Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Сева три часа пытался ей что-то объяснить, она замирала, глядя на него остекленевшим взглядом. Оживала, как только он замолкал, и начинала с безумной скоростью листать распечатанную рукопись и с выражением зачитывать ему особо полюбившиеся ей отрывки.
– Вера Ивановна, а при чем тут «двуглавый купол мадридского собора»?
– А какой он? Трехглавый?
– Я вообще не знаю, о каком соборе вы говорите?
– Ну, как же …
Она схватила путеводитель и начала его листать.
– Я сама видела…
– А при чем тут моя рукопись?
– Ну, как же, Сева? Вы же хотите, чтобы было красиво?
– Я хочу?! Я не хочу. Я хочу, чтобы было достоверно.
Она опустила глаза. Произнесла сдержанно:
– Вы, наверное знаете, Сева, что я не первую книгу выпускаю… И пока никто не жаловался…
– Вера Ивановна! Но это же ваши книги! А здесь мой сюжет! И вы сознательно пошли на то, чтобы обработать мой сюжет.
Клыкова вздохнула.
– Севочка, вы мне спасибо должны сказать. Я пока все это читала, аж мозги сломала! У вас тут вообще ничего не поймешь… Вот, например, я до сих пор не пойму, какого черта этот Роман поперся на какую-то дачу обветшалую в казино играть? На что ему эта рухлядь сдалась? У него вон в Испании дома шикарные… Вот и сидел бы себе там! И потом, вы когда-нибудь видели на даче казино? Хорошо, я тут все углы сгладила, что не надо выкинула. Народ, знаете, тоже не дурак…
Она понизила голос:
– А у вас, кстати, дачка-то осталась? А то у меня одна приятельница хочет недорогую дачку купить. У нее брат умер, и она осталась одна с двумя собачками. Самое милое дело пожить на свежем воздухе… А что еще одинокой женщине делать?
Недавно он невольно подслушал разговор родителей. Речь шла о маминой двоюродной сестре Антонине, которую мама терпеть не могла. Пока у отца была власть, та лебезила перед ними, чуть не полы приходила мыть, а когда его всего лишили, возгордилась и даже звонить перестала. После того как Сева уехал в Испанию, родители очень быстро продали дачу. Сева был этому рад, он бы все равно туда не ездил. Стыдно было показываться там, ничего не достигнув. Пусть лучше о нем ничего не знают. Это было его прошлое, которое он отрезал.
Дачные деньги быстро кончились, и родители стали думать о каком-нибудь доступном летнем отдыхе. Вот тогда и появилась Антонина и предложила снимать у нее флигель. Мама поначалу и думать об этом не хотела, она даже Севе писала, жаловалась. Она всегда ухитрялась в самые трудные моменты вешать на него свои проблемы. Потом она поостыла, и они сторговались на какую-то приемлемую сумму. Сейчас как раз было время вносить залог за следующее лето. Это было Антонининым условием. Сева брился в ванной, родители о чем-то шептались на кухне. Он убавил воду, прислушался. Мама говорила о том, что нет для нее большего унижения, чем снимать этот флигель. Отец предлагал поездить, поискать что-то другое. Мама молчала. Они оба знали, что это просто разговоры и ничего более дешевого им не найти. Здесь у них хоть был собственный вход, и они могли днями не видеть Антонину.
Сегодняшний разговор с Клыковой напомнил ему об этом флигеле. Он каждый день собирался поговорить с родителями, чтобы они отказались от Антонининой дачи. Ему было неприятно думать об их унижении. Теперь ему было все равно. Этот дурацкий флигель не шел ни в какое сравнение с тем унижением, которое он терпел, общаясь с Клыковой. Но что он мог сделать?
Он вообще мало общался с родителями. Это было не трудно. Со временем они стали совсем нелюдимыми, и к тому же хорошо чувствовали Севино настроение. Только один раз случайно у него возник этот разговор с отцом. По телевизору шли новости, какой-то думский деятель гневно кого-то клеймил. Отец вздохнул, и у Севы все внутри перевернулось от жалости и отвращения.
– Ну, что? Получил, что хотел?
Отец пугливо обернулся.
– Что ты от меня хочешь?
– Что я хочу? Я много чего хочу! Только толку хотеть… Кто мне это даст? Ты?
Отец молчал.
– Плевать тебе на меня было! Если бы обо мне думал, не то бы сделал.
– Что я мог сделать?!
– А все мог! Все тогда в твоих руках было, но ты все отдал, пусть другие пользуются! Испугался он… А другие не испугались…
– Я за тебя испугался… Тогда такая игра шла…
И он беспомощно махнул рукой.
