Шрифт:
Интервал:
Закладка:
- Стихи не произвели никакого впечатления, а почерк - незабываем, я его и сейчас вижу. Редкий...
Бабель передает гранки линотиписту.
- Итак, начнем с "металла".
Бабель, по выражению Эренбурга, ни на кого не был похож, и никто не мог походить на него. Он всегда писал о своем и по-своему; именно к этому призывал он нас в декабре 1935 года, когда встречался с участниками Вседонецкого слета молодых писателей.
Объявили, что гости поедут на шахты, заводы, фабрики, в колхоз, где живет и работает Паша Ангелина.
Утром к гостинице "Металлургия" подкатили легковые машины, автобус. Бабель вежливо отказался от легковой машины, он решил ехать в автобусе с молодежью.
- Хорошо было бы затеряться в толпе заводских рабочих, послушать разговоры, шутки, споры... Писатель-экскурсант, - Бабель смеется, - это ужасно.
Автобус мчится по Макеевскому шоссе. В Макеевке, на металлургическом заводе имени Кирова, работает мастером в доменном цехе знаменитый Иван Григорьевич Коробов. Едем к нему. Бабель расспрашивает о старшем Коробове, о его сыновьях, которые, как и отец, стали доменщиками.
Макеевский завод-гигант изумляет Бабеля. Он оглядывает его с площадки доменной печи. Внизу паровозы, ковши с расплавленной массой чугуна, ветер, дым, обжигающий аромат кипящего металла, гудки, грохот подъемников, облака газа над литейным двором. Люди в брезентовых куртках и широких брезентовых шлемах, в синеватых очках, приподнятых на лоб, сильные, улыбающиеся. Макеевка в декабрьском тумане, заснеженные терриконы, ветви железнодорожных и шоссейных дорог.
Рыжеусый, бронзоволицый, веселый, Иван Григорьевич Коробов рассказывает о работе доменщиков, вскользь - о своих сыновьях.
Коробову представляют писателей здесь же, на площадке: Бабель, Олеша, Дмитрий Мирский, Перец Маркиш, Вилли Бредель, Беспощадный, Авдеенко...
- Слыхал. - Коробов в распахнутой телогрейке, на шее цветной шарф, ушанка. - Беспощадный, Авдеенко - наши, донбасские... И Бабеля читал, про гражданскую войну, что ли?
Коробов приглашает писателей взглянуть, как варится чугун. По очереди подходят к "окошку" размером в медный пятак, долго вглядываются через синее стекло в огненную массу горна.
- Чугун варить трудно? - Юрий Карлович Олеша поеживается под ветром.
- Следить дюже надо, чтобы не переварить, - смеется Коробов, - или недоварить. Без "сала", без жирка должен быть. На чугуне свет стоит...
Немецкий писатель Вилли Бредель спрашивает, давно ли работает Коробов на заводе.
- Пацаном пришел, мальчонком. - Он показывает рукой, мол, мал был ростом. - Батя горновым был. Вот здесь и я стараюсь... Теперь все по книгам, анализы, лаборатории, а раньше на глазок узнавали, хорош ли чугун. Немцы-то небось теперь чугун и сталь на войну варят? - обращается он к Вилли Бределю.
Вилли Бредель смущается, говорит что-то по-немецки, словно он в ответе за то, что происходит сегодня в гитлеровской Германии. Он говорит Коробову, что в Германии есть очень хорошие мастера на заводах, он видел в Гамбурге, Кёльне, Ростоке, Берлине.
- У нас тут, правда, в Макеевке, больше французы были, но и немцы попадались. Башковито работали, зер гут, - соглашается он с Вилли Бределем.
Со стороны степи летит большая птица. Осторожно кружит в небе, застывает над заводом, разбросав большие крылья.
- Что за птица? - спрашивает Бабель, протирая запотевшие очки. Весьма любопытная картина...
- Орел, степной, донецкий, летит погреться в заводском дымку...
Писатели наблюдали пуск чугуна. Подошли составы, раздалась команда, пробурили летку, запахло едким дымом, искрящаяся, жаркая огненная струя, словно зверь, вырвалась из печи, тяжело бурля, падала в ковши.
В автобусе Бабель все еще продолжал расспрашивать о шахтах и заводах Донбасса, он весь под впечатлением только что увиденного. Исаак Эммануилович припоминает повесть Василия Гроссмана "Глюкауф", опубликованную в альманахе "Год 16-й".
- Хорошая книга, очень понравилась Алексею Максимовичу. Правда, чуть суховатая, но точная...
- Технически?
- Технически и художественно. Представьте себе повесть, в которой неправильно будет описан процесс варки чугуна. Такой человек, как Иван Григорьевич Коробов, просто обидится. Толстой описал Бородинское сражение не только как художник, но и как знаток военного дела. Может быть, это объясняется еще и тем, что он пережил оборону Севастополя.
Юрий Олеша, перебравшись в автобус, сидит рядом с Бабелем. За окном шахты, рудничные поселки, розоватые отблески зимнего неба.
- Огненный край, - говорит Олеша.
- Если я буду писать о Коробове, о заводе, - Бабель смотрит на Олешу, - я начну свой рассказ с описания...
- ...льющихся огненных рек, - торопится кто-то из молодых писателей.
Бабель поворачивается, смотрит на юношу. Он устало щурит глаза. Сегодня был очень тяжелый день.
- Чугунные реки, - повторяет юноша.
