Шрифт:
Интервал:
Закладка:
После прибытия я, конечно, не был готов сказать что-то подобное пилотам, хотя, вероятно, именно этого они ждали от меня. Это были просто слова человека, говорящего наедине с самим собой, когда его одинокий самолет был на высоте 6000 метров над Средиземноморьем.
Я был поражен пустотой моря. Нигде в поле зрения не было ни одного судна. Эти воды уже давно контролировали союзники, итальянцы отваживались покидать свои гавани только ночью.
Далеко впереди из темно-синей воды тонкой-тонкой линией поднялось побережье Сардинии. Теперь я мог начать снижаться.
Когда 30 минут спустя я приближался к посадочному сигнальному полотнищу, было видно, как мерцал воздух над пологими холмами и покрывающими их редкими деревьями. Характер ландшафта Сардинии весьма отличался от ландшафта Сицилии; он был более мягким, более гладким и своей монотонностью несколько напоминал степь. Высокая трава была выжженной и желтой, влажный воздух струился под безжалостным, жгучим солнцем. В тени приземистых пробковых дубов стояли большие, песочного цвета палатки. Для каждого привыкшего, как я, лишь к разбитым аэродромам, разрушенным домам и самолетам это была мирная картина.
Под аккомпанемент нескольких выхлопов винт остановился, и ожидавший механик поднялся на крыло, чтобы помочь мне снять снаряжение и выбраться из кабины. Гауптман Уббен стоял поблизости и, когда я спрыгнул на землю, доложил:
– 3-я группа в боеготовом состоянии… Семнадцать самолетов пригодны для вылетов! – Затем менее официальным тоном добавил: – Сегодня начал дуть сирокко[97]; это – более тридцати восьми в тени…
Горячий ветер пустыни дул над равниной. Небо стало желтым, и отбрасываемые деревьями тени стали рассеянными. Это было то, чего я не заметил, когда подлетал.
– Я лучше поговорил бы с пилотами, – сказал я.
– Очень хорошо, господин майор. Может быть, вам лучше перейти в командный пункт под деревьями? Там немного прохладнее. Тем временем я вызову летчиков.
В палатке мне дали стакан чаю с лимоном; он был тепловатым, крепким и без сахара – в течение последних недель мы находили этот напиток приятным. Вскоре полукругом около меня сидели пилоты, врач группы и офицер по техническому обеспечению. Горячий ветер раздувал желтый тент, натянутый между дубами. От солнечного света брезент сиял желтовато-коричневым заревом, и этот цвет отражался на лицах.
Без прикрас я сообщил им о ситуации на Сицилии. Сказал, что союзники атакуют наши аэродромы днем и ночью и что, следовательно, нам необходимо быть постоянно начеку, если мы не хотим быть уничтоженными на земле. Я подробно объяснил им намерения генерала и возможности, которые должны были предоставить гибкое использование аэродромов и передовых взлетно-посадочных площадок и концентрация наших сил, насколько массированный сбор самолетов на одном аэродроме был допустимым. Было мало надежды, продолжил я, что мы произведем сильное впечатление на тяжелые бомбардировщики с нашими немногими машинами, с тех пор как появились «Крепости», а их явный численный перевес означал, что любой воздушный бой теперь был большим сражением. Однако мы могли по-прежнему заставлять противника отвлекать часть сил на то, чтобы сковывать нас, и это могло помочь в обороне острова.
Они слушали спокойно, не задавая вопросов. Ровно 30 пилотов – офицеров и унтер-офицеров – сидели передо мной и смотрели на меня, ожидая откровенного разговора.
Большинство из них я знал по именам. Тремя месяцами прежде я стоял перед ними в Северной Африке и обсуждал перспективы сражения. Я не знал, что сказать им тогда, и не пытался вселять напрасные надежды. Каждый командир, достойный этого звания, больше не делал этого после всех этих лет войны. Мы оставляли такие заявления Верховному командованию, чья единственная мудрость состояла в губительном использовании и чрезмерных требованиях. Как и в предыдущем случае, я не дал им никакой надежды на то, что положение сколько-нибудь улучшится. Признанные ветераны среди них, так же как и я, понимали неизбежность поражения.
