О вы, любовь и слава! С давних порВы радостно витаете над нами.Так пламенно-блестящий метеорСлепит и жжет волшебными лучамиУгрюмый путь среди ледовых гор,А мы глядим на вас, но знаем сами,Что все равно в ночной последний часВ морозной мгле покинете вы нас…

Вот и мое капризное созданье,Игривое и странное на вид,Как яркое полярное сияньеВ холодном нашем климате горит.Конечно, все достойно порицанья,И не шутить, а плакать надлежит,Но и смеяться допустимо тоже —Все в нашей жизни на спектакль похоже!

Подумайте, они меня винят —Меня, вот эти пишущего строки,Как будто я смеюсь над всем подряд,Хуля добро, превознося пороки!Мне очень злые вещи говорят(Вы знаете, как ближние жестоки), —А я сказал лишь то, я убежден, —Что Дант, Сервантес или Соломон[327],

Что Свифт, Ларошфуко, Макиавелли,Что Лютер, Фенелон или Платон, —Ведь цену жизни все уразумели, —И Уэсли, и Руссо, и Тиллотсон;[328]Гроша она не стоит, в самом деле,Но я не Диоген и не Катон[329];Я знаю: мы живем и умираем,А что умней — ни вы, ни я не знаем.

Сократ сказал: «Я знаю лишь одно —Что ничего не знаю!» Сколь приятноТакое знанье! Делает оноИ мудрецов ослами, вероятно.А Ньютон заявил уже давно:«Вселенная для знаний — необъятна!Лишь камешки сбираем мы, друзья,На бреге океана Бытия!»

«Все суета!» — Екклесиаст твердит,А с ним и все новейшие пророки.Святой, мудрец, наставник и пиитИзобличают страсти и пороки;Любой найти примеры норовитТого, что все мы низки и жестоки;Зачем же мне велите вы молчатьИ низости людской не замечать?

О, люди — псы! Но вам напрасно льщу я:И псами вас не стоит называть;Ваш гнусный род вам честно покажу я,Но музу вам мою не испугать!Напрасно волки воют, негодуяНа ясную луну; ее прогнатьВизгливым лаем хищники не в силах:Спокойно блещет вечное светило.

И я пою могущество страстей,«Любви жестокой и войны бесчестной»(Так выразился, кажется, о нейОдин поэт, достаточно известный);Осада будет темою моей.Глава, пожалуй, будет интересной:Ее герой[330] любил кровавый бой,Как олдермены — ростбиф кровяной.

На левом берегу реки Дуная,От моря в ста верстах, построен был,Великий водный путь оберегая,Восточный город — крепость Измаил[331].Цела ли эта крепость — я не знаю,Или ее указом упразднилЗавоеватель; город был не новый,Но крепостью считался образцовой.

На возвышенье с левой стороныПредместье к бастионам подходило,Чего, по новым правилам войны,Стратегия б никак не допустила.А палисад у крепостной стеныПри штурме облегчал осаду с тыла.Сей палисад возвел какой-то грек, —Глупец иль очень умный человек.

Таланты хитроумного Вобана[332]Строитель в этом деле показал, —Хоть ров был вряд ли мельче океанаИ высился над ним огромный вал,Зато подходы выглядели странно:Прикрытий, верков инженер не знал(Читатель мне простит из снисхожденьяСаперского жаргона выраженья).

Там был отменно крепкий бастион,Как плотный череп старого солдата:Как добрый наш Сент-Джордж вооружен,Имел барбетты он и казематы.Дуная берег сильно защищенБыл этою громадой сероватой,И двадцать пушек с правой стороныТопорщились над выступом стены.

Но в город был открыт свободный входСо стороны Дуная, из расчета,Что в реку флот российский не войдет —Ни смелости не станет, ни охоты;А потому и войско и народПри виде неожиданного флотаВ испуге закричали: «Бисмилла!»[333],Предчувствуя, что гибель подошла.

