Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я думала, это дорога на эшафот, и не догадывалась, что это только начало — мост, ведущий в сторону возрождения, где у входа неподкупная стража взимает дань великих страданий.
Мне казалось, я срываюсь в пропасть, но я не упала, а неожиданно воспарила над этой страной — огромным островом с прекрасным именем Любовь, вдруг отчётливо осознавая, что здесь я не бывала никогда. Всё, что было до сих пор, было лишь обещанием, предчувствием любви. Я любила себя, твою люб. овь ко мне, свои воспоминания о твоей любви. Даже в ту последнюю ночь, когда я, захлёбываясь слезами, тормошила тебя, я чувствовала свою боль, а не ту пустыню, которая простиралась в тебе. А теперь я поняла в тебе всё. Лишь теперь я полюбила тебя, со всеми твоими слабостями, недостатками, одиночеством, нежностью и силой духа.
Я поняла в тебе человека и вижу теперь тебя всюду. Смотрю ли современный спектакль, вглядываюсь ли в скульптуру Родена, читаю ли письма Флобера, стихи Блока, прозу Хемингуэя — везде ТЫ.
Удивительная страна. Здесь находишь в тот миг, когда кажется, что теряешь навсегда. Здесь натянутые до предела струны вместо того, чтобы оборваться, начинают петь, руины вдруг расцветают садами, а исступлённое отчаянье приводит к радости открытий. Здесь человек с искромсанной, корчащейся в судорогах судьбой, может ходить и улыбаться, подставляя лицо солнцу и ощущая, быть может, впервые так глубоко ликование и безмерность жизни. Здесь видишь всё с такой пронзительной ясностью, будто до сих пор на глазах была пелена.
Постыдным и запутанным кажется мне отсюда пройденный путь, непонятной и ни на чём не основанной — уверенность в собственной непогрешимости, уме, добродетели. Моё невежество, невидимое для меня раньше, встаёт теперь передо мной во всём своём великолепии. Я содрогаюсь, вспоминая менторский тон своих писем.… Что я успела сделать? Чему успела научаться?
Я начинала с того, что собиралась осчастливить всё человечество и своего избранника. Бедное человечество! А ты…. Откуда в тебе была такая вера? Наверное, я никогда не представала перед тобой в своём настоящем качестве. Это была для меня какая-то неосознанная игра. Я утаивала нежелательные детали из своего детства, да и не только из детства. Не могла же я рассказать тебе, как я мучила своего друга Антона, устраивая ему экзамены на верность. Как однажды весь класс объявил мне бойкот, заслуженный мною вполне. Из-за какой-то обиды, скорее всего, пустяковой, я решила всех наказать: пусть, мол, почувствуют, каково им без меня! Оставив короткую трагическую записку, я ушла на пруд за кладбищем и сидела там, на берегу под ивами, а они искали меня по всему городу и даже в морге. Мне до сих пор стыдно перед учительницей, которая действительно любила меня и у которой я отняла не один день жизни. Было ещё много мелких скверных делишек вроде продажи Дарье платья по завышенной цене…
Стоит вспомнить о моём северном подвиге. Когда я, спасаясь бегством, вернулась сюда, я ждала утешения, понимания, оправдания, списывая свои неудачи на жестокость жизни и не во всём признаваясь своей бесценной голубушке мамуле. Какие тут могли быть оправдания? Я так много обещала Северу и отреклась от него как раз тогда, когда, может быть, действительно была ему нужна.
Я даже думаю, что отчасти виновата в гибели Ирины Головиной — она застрелилась в поле, когда узнала, что прикрыли тему, над которой она работала с Ольгой, но моё отступничество вполне могло добавить горечи в чашу её мрачных воззрений на мир. Ведь мы вместе обещали Углову довести до конца историю с быстрореченской толщей, и я собиралась выкроить время для дополнительных маршрутов. Но в поле я меньше всего думала о них. Как и обо всём другом, что так мучило меня в Дальнем. Закрыв глаза, в каком-то гибельном упоении я шла навстречу огню, хоть сознавала, что подписываю приговор и себе, и тебе.
Потерпев крушение, я укрылась в городке, над провинциальными нравами которого совсем недавно посмеивалась, не зная, что место, где живёт мама, не может быть провинцией, так как оно — центр мироздания.
А история моего замужества! О, если б этого не помнить! Всё было хуже и подлее, чем там, на Севере. Я изменила себе — ведь я знала наверняка, что никого, кроме тебя, в моей жизни не будет. Я использовала человека, использовала его любовь, чтобы выбраться из-под обломков разрушенной собственными руками судьбы. То, что я знала о существовании Данилки и то, что Софья Алексеевна не пустила меня в ваш дом, не могло служить мне оправданием — я никогда не верила, что ты можешь меня забыть. Но я не сказала Лёшке — нет, я спасала себя. Я хотела получить его, как подарок, как утешение. Он приехал, красивый, сильный, бородатый, как будто вернулся не из заключения, а из долгого путешествия. Моих родителей он покорил совершенно. Сколько было в нём преданности, доброты, юмора…. А уходил он с безжизненными глазами. Без слов. Без слёз. Он освободил меня.
Я даже не могу сказать тебе «прости мне всё это». В том качестве, в каком я была раньше, я не могла поступать иначе. Может, оттого ты и верил мне всегда?
Нет, я не хотела, чтобы Лёшка вернулся, но после его отъезда я физически стала ощущать, что гибну. Я была, как обглоданная кость, как сосуд, из которого вытекла жизнь — сочилась себе и сочилась потихоньку тоненькой струйкой через трещину, пока не осталось несколько капель на дне. У меня не было никаких желаний. Мысль о тебе казалась невозможной. На книжных полках не задерживался взгляд. Всё время, не знаю, почему, я ждала дурной вести. Дарья, которой я писала, чуть ли не каждый день, не отвечала. Может быть, она была права, что не сообщала мне, как Лёшка, напившись, чуть не замёрз в тундре, как ему ампутировали правую кисть. Откликнулась она лишь тогда, когда Аннушка уже выходила его, и они переехали на материк, где Лёшка, научившись писать левой рукой, поступил учиться. Я помню, как плакала, получив это письмо. Так плачет человек, которому казнь была заменена помилованием. Я получила право на возвращение к тебе. Ещё четыре года я набиралась сил, чтобы шагнуть тебе навстречу…
И вот я оказалась в этой удивительной стране, где всё как будто начинается заново и происходит обычной логике вопреки.
С тех пор, как я ощутила собственную слабость и греховность, мне стало легче, проще жить. То, что сильно
- Ты очень мне нравишься. Переписка 1995-1996 - Кэти Акер - Русская классическая проза
- Разговоры о важном - Женька Харитонов - Городская фантастика / Короткие любовные романы / Русская классическая проза
- Только правда и ничего кроме вымысла - Джим Керри - Русская классическая проза
- Знаешь, как было? Продолжение. Чужая территория - Алевтина Корчик - Русская классическая проза
- Тряпичник - Клавдия Лукашевич - Русская классическая проза
- Михoля - Александр Игоревич Грянко - Путешествия и география / Русская классическая проза
- И в горе, и в радости - Мег Мэйсон - Биографии и Мемуары / Русская классическая проза
- Реквием. Книга первая Инициация - Ивар Рави - Космоопера / Русская классическая проза
- Под каштанами Праги - Константин Симонов - Русская классическая проза
- Монолог - Людмила Михайловна Кулинковская - Прочая религиозная литература / Русская классическая проза / Социально-психологическая