как всё же книга в Солонь попала? Или это ты её из Тени принесла?
– Я в поле у Оковины в одной рубахе очутилась, какие уж книги. А за этой, за Тенесловом, всю Солонь прошла. – Снова дрогнул голос; Гнева отошла к окну, обхватила себя руками, словно отгородившись. Добавила с недоброй усмешкой: – А уж как он сюда попал… Поди кто другой из Тени с собой прихватил.
– Знаешь ведь, – нахмурилась Василиса, – никто из Тени в Солонь да из Солони в Тень по своей воле не может.
– Никто не может, а мы с тобой отчего-то здесь, – желчно сказала Гнева. – Открывай уж книгу, не терпи. Вижу, как пальцы дрожат.
– Спасибо, – тихо молвила Василиса, и подумалось совсем не к месту: у Ратибора небось так же пальцы дрожали, когда Милонег наследником объявлял при боярах, ратниках да народе…
Книга послушно легла в ладони, раскрылась, как в давние времена в родной горнице на любимой сказке о тихой мельнице. Батюшка эти буквы выводил; матушка эту книгу в руках держала. Василиса скользнула взглядом по знакомым строкам, замерев, перевернула страницу. Негромко прочла:
– Золот хозяин – на поле; серебрян пастух – с поля…
– Солнце и луна, – проронила Гнева. – Откуда эта загадка?
– Матушка говорила, батюшка ей загадывал, – растерянно ответила Василиса.
– Владыка, – выдохнула Гнева. Повторила медленно: – Золот хозяин – на поле. Серебрян пастух – с поля…
Затихла. Затихла и Василиса. Сидели вдвоём в молчаливой горнице, глядели, тоскуя, в желанную недоступную Тень.
* * *
Иван отложил перо, потянулся. Провёл рукой по усталым глазам. Оглянулся на Василису: та листала Тенеслов, водила по строкам пальцем. Коса то и дело соскальзывала, падала на страницы. Василиса убирала её за плечо, а коса опять падала. Иван улыбнулся. Убрал харатьи свои да «Наставление для послов, за Холодное море путь держащих», поднялся, подошёл.
– Что ж ты в сумерках-то читаешь, очи не жалеешь?
Василиса не услышала словно. Подняла голову. Щёки её разрумянились, глаза горели.
– Та книга – а словно не та. – Молвила, а сама пролистнула, показала на строки: – Где уставом писано, где полууставом[165]. Батюшка и полууставом никогда не писал, а тут есть сказы, что вовсе скорописью[166] написаны.
– И что, много ли таких?
– Да уж немало. А ещё больше – пропавших.
– Как это? Куда ж они подевались?
– Кто ж знает, – вздохнула Василиса, обводя пальцем жуковицы. – Сколько лет эта книга в Солони: видишь, и карты в ней здешние, и про травы сказано, и сказок сколько здешних, Солонных. Всё это не батюшкиной рукой писано.
Темнело. Иван хотел было зажечь свечу, но Василиса качнула головой:
– Оставь. Гляди, какой небосвод. Вызвездило…
Иван выглянул в окно – и вправду вызвездило, давно уж не помнил он такого чистого неба, такого серебра звёздного по парчовой синеве.
Василиса погладила Тенеслов. Попросила:
– Пойдём во двор.
– Пойдём, коли хочешь, – отозвался Иван.
Набросил кафтан, Василиса летник[167] надела, и отправились тёмными лестницами к дубовым дверям. Кланялись им чернавки, стольники, кравчие; потрескивали лучины в светцах. Когда вышли на двор, совсем смерклось: росисто было, зябко веяло неблизкой ещё осенью. Василиса подняла голову:
– Красота какая…
Иван думал, она про башни дворцовые говорит, про цветные слюдяные окна, что разбрасывали по вечерам искры от теплящихся в покоях свечек. Но нет: глядела Василиса на тёмное небо. Теперь уж не парча была, а чистый бархат – чёрный, с серебряным шитьём самой ловкой работы.
– Ишь как Кол-звезда[168] нынче сияет, – сказал Иван. – Возьми да сними с неба взглядом.
Василиса посмотрела на него удивлённо. Иван прочертил рукой по небу, добавил:
– И дорога Гусиная нынче торная: разошлась, рассиялась. По ней, говорят, купцы морем на Заиревье идут. А Журавлиная дорога аккурат под ней расстелилась. Вот бы побывать.
Василиса оторвала взгляд от звёзд, искоса глянула на Ивана. А он, словно не замечал, всматривался в небесные своды.
– Мышиные тропы, говорят, из любой чащи выведут, если по левую сторону от Любисток-Града. А если по правую – по Нитке надо идти. Матушка моя говорила, она и из леса выведет, и из беды вытянет.
– А мне батюшка сказывал: Плуг укажет на луг. – Василиса пальцем очертила Плуг, опустила бессильно руку.
– Мы с батюшкой как-то на охоте были, в поле заночевали. Одни Стожары горели на небе. Батюшка сказал: Стожары – спать мешают.
– А мне матушка говорила: Луковка[169] блеснёт – Василиса уснёт…
Посмотрел Иван на Василису. Дрожала она от сырости, тосковала по дальнему дому. Только теперь приметил: держит Василиса у груди Тенеслов. Захотелось обнять её, прижать да укрыть. Но Василиса повернулась, глянула спокойно, раздумчиво:
– И откуда ты, Иван-царевич, о звёздах столько знаешь?
– Учат в Солони сыновей царских разным наукам. Шахматам, грамоте, землемерию… звёздознанию, – усмехнулся Иван. – Уж попробуй не выучись.
– А у меня небосвод в горнице был, – с лёгким вздохом откликнулась Василиса. – Рукой можно было звёзды достать, погонять по небу. Батюшка мне небосвод такой устроил. Тут, – она показала на книгу, – и сказка об этом есть: «Ларь с крупой» называется. Батюшка её в книгу вписал, когда ещё дозволял мне на А́истову башню ходить…
– Совсем ты замёрзла, – ласково сказал Иван. – Охабень велеть принести? Али вернёмся?
– А больше всего, – тихо молвила Василиса, будто вела с кем разговор, а Иван не слышал, – жаль мне сказки про алый цвет. С неё всё началось, её батюшка матушке первой подарил. Исчезла она… Видно, вырвал кто в Солони…
* * *
Отцвела весна; в травах, звонах и ягодах покатилось лето. Ближе и ближе дышал Ярваль, и ещё в вечер, когда Василиса рассказала о Тенеслове да о вырванных страницах, решил Иван, что хочет достать ей в подарок.
Разные слухи ходили о Тенеслове – и от послов, и от толмачей, и от Алёшки знал об этом Иван. Девки на торгу болтали про выделанные из аспидовой кожи страницы, чернавки что ни год в подполах да погребах царских рыскали, искали тени из Тенеслововых сказок. Да и матушка, кажется, о таком говорила: что в книге этой не только сказки есть, но и письма, и наговоры, даже карты начертаны. Правда, когда Вася книгу листала, ничего там про это не нашлось – видно, осталось на вырванных страницах. Их-то, страницы пропавшие, и посулил на торгу темнокудрый быстроглазый черёшнец.
Иван возвращался с пристани в одиночку – ходил с батюшкиными людьми провожать иревских послов, да задержался: люди ушли, он один брёл ко дворцу. Тогда и услышал негромкую, округлую речь торговца:
– Про ларь с крупой сказка, а ещё