Но русские готовились к атаке.Увы, богиня Слава! Как мне быть?Достойны восхваления казаки,Но как их имена произносить?Сам доблестный Ахилл в бессмертной дракеНе мог бы пылкой смелостью затмитьСих воинов великого народа,Чьи имена не выговорить сроду!

Но нескольких я все-таки готовНазвать — хотя бы ради упражненья:Чокенофф, Львофф, Арссеньефф, Чичакофф[334] —Взгляните, каково нагроможденьеСогласных? Строкнофф, Стронгенофф, Чичшкофф!Туга на ухо слава, без сомненья!А впрочем, подобает, может быть,Ей эту какофонию любить.

Не в силах я ввести в мои октавыМосковские фамилии. Так что ж,Я признаю — они достойны славы,Как похвалы достойна молодежь!Министры наши льстивы и лукавы,Произнося фамилии вельможНа «ишкин», «ушкин», «ашкин», «ивский», «овский», —Но мне годится только Разумовский.

Куракин, Мускин-Пускин, Коклобской,Коклотский, Шерематов и Хремахов —Взгляните: что ни имя, то герой!Ни перед чем не знающие страха,Такие молодцы бросались в бойНа муфтиев[335] и самого аллахаИ кожей правоверных мусульманСвой полковой чинили барабан.

Тут были развращенные наградамиСолдаты чужеземные; войнаПрельщала их мундирами, парадамиИ щедро им дарила ордена.Сраженьями, победами, осадамиВсегда пленяет юношей она.Там было, признаюсь, немало, бриттов:Пятнадцать Томсонов и двадцать Смитов!

Там были Томсон Джек и Томсон Билл,Тринадцать остальных носили имяПевца, который англичанам мил,А нам известен под названьем Джимми[336].Трех Смитов звали Питер; Смитом былИ тот, кто с гренадерами своимиВрага под Галифаксом отразил[337];На этот раз татарам он служил[338].

Там были Джеки, Билли, Вилли, Джили,Но старший Джек — конечно, тоже Смит —Родился в Камберленде, где и жилиЕго родные. Был он знаменит Участием в бою, как сообщили.Он пал героем у села ШмаксмитВ Молдавии; британские газетыЕму бессмертье выдали за это.

Всегда я Марса богом почитал,Но все-таки раздумывал, признаться,О тех, кто в списки доблести попал:Приятно ль им сей славой наслаждаться,Имея пулю в сердце? Я слыхалВ одной из пьес, которыми гордятсяЛюбители шекспировских цитат,Такую ж мысль[339], чему я очень рад!

Там были и веселые французы,Но я — неукротимый патриот:В столь славный день моя британка-музаЗазорных их имен не назовет!Я мира с ними враг и враг союза;По-моему, изменник даже тот,Кто говорить о них дерзает честно.В подобном деле правда неуместна!

Две батареи русских с двух сторонГрозили Измаилу в день осады.Амфитеатром был построен он,Чему артиллеристы были рады.Одна должна разрушить бастион,Другая — зданья, улицы и складыС живым инвентарем: в подобный деньИ он являл отличную мишень!

Второю целью было — не зевать,Воспользоваться общим замешательствомИ в гавани врасплох атаковатьТурецкий флот; подобным обстоятельствомЦель достигалась третья — страх нагнать,Который служит лучшим доказательством,Что время сдаться; воин ведь — и тот,В отличье от бульдога, устает!

Есть у иных наклонность предурнаяПрезрения к противнику порой.И губит зря заносчивость такаяВсех, кто отмечен прозвищем «герой».Так именно погибли, я считаю,И некий Чичичков и Смит — второйИз двадцати, — но их ведь очень много:Адам и тот был Смитом, ей-же-богу!

Все батареи русских впопыхахСооружались — спешка, вероятно,Частенько портит дело и в стихах(Ведь Лонгмену и Мерри[340] неприятно,Когда их книжки новые никакНе продаются) и, вполне понятно,Вредит тому, что ныне бард инойТо «славой» именует, то «резней».

