Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Точно так же рассуждал Синедрион: пусть лучше погибнет один человек, чем целый народ потеряет независимость. Они пожертвовали одним человеком ради общих интересов.[256]
Похожие соображения двигали Пилатом: пусть лучше кто-то другой умрет, чем его власть будет поставлена под угрозу. Он боялся, что если он не убьет Иисуса, то со следующим мессианским движением ему не совладать.
И народ думал так же: чтобы оградить свои интересы, он потребовал распять Иисуса. Люди боялись, что если Храм и город лишатся славы святых мест, к которым толпами стекаются паломники, это подорвет их благополучие.
Даже Варавва воспользовался этим законом. Вместо него умер другой.
И вот получалось, что все мы были в этом замешаны: стремясь выжить, каждый старался обезопасить себя за счет других, за счет отверженных и осужденных.
Что и говорить, в этой жестокой игре мне выпала далеко не главная роль. Но это было слабым утешением. Разве не уподобились мы все диким зверям, живущим за счет более слабых собратьев? Больше того, разве не пожирали мы себе подобных и не пожирались себе подобными, что в природе, как правило, встречается только между особями разных видов? Каждый живет тем, что притесняет других. И никому не выйти из игры. Но, несмотря ни на что, я не готов был это принять. Пусть мне хоть тысячу раз докажут, что сам Бог создал мир таким! Я никогда не смирюсь с этим!
Оттого, что я принял участие в этой игре, подкатывала тошнота. Отвращение охватывало при мысли, что мне скорее всего предстоит участвовать в ней и дальше. Я не видел другого выхода, хотя, конечно, можно было еще изменить миропорядок! Ведь я буквально только что, в гостях у Метилия, говорил об этом! Но сейчас подобная мысль казалась мне глупой. Ну кто, скажите на милость, совершит эту перемену? Могли ли мы, люди, браться за пересмотр творения? Или нужно было ждать, пока Бог сам создаст мир заново?
Я вернулся домой. Мои мысли делались все мрачнее. Я думал, думал – и не находил ответа.
В таком настроении был я, когда вечером ко мне в дверь постучались: на пороге стоял Варух. Мы не виделись почти полгода. Он приехал очень вовремя. Моя работа на римлян хотя бы в одном оказалась полезной: выполняя их поручение, я смог спасти Варуха. Когда я впервые увидел его, он был совершеннейшей развалиной. Сейчас он стоял передо мной вполне здоровый. На этот раз потерявшимся, сбившимся с пути, лишенным ориентира путником был я!
Мы поднялись по лестнице наверх. Было уже темно. Мы зажгли масляный светильник. Варух начал рассказывать о том, как, не встретив меня в Сепфорисе, он пустился вдогонку по моим следам. Из родного города он привез адресованное мне, скрепленное печатью письмо, которое – так сказал он – просили передать мне какие-то неизвестные люди. Дальнейшие события слились в его передаче в один лишенный связности рассказ. Попав в Иерусалим, он пристал к новой общине. Эти люди будто бы живут в подполье. Все имущество у них общее. Они учат, что голодные насытятся, а плачущие утешатся. Мужчины и женщины, свободные и рабы – все, по их словам, имеют равные права.[257]
Неужели Варух снова угодил к каким-то сектантам? Неужели и здесь мои старания оказались напрасны? Однако, несмотря на это, я не мог слушать его внимательно. Все время, пока он рассказывал, другое занимало мои мысли. Почерк, которым был надписан конверт. Мне казалось, я узнал его. Неужели Варавва прислал мне письмо? Не выдержав, я сломал печать.
Варух продолжал говорить. Он все рассказывал и рассказывал. Про общие обеды. Про радость и любовь. Про Духа Божия. Про чудеса. Про исцеления. Неожиданно он произнес слова, заставившие меня прислушаться:
– Нашу общину основал Иисус из Назарета, тот, которым ты раньше интересовался!
Я покачал головой:
– Иисус умер! Его ждала та же участь, что и стольких пророков до него!
– Нет, он не умер! После смерти его видели преображенным![258]
Слова лились из Варуха потоком, его нельзя было остановить.
Да, я сумел отвоевать Варуха для жизни, но только не для жизни торгового человека. Я не мог дать ему того, чего он искал у ессеев: чувства защищенности внутри общины, бежавшей от несправедливостей этого мира. И вот сейчас он нашел то, что искал!
По-настоящему, мне полагалось лишь радоваться его душевному подъему. Разве не был он прямой противоположностью той страсти к саморазрушению, которая владела им в пустыне? Или все дело в том, что он снова стал мечтать об иной жизни, мысли о которой владели им в бытность его ессеем? А теперь он хотел, чтобы и я разделил с ним его мечту? Однако на деле он добился одного – я только еще острее почувствовал свои раны и свою уязвимость. Всякое упоминание об Иисусе резало по живому. Все лишний раз твердило мне о том, что самые губительные последствия зачастую не отделить от самых лучших побуждений. Варух и представить себе не мог, что творилось во мне.
