Шрифт:
Интервал:
Закладка:
А куды и чуды, призванные бабкой, уже были где-то рядом, жаждущие отомстить обидчикам и нарушителям священных рубежей…
Теперь я вспоминаю это и не верю, что подобный ужас был со мной, а не с какой-нибудь Нежданкой из басни.
И что я справилась и даже не сошла с ума – это, пожалуй, самое удивительное.
Уже почти в темноте, понимая, что еще немного, и передвигаться можно будет только на ощупь – а в двух шагах змеиные рвы! – я встала, морщась от боли в ушибленной щиколотке, и волоком поволокла Буру-бабу в калитку.
Ох, и тяжелой же она была!
Но сильнее тяжести тела меня угнетала мысль, что я, возможно, тащу уже мертвую бабку.
Совсем мертвую, с какой стороны ни глянь!
Несколько раз мне пришлось останавливаться и садиться на землю передохнуть: я безумно устала за этот день от беготни по лесу, от волнения и страха, от всех потрясений.
Меня мутило от усталости и голода, и, наверное, вытошнило бы снова, если бы было чем. Кажется, я повизгивала от отчаяния, но не плакала, распрекрасно сознавая, что слезы моему горю не помогут.
И вот я затащила старуху сперва в калитку, потом проволокла вокруг избы, а там и в избу.
Как хорошо, что у нее такой маленький дворик!
Уже в темноте я втянула ее за порог и поспешно закрыла за нами дверь. Теперь, когда я была внутри, оставленная снаружи тьма казалась еще более жуткой, чем пока окружала меня.
А из самых дальних глубин нашего прошлого мы вынесли убеждение, что даже самый жуткий дом – все же прибежище от жути дремучего леса…
Здесь было не совсем темно: на столе мерцали два огонька.
Оставив бабку у порога, я пошла туда, вспоминая, где в прошлый раз видела лучину.
Должна же у нее быть лучина, не сидит же она вечно в темноте!
Хотя… может, и сидит.
Я подошла к столу и только тут разглядела, что такое там мерцает.
И чуть не обмочила подол! На столе стоял человеческий череп, а в глазницах его тлели два огонька.
Но я уже не могла ни кричать, ни бежать: лишь вцепилась в стол и навалилась на него всем весом, чтобы удержаться на ногах. И вот так рассмотрела, что под черепом стоит глиняный светильник с маслом и горит фитилек: его свет я и вижу сквозь выпиленные глазные отверстия черепа.
Не думаю, что Бура-баба использовала это чудо для освещения. Скорее это тоже была часть ее ворожбы, при помощи которой она намеревалась наказать нарушителей границы. И тогда я еще не могла быть уверена, что ей это не удалось.
Да и сейчас…
Тут я сообразила одно: чем быстрее это погаснет, тем лучше.
Я взяла из светца лучину, осторожно просунула ее в глазницу и подожгла от фитилька. Когда лучина разгорелась, я погасила фитилек. Череп «зажмурился», и я накрыла его широким горшком – первым, какой попался под руку.
Так мне стало поспокойнее.
Вставив лучину в светец, я огляделась.
Бура-баба все так же лежала у самого порога. Я еще раз огляделась, нашла воду в ведре, зачерпнула ковшиком и стала жадно пить.
Мне уже было все равно, мертвая это вода, живая или йотунова – если я сейчас не напьюсь, то уж точно на лубок присяду[5]!
От воды мне стало полегче.
Собравшись с духом, я подтащила старуху к лавке, где на краю лежала свернутая подстилка: надо думать, здесь она спала ночами.
Но нет, поднять ее у меня не было сил. Тогда я стащила с лавки подстилку, бросила на пол и перекатила на нее старуху. Под голову сунула подушку и накрыла овчинным одеялом.
Принесла воды и попыталась влить немного ей в приоткрытый рот, но она не могла глотать. Тогда я повернула ей голову, чтобы вытекло обратно, а то еще утоплю бабушку в ковше воды. Я лишь умыла ее и поставила воду рядом: вдруг очнется?
Есть ли смысл искать травы, греть воду, делать отвар, если она все равно не может пить? Да и много ли будет толку от зелий без «сильного слова», которым они приправляются, а заговаривать бабку я не могу – нельзя заговаривать людей старее себя.
Да и кто мог бы заговаривать самую старую бабку на свете!
Зато я сама могла и пить, и есть. И очень хотела.
Приподняв рушник, я обнаружила полкаравая хлеба; отрезала кусок и жадно вцепилась в него зубами. Потом вспомнила про горшочек с киселем. Когда мы ворвались в ворота, нам, само собой, было не до вкушения пищи мертвых положенным порядком, зато теперь я жадно выхлебала все до дна, заедая сухим хлебом. Если этот кисель приобщает к чурам, я приобщена теперь надолго.
Но мне было все равно: внутреннее чувство властно требовало подкрепить свои силы, чтобы не очутиться среди мертвецов просто от голода и жажды.
С горшочком в руках я села на лавку.
Бура-баба лежала на полу у моих ног.
Я находилась на самом дне Нави: одна посреди черноты мертвого мира.