Строителя ль то было неумение,Подрядчик ли смошенничал слегка,Чтоб, смертоносное сооружениеИспортив, на душу не взять греха, —Но так или иначе, без сомнения,Постройка батарей была плоха:Они обычно невпопад стреляли,Зато мишень собою представляли.

Дистанции печальное незнаниеИм тоже причинило много зла:Закончили свое существованиеТри русских брандера, сгорев дотла.Их подожгли случайно много ранее,Чем вражеская сила подошла.Они на рейде на заре взорвались,Когда враги еще не просыпались.

Но вот проснулись турки — и вдалиВдруг русскую эскадру увидали,А ровно в девять эти кораблиНеустрашимо продвигаться сталиВ виду у Измаила; подошли,И канонада началась. Едва ли,Читатель, перечислю я тебеВсе виды ядер при такой пальбе!

Так шесть часов подряд они сносилиОгонь турецкий. Не жалея сил,Ему в ответ береговые били,Но, видя, что не сдастся Измаил,В час пополудни дружно отступили.Один корабль при этом взорван был,Другой (маневр был, видно, неудачен!)Уткнулся в мель и сразу был захвачен.

И мусульмане тоже потерялиНемало кораблей, но, увидав,Что отступает враг, возликовали,И делибаши бросились стремглавНа русских. Эта вылазка едва лиДала плоды желаемые: графДама[341] их искрошил и сбросил в воду —Газетным сообщениям в угоду.

«Когда бы нам (историк говорит)Деянья русских описать досталось бы,Тома б наполнить мог любой пиит —И многое несказанным осталось бы!»А посему о русских он молчитИ воздает хвалы (смешно, казалось бы!)Десятку чужеземцев: Ланжерон,Дама, де Линь — вот русской славы звон!

И это подтверждает нам, сколь славаСущественна и сколь она нужна:Не будь ее — читатели бы, право,Не слышали про эти имена.Все лотерея, рассуждая здраво, —И почести, и слава, и война!Но, впрочем, вот де Линя без усилийЕго же мемуары воскресили!

Хоть были там, конечно, и героиБесстрашные средь мертвых и живых,Но в толкотне и суматохе бояНикто не видит и не ищет их.У бранной славы свойство есть плохое —Легко тускнеть. Когда считать своихПрославленных в боях героев станем,Имен десятка даже не натянем.

Ну, словом, как ни славен этот бой,Но было что-то, где-то, почему-тоНеладно: де Рибас[342], морской герой,Настаивал на штурме, но ему-тоВсе возражали; спор кипел большой.Но тут уж я помедлю на минуту —Речей припоминать я не хочу;Читателям они не по плечу!

Потемкин[343] был в то время знаменит.Геракла он имел телосложенье,Но, несмотря на знатный аппетит,Всю жизнь страдал от злого несвареньяЖелудка; был он желчен и сердитИ умер он один в своем именье,В унынье мрачном дни свои влача,Как проклятая всеми саранча.

Потемкин был чудовищно богатПоместьями, деньгами и чинамиВ те дни, когда убийство и развратМужчин дородных делало богами.Он был высок, имел надменный взглядИ щедро был украшен орденами.(В глазах царицы за один уж ростОн мог занять весьма высокий пост!)

Тем временем секретного курьераСветлейшему отправил де Рибас;Тот рассмотрел предложенные мерыИ подписал желаемый приказ.Ему повиновались офицеры,И в предусмотренный приказом часНа берегах Дуная, свирепея,Сурово загремели батареи.

Тринадцатого стали отступатьГяуры, сияв осаду; но гонецЯвился неожиданно опятьПришпорить ярость доблестных сердецИ дух геройский наново поднять.Приказ гласил: чтоб положить конецВсем нехристям без дальних разговоров, —Назначен к ним фельдмаршал, сам Суворов!

