить? Не слишком ли поздно было пойти на примирение?
Не лучше ли убить его без проволочек? Но что за этим последует? Старый прохвост Алланг чуть с ума не сошел от страха и колебаний. Несколько раз совещание прерывалось, и советники опрометью кидались к дверям и выскакивали на веранду. Говорят, один даже прыгнул вниз с высоты пятнадцати футов и сломал себе ногу. У царственного правителя Патюзана были странные привычки: в горячий спор он всегда вводил хвастливые рапсодии, понемногу воспламенялся и, наконец, размахивая копьем, срывался со своею помоста. Но если исключить такие перерывы, совещание о судьбе Джима длилось день и ночь.
А он тем временем бродил по двору. Иные его избегали, другие таращили на него глаза, но все за ним следили, и, в сущности, он находился во власти первого встречного оборванца, вооруженного топором. Джим завладел маленьким развалившимся сараем, чтобы спать там; испарения, поднимавшиеся над гнилью, отравляли ему жизнь, но, видимо, аппетита он не потерял, ибо, по его словам, все время был голоден. Время от времени какой-нибудь «осел», присланный из зала совещания, подбегал к нему и медоточиво ставил ему поразительные вопросы: собираются ли голландцы завладеть страной? Не хочет ли белый человек отправиться обратно вниз по реке? С какой целью прибыл он в такую бедную страну? Раджа желает знать, может ли белый человек починить часы?
Они действительно притащили ему никелированный будильник американской марки, и от скуки он им занялся, пытаясь починить. По-видимому, работая в своем сарае над этим будильником, он внезапно осознал серьезную опасность, какая ему грозила. Он бросил часы, «словно горячую картошку», и торопливо вышел, не имея ни малейшего представления о том, что он сделает или, вернее, что он может сделать. Он знал лишь, что положение невыносимо.
- Морские повести и рассказы - Джозеф Конрад - Классическая проза
- Каприз Олмэйра - Джозеф Конрад - Классическая проза
- Странный лунный свет - Конрад Эйкен - Классическая проза
- Собрание сочинений. Том 2. Отважные мореплаватели. Свет погас. История Бадалии Херодсфут - Редьярд Киплинг - Классическая проза
- Собрание сочинений. Т. 22. Истина - Эмиль Золя - Классическая проза
- Испанский садовник. Древо Иуды - Арчибальд Джозеф Кронин - Классическая проза / Русская классическая проза
- Женоненависник - Конрад Эйкен - Классическая проза
- Мистер Аркуларис - Конрад Эйкен - Классическая проза
- Книга Джунглей. Самая полная история Маугли [Литрес] - Редьярд Джозеф Киплинг - Классическая проза
- Из записок Ясукити - Рюноскэ Акутагава - Классическая проза