Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Лопатин имел разрешение на доступ к информации о личном составе лагерей и даже военизированной охраны. Правда, каждый здравомыслящий человек понимал, что, имея доступ к таким сведениям, он сам рано или поздно будет ликвидирован – система не терпела свидетелей. В этой стране царил не закон Конституции 1936 года, а закон уголовной банды во главе со «всесоюзным паханом». Свидетель преступления должен исчезнуть. Да что там свидетели… Даже исполнители исчезали бесследно! Так, старых революционеров-чекистов убирали сотрудники Ягоды, которых потом сожрали выкормыши Ежова, а на них потом накинулась свора Берии и так далее, и так далее…
Но Лопатина мало волновали эти далекие перспективы. Так или иначе, он ознакомился со списками заключенных, прибывших с несколькими последними этапами, где и наткнулся на фамилию Муравьева. Узнав, что его отправили с очередным этапом дальше на Север, он с инспекционной проверкой (что, кстати, вменялось санитарному врачу в обязанность) кинулся по следам Михаила. Этап не так давно отправили по трассе в глубь континента, и он оставлял в каждом лагере по пути следования партии новоприбывших зэков.
Палатка, Усть-Омчуг, Омсукчан, Сеймчан, Оротукан – поселок следовал за поселком, лагерь за лагерем, в каждом из которых было проделано много работы. Почти весь медперсонал – врачи, санитары, следовавшие вместе с Лопатиным в небольшом автобусе, – был распределен по медпунктам. Было оборудовано несколько лагерных больниц. За пару месяцев этой длительной командировки комиссию Лопатина пополняли, догоняя в пути, новые специалисты и партии медикаментов. Но главной цели, ради которой Лопатин вырвался в эту поездку, он так и не достиг – следов Муравьева пока не было обнаружено. Однако впереди оставалось еще несколько лагерей, и Евгений не терял надежды.
Глава 18
Уже несколько суток взрывы следовали один за другим. Дорога упиралась в целую гряду сопок, поднимавшихся все выше и выше, круто обрываясь к притоку Колымы – Дебину – бурной, ледяной даже в жару реке, застывшей сейчас в мрачно-гранитном оледенении. От сильного мороза река, промерзшая до дна, давала достаточно широкие трещины в тех местах, где северный ветер сдувал со льда снег. Тонны взорванного грунта рушились с обрывов в устье, а затем в дело вступали муравьи-заключенные. Одни на носилках растаскивали мерзлый грунт, другие, вооруженные ломами, кирками, молотами, остервенело набрасывались на огромные каменные глыбы, преграждавшие дорогу. Как только площадка очищалась от завалов, к делу вновь приступали подрывники-вольняшки с помощниками из заключенных.
Михаил тоже входил в эту команду подрывников. Он, неожиданно для себя, быстро освоил подрывное дело, считаясь в своей бригаде одним из лучших специалистов. Муравьев снова почувствовал неясные ощущения, что когда-то он уже занимался подобным делом, занимался много, долго и упорно. Динамитные шашки, капсюли, бикфордов шнур – все это памятью отзывалось в его огрубевших ладонях.
Бригадиром у них был вольнонаемный подрывник – следовательно, на их бригаду закрывались липовые наряды. Нереальный план выполнялся, причем выполнялся на сто пятьдесят процентов. Поэтому, в отличие от других заключенных, бригада подрывников не страдала от голода.
Михаил сколотил вокруг себя спаянный коллектив уголовников, который представлял в лагере вторую – тайную власть. И хотя работа на «хозяина» считалась уделом ссученных воров, он пошел на это.
Отлынивать от работы было невозможно. Стране необходимо золото, и к отказникам применялись самые решительные меры. Их морили голодом, а наиболее активных – запирали в неотапливаемых карцерах, из которых чаще всего после ночи пребывания выносили заледенелые трупы. Часто, не мудрствуя лукаво, инсценировали побег и расстреливали отказников при попытке к бегству.
Даже самые рьяные хранители воровского кодекса, вначале проклинавшие авторитетного вора Барина, переметнувшегося к ссученным, были вынуждены признать его правоту и последовать его примеру – жизнь дороже любого кодекса.