Фельдмаршалу светлейший написалКороткое спартанское посланье.Когда бы он свободу защищал,Посланье это стоило б вниманья;Но он порок и жадность ублажал,Когда, сынам Беллоны в назиданье,Классическую строчку сочинил:«Любой ценой возьмите Измаил!»

«Да будет свет!» — господь провозгласил,«Да будет кровь!» — провозгласили люди.И вот в боренье злых страстей и силОни взывают с ужасом о чуде.Один жестокий час испепелилЦветущий рай, и после в дымной грудеЗа сотни лет не разобраться нам:Война вредит и кронам и корням!

Встречали турки русских отступленьеВосторженными криками «алла!»;Но, как и все ошибки самомненья,Их радость преждевременна была.Считать врага нам лестно, к сожаленью,Побитым. Но грамматика ведь зла —Разбитым будет правильней, я знаю,Да сгоряча о формах забываю.

Шестнадцатого турки вдалекеУвидели двух всадников лихих,Скакавших без поклажи, налегкеНа лошаденках маленьких своих.Обычна смелость в русском казаке;Особо не разглядывали их,Когда ж они поближе подскакали,В одном из них Суворова узнали!

«Какая радость в Лондоне!» — вскричалБолван, когда узрел иллюминацию.Джон Буль[344] всегда восторженно встречалНародную сию галлюцинацию;Ракет и ламп цветистый карнавалЕго пьянит, и он во имя нацииГотов отдать и жизнь и кошелек, —Гигантский одуревший мотылек!

Ругательство английское гласит:«Будь прокляты глаза мои!» И точно —Джон Буль теперь на что ни поглядит,Все видит наизнанку, как нарочно:Ему налоги — рай, долги — кредит,И даже сам костлявый голод, прочноЕго поработивший господин, —Не боле, как Цереры младший сын,

Но ближе к делу; лагерь ликовал,Шумели и французы и казаки,Их, как фонарь, Суворов озарял —Залог победы в яростной атаке.Как огонек болотный, он сиялИ прыгал в надвигающемся мраке,Всех увлекал вперед, неустрашим,И все, не размышляя, шли за ним.

Но лагерь ликовал на самом деле —Всех воинов восторг обуревал;Нетерпеливо ратники шумели,И каждый о победе толковал.Не думая о вражеском обстреле,Они, уже готовясь лезть на вал,Чинили пушки, лестницы, фашиныИ прочие приятные машины.

Так направляет разум одногоПоток людской в едином направленье;Так слушаются овцы своегоБарана; так слепые от рожденьяИдут, не опасаясь ничего,За собачонкой — странное явленье!Звон бубенца, вот сущность, черт возьми,Людей великих власти над людьми.

Весь лагерь ликовал; сказать бы можно,Что брачный пир их ожидает всех(Подобная метафора возможнаИ уложилась в строчку без помех).Любой юнец мечтал неосторожноО битве и трофеях. Просто смех —Старик чудаковатый и вертлявыйВсех увлекал с собой во имя славы.

И потому-то все приготовленьяПоспешно делались: один отрядИз трех колонн стоял, готов к сраженью,И ждал, чтоб первый просвистел снаряд;Другой был также в три подразделеньяИ также жаждал крови и наград;Поодаль третий был готовым к боюИ в двух колоннах двигался рекою.

Совет военный дело обсудил,Единодушно и единогласно(Что редко достигается) решил —Мол, положенье, в сущности, опасно,Но при разумном напряженье силВдали маячит слава — это ясно!Суворов молча славу предвкушалИ самолично рекрут обучал.[345]

Да, это факт; фельдмаршал самоличноБлаговолил полки тренироватьИ тратил много времени обычно,Дабы капрала должность исполнять.Едва ли эта прихоть неприлична:Любил он сам солдату показать,Как по канатной лестнице взбираться,А то и через ров переправляться.