…Сева не заметил, как уснул, и ему приснилось, как он входит в свою квартиру на Пятницкой, в которой вырос, и сейчас вернулся вновь. Он идет по коридору. Коридор длинный. Отовсюду доносятся знакомые детские запахи. Но ему грустно. Откуда-то он знает, что это уже не та квартира, что в ней чего-то не хватает, и он с этим давно смирился. Он поворачивает направо, туда, где открыта дверь в большую комнату, заходит в нее, медленно обходит по периметру и, сделав почти полный круг, вдруг видит маленькую дверцу, которая ведет дальше, в следующую комнату. Сева застывает на месте. Здесь всегда была сплошная стена, и этой двери никогда не было, он это твердо знает. Он толкает ее и входит в маленькую захламленную комнату, и в этот момент вспоминает, что эта комната была в другой счастливой жизни, что он все забыл, потому что уже не надеялся в ней оказаться. И его охватывает детский восторг, ни с чем не сравнимый. Восторг обретения чего-то потерянного, почти невозможного…
* * *Градов только что миновал светофор и вдруг увидел справа на тротуаре знакомую фигуру. Женщина уныло брела, о чем-то задумавшись, не замечая ничего вокруг. Он посигналил. Она рассеянно оглянулась и, видимо решив, что это не ей, пошла дальше. Он подъехал вплотную, замедлил ход и еще раз посигналил. Она посмотрела на машину невидящим взглядом, отмахнулась. Градов открыл правое окно:
– Девушка, вас подвезти?
– Нет, спасибо…
И только тогда она его узнала.
– Ой, Антон… А я думаю, что за козел…
– Какие вы, оказывается, грубые слова знаете, Манечка… Может, все-таки подвезти?
Она уселась рядом, улыбнулась.
– Вы прямо как черт из табакерки.
– Вот так. Делай людям добро после этого.
Она засмеялась. Тряхнула головой.
– А давайте куда-нибудь поедем!
– Ну, куда, например?
– Я не знаю…
– В «Шоколадный рай»?
Она покраснела.
– Только не туда!
– А куда же? У меня с фантазией плоховато…
Она посмотрела на него новым взглядом и откуда-то вылезла фраза «если женщина просит», и он про себя добавил «а мужчина не возражает». После того, что с ней произошло, он не мог себе позволить усугублять ее комплексы.
У дедушки было непривычно чисто. На столе лежал листок бумаги, на котором филинским почерком было написано: «Сыночек, береги себя. Не переутомляйся». Он воровато оглянулся, скомкал записку и сунул в карман. Маня с интересом разглядывала помещение.
– Очень мило.
– Я рад, что вам нравится.
– А зачем вам дом свиданий, вы же не женаты?
Градов смутился.
– Стыдно сказать, живу с родителями.
– Правда? Вы счастливый человек.
– Вы так думаете? Странно, обычно все рвутся жить отдельно…
– Это по глупости.
– А вы с родителями живете?
– Мои родители умерли.
Он поднял на нее глаза.
– Давно?
– Да. Папа умер, когда мне было 25, а мама через пять лет. Вы не обижайтесь, что я рассказываю. Ставлю вас в дурацкое положение. Теперь вы должны охать, сожалеть. Я, правда, не для этого. Мне просто все время хочется о них говорить. Знаю, что надо сдерживаться, но каждый раз срываюсь.
– Они были совсем молодыми?
– Да нет, но и не старыми. Я поздний ребенок.
Они сидели на кухне и пили кофе. Неловкость, которой Градов с самого начала боялся, куда-то исчезла, и он расслабился. Потянулся к шкафчику, достал две рюмки.
– Ой, у нас в серванте такие же стоят! Еще дедушкины.
– Эти тоже дедушкины. Вы что пьете?
– А что дадут…
– Мартини?
– Супер!
– Может, на брудершафт?
Она махнула рукой.
– А, давайте!
Выпили.
– Мань, а кем были ваши родители?
Она хитро прищурилась.
– Во-первых, твои. А во-вторых, не надо меня жалеть. Знаешь, я много об этом думала и поняла такую странную вещь. Неудобно требовать сочувствия по поводу смерти родных. Что в этом такого особенного? Это случается со всеми людьми на Земле.
– Это правда… Но когда тебе плохо, ты не думаешь, удобно это или неудобно…
Она смущенно улыбнулась.
– А я думаю… Это диагноз?
– Не диагноз…Но нельзя же быть такой хорошей. Всем не угодишь.
– Когда я была маленькая, мы с мамой часто ссорились. Она хотела, чтобы я надела теплую кофту, я отказывалась. Начиналась ругань. Она меня стыдила, а я стояла на своем. Потом она убегала в свою комнату, а я начинала себя ругать. Ведь так просто было согласиться. И ничего бы тогда не было.
– Было бы что-нибудь другое. Некоторые люди специально провоцируют ссору.
– Ты хочешь сказать, что моя мама плохая?
– Ни в коем разе! Я думаю, что она замечательная, иначе бы у нее не получилась такая дочь. Просто ей тоже плохо было, и она так компенсировала свои комплексы. Тфу ты черт! Я уже по-человечески говорить разучился!
- Наедине с собой (сборник) - Юрий Горюнов - Русская современная проза
- Маня, Манечка, не плачь! - Татьяна Чекасина - Русская современная проза
- Германтов и унижение Палладио - Александр Товбин - Русская современная проза
- Хризантемы. Отвязанные приключения в духе Кастанеды - Владислав Картавцев - Русская современная проза
- Красный Крест. Роман - Саша Филипенко - Русская современная проза
- Любя, гасите свет - Наталья Андреева - Русская современная проза
- Восхождение на холм царя Соломона с коляской и велосипедом - Галина Щербакова - Русская современная проза
- Бабочки и Ураганы - Саша Карин - Русская современная проза
- Мама Юля. Мама, бабушка, прабабушка… - Алексей Шипицин - Русская современная проза
- Сон наяву - Светлана Дарькина - Русская современная проза