Но, может быть, хотя бы Варавва нашел выход? Может быть, хотя бы его мне удалось вернуть к жизни? Уже не обращая внимания на Варуха, который все говорил и говорил, я принялся за письмо:
«Варавва приветствует Андрея!
Шалом!
Как только прочтешь, сразу же сожги это письмо. Никто не должен обнаружить его у тебя! Никто не должен знать, что в нем написано. Я пишу тебе прежде всего потому, что благодарен тебе. До меня дошли слухи, как горячо ты за меня заступался. Я буквально вырвался из лап смерти. Цена оказалась высока. Другому пришлось умереть вместо меня. Вместе с ним распяли двух моих друзей. Теперь я все время спрашиваю себя: почему вышло так, а не иначе? Почему Иисус? Почему не я?
Я знаю, Иисус тебе близок. Ты защищал его путь бескровного протеста и отвергал мой путь сопротивления. Теперь я навсегда связан с ним. И я все время думаю о том, что это для меня значит.
Если он умер вместо меня, то я обязан жить вместо него. Ты бы, наверное, сказал, что мой долг по отношению к нему – встать в ряды его сторонников. Но размышления заставили меня рассудить иначе. Наши два пути, его и мой, противоположны, но одновременно они связаны один с другим.
Власти только тогда готовы всерьез воспринимать бескровный протест Иисуса, когда они знают: другая возможная альтернатива – вооруженный мятеж, а тут уж каждый раз не знаешь, чем закончится. Только это дает надежду людям вроде Иисуса. Только с нами за спиной они могут на что-то влиять.
Но то же верно и для нас: наш суровый путь только тогда может к чему-то привести, когда одновременно с ним существует другой. У нас хватит сил сокрушить нынешний порядок, но нам с нашими методами никогда не создать на его месте новый. Нам грозит пострадать от последствий развязанной нами же войны: насилие порождает насилие. Рано или поздно все окажется позади, и тогда прощение и примирение понадобятся нам самим.
Поддерживая друг друга, мы должны идти каждый своим путем. Эти пути различны, часто прямо противоположны. Я знаю, что Иисус бы не одобрил того, что делаем мы. Но при этом мы все же зависим друг от друга. Путь, который избрал он, грозит быть использованным власть имущими в своих интересах. Нам на нашем пути грозит опасность потерять из виду цель.
В конце наши пути непременно сольются. Да они уже и теперь соединились. С Иисусом распяли двоих моих друзей. Их теперь не отделить от него. Он умер как «царь Иудейский», а наши люди – как его свита.[259] Я признаю, что он выше нас. Но мы нужны ему. Ему не обойтись без той грязной работы, которую делаем мы. Ему нужна его свита. В смерти мы были рядом с ним, ученики же его оставили. Если мне суждено когда-нибудь попасть в руки римлян и разделить его судьбу, я соединюсь с ним.
Боже, будь милостив ко всем нам!
Твой другВаравва»Пока я читал, Варух ни на минуту не закрывал рта. Мое внимание раздвоилось. Голос далекого Вараввы звучал все громче, голос Варуха стихал вдали. Но, несмотря на это, он продолжал быть для меня важен. Ибо только он и держал меня: не будь его, я давно впал бы в отчаяние от чувства собственного бессилия. Только начав читать, я уже понял: рано или поздно Варавву ждет тот же конец, что и Иисуса. Оба пути никуда не вели. Мои собственные воззрения – не более чем иллюзия. Я мечтал о реформах! Чтобы что-то такое предпринять, нужно иметь власть, а власть находилась в руках римлян. Пока римляне думают, что любое несогласие можно подавить, призвав войска, они не заинтересованы ничего менять. Выхода не было. Все казалось бессмысленным. Ничего нельзя было предпринять.
К счастью для меня, в ту минуту оставалось кое-что, что я еще мог сделать, – это сжечь письмо. Я взял листок папируса и поднес его к лампе. Пламя радостно метнулось к потолку. Неровный свет озарил комнату. Среди пляшущих теней я увидел испуганное лицо Варуха. Только сейчас он понял, что мои мысли заняты совсем другим.
- Французское завещание - Андрей Макин - Современная проза
- Граница дождя: повести - Е. Холмогорова - Современная проза
- «Подвиг» 1968 № 01 - журнал - Современная проза
- Кипарисы в сезон листопада - Шмуэль-Йосеф Агнон - Современная проза
- Дочь фортуны - Исабель Альенде - Современная проза
- Путешествие в Город Мертвых, или Пальмовый Пьянарь и его Упокойный Винарь - Амос Тутуола - Современная проза
- Женщина в мужском мире - Ева Весельницкая - Современная проза
- Я сижу на берегу - Рубен Гальего - Современная проза
- Первая красотка в городе - Чарльз Буковски - Современная проза
- Любовь к ближнему - Паскаль Брюкнер - Современная проза