Еще порой фашины ставил в ряд,Украсив их чалмами, ятаганамиИ нападать на них учил солдат,Как будто бы сражаясь с мусульманами,И каждый раз бывал успеху рад.Его проделки полагая странными,О нем острили в штабе иногда,А он в ответ брал с ходу города.

Но в этот вечер накануне бояВесь русский лагерь был сурово-тих;Невольно призадумались героиО том, что завтра ожидает их,Решившихся на дело роковое, —О детских днях, о близких и родных,О том, что миновало невозвратно,И о себе самих, вполне понятно.

Суворов появлялся здесь и там,Смеясь, бранясь, муштруя, проверяя.(Признаться вам — Суворова я самБез колебаний чудом называю!)То прост, то горд, то ласков, то упрям,То шуткою, то верой ободряя,То бог, то арлекин, то Марс, то Мом[346],Он гением блистал в бою любом.

И вот, пока фельдмаршал занималсяСолдат ученьем, как простой капрал,Разъезд казачий по полю слонялсяИ путников усталых повстречал.Один из них по-русски изъяснялся;Конечно, слов запас был очень мал,Но жестами он объяснил резонными,Что дрался под российскими знаменами.

И посему просил казаков он,Чтоб их немедля в штаб препроводили:Полутурецкий вид их был смешон,Шальвары мусульманские не скрылиИх сути христианской, и фасонОдежд не повредил им (а сгубилиМы множество порядочных людей,Не отличив обличья от идей).

Суворов, сняв мундир, в одной рубашке,Тренировал калмыков батальон,Ругался, если кто-нибудь, бедняжка,Неповоротлив был иль утомлен.Искусство убивать штыком и шашкойПреподавал он ловко; верил он,Что человечье тело, без сомнения, —Лишь матерьял, пригодный для сражения!

Фельдмаршал пленных сразу увидал,Окинул зорким взглядом: «Подойдите!»Нахмурил брови, всматриваться стал:«Откуда?» — «Из Стамбула мы — простите,Константинополя…» — «Я так и знал…А кто вы?» — «Поглядите и судите!» —Была беседа очень коротка —Знал отвечавший вкусы старика.

«Как звать?» — «Я — Джонсон, он — Жуан». — «А те-то?»«Две женщины, а третий — ни мужчина,Ни женщина…» — «Постой, тебя я где-тоУже встречал… Какая бы причина?..Ты — Джонсон? Знаю, знаю имя это!Ты был, дружок, не помню только чина,В пехотном Николаевском? Ведь был?»«Так точно, ваш-сиятельство, служил!»

«При Видине ты дрался?» — «Да». — «В атакеТы отличился, помню, а потом?»«Я ранен был!» — «Но ловок так не всякий,Ты бросился отважно напролом.А дальше?» — «Я очнулся в полном мракеУже турецким пленником — рабом».«Ну, завтра отомстишь за униженье —Ведь это будет адское сраженье!..

Отлично. Где же хочешь ты служить?»«Где вы сочтете нужным». — «Понимаю!Конечно, ты захочешь туркам мститьИ будешь снова смел, я полагаю;Еще смелее даже, может быть!А этого юнца вот я не знаю!»«Ручаюсь, генерал, он смел вдвойне.Герой он и в любви и на войне!»

Жуан безмолвно низко поклонился —Он комплимент инстинктом угадал.Меж тем Суворов снова оживился:«Ты счастлив, Джонсон! Полк-то твой попалВ колонну первых! Долго я молилсяИ всем святым сегодня клятву дал —Сровнять с землею стены ИзмаилаИ плугом распахать его могилу!

Ну, в добрый час, ребята!» Тут опятьФельдмаршал к батальону поспешилПодшучивать, браниться, муштровать,Чтоб разогреть геройский дух и пыл.Он даже, проповеднику под стать,Сказал, что бог их сам благословил:Императрица-де ЕкатеринаНа нехристей ведет свои дружины!