- Это очень красиво звучит: огненные реки, чугунные реки, бурлящие огнем реки, - перечисляет Бабель. - Я бы начал рассказ с этого степного орла, который греется в заводском дымку, как оказал Иван Григорьевич Коробов. Итак, договорились: орел остается за мной...
Устроили большой литературный вечер. Выступили Юрий Олеша, Александр Авдеенко, Александр Решетов, Владимир Лифшиц, Иван Кириленко, Юрий Черкасский, Павел Беспощадный, Перец Маркиш, Николай Ушаков. Председательствующий, Юрий Карлович Олеша, предоставляет слово Исааку Бабелю.
- В этом году я пережил два съезда писателей, - начинает Бабель. Первый состоялся летом этого года в Париже. Второй съезд - ваш. Первый проходил в одном из красивейших архитектурных памятников Парижа. Ваш съезд проходит в стандартном, темном, даже мрачноватом здании. На вашем съезде нет таких знаменитых писателей. Но удивительное чувство охватывает меня, когда я вглядываюсь в ваши лица людей, только пробующих свои силы, свое сердце в литературе. Я думаю о тех новых книгах, которые появятся через несколько лет. Я думаю о будущем нашей советской литературы...
Бабель говорит медленно и тихо. Никаких ораторских жестов, никаких трибунных интонаций, никакой игры. Он цепко ухватился руками за край кафедры. Поблескивают очки.
- У вас есть драгоценные качества: молодость, энергия, у некоторых, кроме любви к литературе, - талант. Вы живете в шахтерском краю и знаете: трудно добывать уголь. Слово добывать также нелегко. Раньше писали: один философ - властитель дум, другой писатель - властитель душ. Мне не нравится слово властитель. Мне по душе другое слово - единомышленники. Сейчас тревожное время. О берег жизни бьет зловонная волна фашизма. Мы должны быть единомышленниками в борьбе против фашизма. Горький, Роллан, Барбюс, Арагон, Мальро призывают бороться против войны, против фашизма. Об этом страстно, горячо, может быть, несколько противоречиво, но одинаково согласные в главном, говорили писатели в Париже. Нельзя дать фашизму восторжествовать, а фашизму уступают не только территорию Германии, но уступают душу и мозг немцев. Нельзя допустить, чтобы фашизм убивал людей.
Бабель говорит о том, как проходил Конгресс писателей в защиту культуры в Париже. Перед ним нет блокнотов, записей. Кажется, что он просто рассказывает близкому человеку о своих мыслях и чувствах. Бабель желает успеха молодым литераторам и хочет оставить трибуну. Юрий Олеша останавливает его жестом:
- Исаак Эммануилович! Тут накопились записки, множество вопросов. Надо ответить.
Он передает записки Бабелю. Тот медленно разворачивает их, читает вслух:
- "Сколько часов в день вы работаете?" - Процесс писания не прекращается у писателя, даже когда он не сидит за рабочим столом. Но я пишу, когда чувствую, что не написать об этом не могу. Маяковский говорил, что он себя чувствует заводом. Есть заводы большие, как в Донбассе, с домнами и мартеновскими печами, есть маленькие...
- А какой вы завод? - спрашивают из зала.
- Я - человек, - отвечает Бабель. Следующая записка:
- "Скажите, как надо писать?"
В зале смех. Какой чудак задал такой вопрос? Впрочем, он закономерен. Большинство участников съезда зеленая молодежь.
- Я не могу ответить на этот вопрос. Я и автор записки думаем по-разному. Он - как надо писать, а я думаю о том, как не надо писать...
- "Есть ли у вас записные книжки?" - Я уважаю писателей, которые обзаводятся записными книжками, заносят темы, мысли, фразы... Это большое подспорье. Но часто они лежат в ящиках стола забытыми. Иногда увидишь на улице лицо женщины, и не нужны записные книжки. Лицо - рассказ и даже роман. И потом долго думаешь: где я видел эти глаза, эти губы, этот нос? Кто на меня так смотрел? Не глаза, а целый мир душевных драм...
Вчера из окна гостиницы я видел, как падал снег. Происходила обычная вещь. Декабрь, зима... А я думал, что это тоже рассказ. Скажем, "Снег в Донбассе". Он здесь другой, чем в Москве или Париже, и земля здесь другая. Но как об этом написать? Этого я еще не знаю, может быть, и никогда не узнаю. И поэтому мне становится грустно...
- Пять дней после катастрофы. Жизнь и смерть в разрушенной ураганом больнице - Шери Финк - Русская классическая проза
- Китайская мельница (киносценарий) - Исаак Бабель - Русская классическая проза
- Блуждающие звезды (киносценарий) - Исаак Бабель - Русская классическая проза
- Старая площадь, 4 (киносценарий) - Исаак Бабель - Русская классическая проза
- Одесские рассказы - Исаак Бабель - Русская классическая проза
- Главный бандит Америки - 1924-1931 - Федор Раззаков - Русская классическая проза
- Салют над Сент-Клуис - Илья Андреевич Финк - О войне / Русская классическая проза
- Прикосновение - Галина Муратова - Драматургия / Контркультура / Периодические издания / Русская классическая проза
- Все-все-все сказки, рассказы, были и басни - Лев Николаевич Толстой - Прочая детская литература / Детская проза / Русская классическая проза / Прочее
- Том 4. Произведения 1914-1931 - Иван Бунин - Русская классическая проза