Я не хотела думать о Князе-Медведе, который лежал на земле с разрубленной головой не так уж далеко отсюда.
А что, если в темноте он встанет и придет сюда?
Эта мысль подняла меня на ноги: я подбежала к двери. К счастью, на ней имелся засов; я заперлась и на миг ощутила облегчение. А еще – ужас от мысли, что столько времени сидела за открытой дверью!
Шло время, стояла тишина.
Из оконца доносились крики ночных птиц.
Совершенно растерянная, без единой ясной мысли, я понятия не имела, как быть и что делать, и знала одно: я безумно хочу спать. Каждая мышца и каждая косточка взывали о покое.
Мысленно я пробежалась по углам избы, которую так хорошо изучила сколько-то дней назад, когда прибиралась здесь. Нет, ни топора, ни серпа, ни еще чего железного.
Только ступа и пест.
Нет, не те, что служат для истолчения обгорелых костей с крады. Не настолько я еще лишилась рассудка, чтобы взять в руки орудия Мары!
Другая ступа, обычная, в другом углу.
Я взяла толкач и полезла на полати. Там валялось какое-то тряпье, которое я не могла разглядеть в темноте, да и не хотела. Пусть тряпье – зато все-таки не голые доски. Я сняла платок с головы и покрыла им кучу, получилось что-то вроде подушки; сняла вздевалку и накрылась ею.
Разуваться не стала: как знать, от чего приведется проснуться?
Снова мелькнул перед глазами мертвый Князь-Медведь, темная кровь на зеленом мху… Эльга… казалось, она уже за морями и мы не виделись года три… как мне теперь ее догнать?
Я лежу здесь, отгороженная от воли и жизни высоким тыном с черепами на кольях, я заперта во тьме и не знаю, как мне хотя бы сдвинуться с места, а она едет, плывет, летит, с каждым мгновением удаляясь от меня все дальше, дальше, дальше…
В голове звенело, будто кто-то колотил пестом по железному котлу; издалека доносились крики.
Сквозь необоримый сон я поняла, что это: вызванные бабкой куды ломились ко мне в голову, потому что ее собственная сейчас была «закрытой дверью». И тогда я стала повторять про себя колыбельные песни, с которыми когда-то укачивала Кетьку:
Пошел котик во лесок,Принес котик поясок.А ребята отняли,Нашей Уте отдали.Пошел котик во лужок,Принес котик пирожок.А ребята отняли,Нашей Уте отдали.Пошел котик за гору,Принес котик сон-дрему.А ребята отняли…
Когда я проснулась, в щель заволоки уже пробивался дневной свет.
Не сразу я сообразила, где нахожусь. Помнила я лишь какой-то ужасный и глупый сон. Как девушка разумная, я понимала, что этого всего никак не может быть. Но, сколько я ни шарила по закоулкам памяти, никакого другого вчерашнего дня, правдоподобного, найти не могла.
Но я совершенно точно находилась не дома.
Это изба Буры-бабы.
Эльги рядом нет, и где она, я не знаю.
Я свесилась с полатей: старуха лежала на полу, где я вчера ее оставила.
Живая?
Я соскользнула вниз и наклонилась к ней:
– Бабушка! Баба Гоня! Ты жива?
Ее лиловые веки задрожали и приподнялись. Она взглянула на меня мутным рассеянным взглядом, слабо пошевелила запавшим ртом. Я схватила ковшик, дала ей попить. Попыталась предложить хлеба, но она слабо покачала головой, сморщилась, как от боли, и снова закрыла глаза.
Ну, хоть жива!
Я подошла к двери, сняла засов и осторожно выглянула.
О, каким блаженством повеяло мне в лицо от свежего воздуха летнего утра в лесу! Утренний свет, влажность росы, крепкий мед цветущих трав и свежей листвы наполнил меня всю, промыл изнутри, прогнал остатки потрясения и страха.
Оглядевшись через дверную щель, я распахнула дверь во всю ширь и вышла за порог. Утро здесь было, как и везде – росистое, бледно-голубое, зеленое. Попискивали и сыпали звонким щебетом птицы – точно так же, как в ближней роще возле Варягина. У меня не было ни малейшего ощущения, будто я в Нави.
Я вернулась к бабе Гоне.
Сняв с нее личину, я больше не могла видеть в ней Буру-бабу.
Мне было так жаль ее…
- В тени славы предков - Игорь Генералов - Историческая проза
- Святослав. Возмужание - Валентин Гнатюк - Историческая проза
- Царь Горы, Или Тайна Кира Великого - Сергей Смирнов - Историческая проза
- Смута. Крещение Руси - Александр Золотов - Историческая проза
- Страшная тайна Ивана Грозного. Русский Ирод - Наталья Павлищева - Историческая проза
- Святослав (Железная заря) - Игорь Генералов - Историческая проза
- Калигула - Олег Фурсин - Историческая проза
- Батыево нашествие. Повесть о погибели Русской Земли - Виктор Поротников - Историческая проза
- Наследники земли - Ильдефонсо Фальконес де Сьерра - Историческая проза / Русская классическая проза
- Екатерина и Потемкин. Тайный брак Императрицы - Наталья Павлищева - Историческая проза