Однако сейчас было несколько молодых лиц, плохо знакомых мне. Должен ли я что-то сказать этим новичкам? Возможно, ободрить их? К этому времени большинство из них, должно быть, поняли, почему были направлены сюда из своих истребительных авиашкол. Но действительно существенный урок, а именно – умение оставаться в живых, не будучи обвиненными в чрезмерной осторожности, мог быть получен только от ветеранов в ходе ежедневных вылетов.
Было мало толку в разговоре о трудностях на других фронтах, поскольку это так или иначе всегда имело место. Разглагольствовать перед этими людьми, произнося сентиментальные и звучные фразы, было не лучше, чем лгать им. Они знали, что нужно делать на следующий день, и день спустя, и в день после этого, и все, что они хотели услышать, – имеют ли они еще шансы, или к ним будут предъявлены бесчеловечные требования. Сверх того, они были настроены скептически и по их выражениям их лиц было видно, что они взвешивали и оценивали мои слова. Они попросили рассказать, какова ситуация в действительности, имело ли сражение хоть какие-то перспективы на успех, и, даже если таких перспектив не было и все выглядело в черном цвете, они хотели знать правду. Хорошо, почему бы не рассказать им обо всем? Я знал, что не буду неправильно истолкован.
Ветераны, те, кто летали с ранних дней войны, в любом случае поняли мой краткий отчет о ситуации и действиях наших истребителей против превосходящих сил. Они понимали, что подразумевали «использование передовых взлетно-посадочных площадок», «гибкость в наших действиях» и «концентрация наших оставшихся сил». Они знали, что эти слова означали попытку выжить вопреки всему. Они также знали, что должны лететь в сомкнутом строю, если хотели пробиться к бомбардировщикам, и что эта тактика и необходима, и правильна. Но они также знали, что подобные меры больше не могут уравновешивать чашу весов. И потому, что они понимали все это, потребовалось лишь несколько минут, чтобы сказать все необходимое. Закончив, я отпустил пилотов, чтобы поговорить с Уббеном о вылете на следующий день и о действиях на Сицилии.
Все три истребительные группы, которые составляли мою эскадру, заметно отличались друг от друга, несмотря на то что число их побед было почти одинаковым. 3-я группа всегда действовала отдельно от штаба эскадры, и это обстоятельство наложило особый отпечаток на ее офицеров и унтер-офицеров, которые, очевидно, понимали свое привилегированное положение, были более уверены в себе и сдержанны, чем их коллеги в двух других группах. Любой чувствовал, что они хотели сказать: «Только оставьте нас одних, мы со всем отлично справимся…»
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});- Жизнь летчика - Эрнст Удет - Биографии и Мемуары
- Десять лет и двадцать дней. Воспоминания главнокомандующего военно-морскими силами Германии. 1935–1945 гг. - Карл Дениц - Биографии и Мемуары
- На взлет! Записки летчика-истребителя - Федор Архипенко - Биографии и Мемуары
- Воспоминания старого капитана Императорской гвардии, 1776–1850 - Жан-Рох Куанье - Биографии и Мемуары / Военная история
- Танковые сражения 1939-1945 гг. - Фридрих Вильгельм Меллентин - Биографии и Мемуары
- Война на Востоке. Дневник командира моторизованной роты. 1941—1945 - Гельмут Шибель - Биографии и Мемуары / Военное
- Алтарь Отечества. Альманах. Том 4 - Альманах Российский колокол - Биографии и Мемуары / Военное / Поэзия / О войне
- Мысли и воспоминания. Том II - Отто фон Бисмарк - Биографии и Мемуары
- Морские волки. Германские подводные лодки во Второй мировой войне - Вольфганг Франк - Биографии и Мемуары
- При дворе последнего императора - Александр Мосолов - Биографии и Мемуары