Наш Джонсон, из беседы убедясь,Что он попал, пожалуй, в фавориты,К фельдмаршалу вторично обратясь,Сказал: «Мне лестно даже быть убитымВ таком бою. Мы оба, не страшась,Пойдем на этот приступ знаменитый,Но мы бы вас хотели попроситьНам полк и номер роты сообщить!»

«Да, верно. Я забыл. Сейчас устрою.Ты в прежний полк, понятно, поступай.Катсков! Сведи-ка этого герояВ пехотный Николаевский. Ступай!Красавчика-юнца оставь со мною;Я присмотрюсь к нему. Пока прощай.Ах да, еще ведь женщины; ну, этиПускай пока побудут в лазарете…»

Но тут-то вдруг, не знаю почему,Красавицы — хоть их и воспиталиВ гареме быть покорными всему,Чего бы только требовать ни стали, —По случаю особому семуЗаволновались и затрепетали,Слезами загорелись очи их,И, как наседки крыльями своих

Цыплят, они горячими рукамиМужчин за шеи стали обвивать.Герои, как мы убедились с вами,Отважно собирались воевать.О, глупый мир, обманутый словами!О, гордый лавр! Не стоит обрыватьТвой лист бессмертный ради рек кровавыхИ горьких слез, текущих в море славы.

Суворов видел слез и крови многоИ к ремеслу ужасному привык,Но женщин бестолковая тревогаВ нем отозвалась жалостью на миг.Он посмотрел на них не слишком строго(Ведь жалостлив бывает и мясник).Страданье слабых трогает героя,А что герой Суворов — я не скрою!

Он грубовато-ласково сказал:«Какого черта, Джонсон, друг любезный,Вы притащили женщин? Кто их звал?Они в военном деле бесполезны!Отправим их в обоз — не то скандал;Закон войны, вы знаете, железный!Пожалуй, я их сразу отошлю:Я рекрутов женатых не люблю!»

Британец отвечал его сиятельству:«Они не жены никому из нас.Мы слишком уважаем обстоятельства,Чтобы возиться с женами сейчас.Солдатской службы лучшее ручательство —Отсутствие семьи и меткий глаз.Не только жены — даже и невестыСредь боевых товарищей не к месту.

Турчанки эти пожалели насИ помогли нам убежать из плена,Делили с нами трудности подчасСтоически: коль молвить откровенно,Я видел это все уже не раз,А им, бедняжкам, тяжко несомненно;И я за нашу службу, генерал,Прошу, чтоб их никто не обижал!»

Но женщины с тревогою понятнойГлядели на защитников своих,Страшила их игра судьбы превратной,Притом еще пугал их и старик —Шумливый, юркий, странно неопрятный,Не то смешон, не то как будто дик,Внушал он окружавшим столько страха,Как ни один султан сынам аллаха!

Султан для них был полубожеством:Он был роскошный, яркий, как картина,Величие все подтверждало в нем,Осанкой он напоминал павлина,Сверкающего царственным хвостом;Но непонятна им была причинаТого, что и всесилен и великОдетый скромно маленький старик.

Джон Джонсон, наблюдая их смятенье,Утешить попытался их слегка —Восточного не знал он обхожденья;Жуан поклялся с жаром новичка,Что за обиду им иль оскорбленьеПоплатятся все русские войска!И это их умерило волненье —Все девы любят преувеличенья!

Вот обняли они в последний разГероев, плача горькими слезами.Что ожидало их? В ужасный часФортуна потешается над нами,Зато Незнанье утешает нас.И то же было с нашими друзьями —Героям предстояло, как всегда,Сжечь город, им не сделавший вреда.

Суворов не любил вникать в детали,Он был велик — а посему суров;В пылу войны он замечал едва лиХрип раненых и причитанья вдов;Потери очень мало волновалиФельдмаршала в дни яростных боев,А всхлипыванья женские действительноНе значили уж ничего решительно!

Однако скоро грянет канонада,Какой троянский лагерь не слыхал!Но в наше время автор «Илиады»Не стал бы петь, как сын Приамов пал;Мортиры, пули, ядра, эскалады —Вот эпоса новейший арсенал.Но знаю я — штыки и батареиПротивны музе грубостью своею!

Божественный Омир[347]! Чаруешь тыВсе уши — даже длинные! НародыТы покоряешь силою мечтыИ славою бессмертного похода.Но устарели шлемы и щиты;Монархам ненавистную СвободуПороховой теперь скрывает дым, —Но эту Трою не разрушить им!

И я пою, божественный Омир,Все ужасы чудовищной осады,Хотя не знали гаубиц и мортирВ оперативных сводках Илиады.Но я с тобой не спорю: ты кумир!Ручью не должно с мощью водопадаСоревноваться… Но, порукой бес,В резне за нами будет перевес.

В поэзии мы отстаем, пожалуй,Но факты! Но правдивость! Бог ты мой!Нам муза с прямотою небывалойМогла бы подвиг описать любой!Дела героев! Реки крови алой!Но мне-то как прославить этот бой?Предвижу — Феб от славных генераловИзвестий ждет для новых мадригалов.

О, гордые сраженья Бонапарта!О, доблестные тысячи убитых!О, слава Леонида, слава Спарты!О, слава полководцев знаменитых!О, Цезаря великолепный дар, — ты,Доселе в «Комментариях»[348] избитыхГорящий! Всех вас я хочу проситьПрощальным блеском музу осенить.

Зачем я говорю: «прощальным блеском»?Затем, что каждый век и каждый годГерои с новым шумом, с новым трескомВоенной славой потчуют народ.Но тот, кто честно, искренне и вескоОценит их заслуги, — тот поймет:Все эти мясники друг с другом схожиИ все дурачат разум молодежи.

Кресты, медали, ленты, галуны —Бессмертнейших бессмертная забава!Мундиры пылким мальчикам нужны,Как веера красоткам! Любит Слава Игрушки золоченые войны!А что такое Слава? Вот уж, право,Как выглядит она, не знаю я…Мне давеча сказали, что свинья

Способна видеть ветер[349]. Это чудно!Мне говорили, что, почуя ветер,Свинья бежит довольно безрассудно.Но полно толковать о сем предмете;Ведь муза утомилась — видно, трудноИ ей самой писать октавы эти.Читайте песнь восьмую; как набат,В ней ужасы осады зазвучат!

Чу! В тишине холодной, тусклой ночиГудящих армий строятся ряды,Железо темной тяжестью грохочет,И берега и полосы воды —Все ощетинилось, все битвы хочет.Несутся тучи… В небе — ни звезды…О, скоро дыма мутные громадыЕго закроют занавесом ада!

Перед восьмою песней отдохнем..»Ужасное молчанье наступает:В последний раз не беспробудным сномБеспечные герои почивают…Заутра дымом, громом и огнемПроснувшиеся силы заиграют.«Ура!» — «Алла[350]!» — десятком сотен ртовСольются в смертоносный грозный рев.

Песнь восьмая

1 ... 41 42 43 44 45 46 47 48 49 ... 109

На этой странице вы можете бесплатно читать книгу Дон-Жуан - Джордж Байрон бесплатно.

Похожие на Дон-Жуан - Джордж Байрон книги

Дон Жуан - Джордж Байрон - Поэзия
Английские барды и шотландские обозреватели - Джордж Байрон - Поэзия
Паломничество Чайльд-Гарольда - Джордж Байрон - Поэзия
Стихотворения и поэмы - Юрий Кузнецов - Поэзия
Поэзия английского романтизма XIX века - Уильям Блейк - Поэзия
Стихотворения - Семен Надсон - Поэзия
Европейская поэзия XIX века - Антология - Поэзия
Полное собрание стихотворений - Максимилиан Волошин - Поэзия
Шильонский узник - Джордж Байрон - Поэзия
Я открываю сердце для тебя. Стихи и мысли - Олеся Демьяненко - Поэзия

Оставить комментарий