После непродолжительной, но кровавой борьбы, как это случалось на этапах, Михаил стал верховодить в лагере под гордым названием Комендантский, который находился недалеко от поселка Ягодное. В поселке обитали вольнонаемные, располагались геологическое управление района, небольшие ремонтно-механические мастерские, обслуживающие золотодобывающие прииски, автобаза и даже конеферма, разводившая коренастых, но выносливых, морозостойких лошадок. Нравы здесь были до дикости просты. Как говорится: закон – тайга, медведь – хозяин.
Многие вольнонаемные, мало чем по своему характеру отличавшиеся от лагерных уркаганов – сильные, рисковые мужики (слабых Север ломал), – всегда имели шанс, и немалый, оказаться по другую сторону колючей проволоки.
Начальник опорного пункта Ягодинского НКВД капитан Чердынцев был мужик суровый, скорее даже – жестокий, со всеми атрибутами подло-ментовской хитрости, присущей его страшной конторе. По слухам, ранее он, будучи начальником НКВД в одном из областных центров, проштрафился, был понижен в звании и отправлен на периферию. Поэтому его подловато-злобной ярости и напору никто не удивлялся. Чердынцев хотел правдами и неправдами реабилитировать себя в глазах начальства, чтобы вырваться из этого гиблого места. Упор он делал на жестокость. Когда вольнонаемные пожаловались на то, что уголовники из лагеря чистят квартиры, делясь добычей с выпускавшим их караулом, этот дурак не придумал ничего лучшего, как поставить решетки на окнах всех жилых помещений для защиты от жулья. Теперь и поселок вольнонаемных стал похож на тюрьму[39]. А неприязнь, даже скорее – ненависть между зэками и вольными стала еще более лютой. Впрочем, этого Чердынцев и добивался. Divide et impera[40].
Он продолжал давать разрешения на расконвоирование некоторых заключенных, необходимых для выполнения различных работ вне лагеря, – над каждым зэком караульного не поставишь. А бежать отсюда некуда. На тысячи километров – безлюдная ледяная пустыня зимой и гудящая гнусом, дремучая, в распадках сопок, полная дикого зверья и трясин, тайга – летом.
Солнце в легкой дымке стояло уже в самом зените, когда капитан Чердынцев вместе с клубами морозного воздуха ввалился из искрящейся белизной улицы в тепло натопленный полумрак одноэтажного, единственного в поселке кирпичного здания НКВД.
Небрежно отмахнувшись от рапорта дежурного, он, расстегивая на ходу белый овчинный тулуп, распахнул двери своего кабинета и окинул взором скудно-казенную обстановку. Возможно, скоро он покинет эти опостылевшие стены и снова займет подобающее ему место на материке, а может даже и в столице. Судьба давала ему еще один шанс отличиться, и он не собирался его упускать.
Сегодня, посетив лагерь Комендантский, начальник которого заискивал перед влиятельным в своем районе чекистом, капитан для профилактики вызвал в здание администрации лагеря несколько информаторов из числа заключенных и, не удивляясь скудости донесений, решил лично посетить бараки.
Со дня на день в Ягодное должна была нагрянуть санитарная инспекция. Это казалось чем-то новым в лагерной практике, но тем не менее нужно было быть готовым ко всему. Конечно, основную ответственность нес начальник лагеря, но и капитан здесь – не последняя спица в колеснице. В случае чего – стружку будут снимать со всех.
В одном из пустующих бараков с трехэтажными нарами (почти все заключенные в это время работали) он, вместе с начальником караула, наткнулся на доходягу-шныря[41], заканчивавшего уборку помещения. Этот фитиль[42] сделал капитану незаметный для караульного знак.
– Кто? – грозно рявкнул Чердынцев, брезгливо ткнув пальцем в засаленную фуфайку доходяги.
– Заключенный Широков, номер двенадцать пятьдесят пять, – надтреснутым голосом прошелестел тот, сорвав с головы шапку.
Из глубины изборожденного голодными морщинами лица на Чердынцева смотрели два по-собачьи тоскливых глаза. Чердынцев по опыту знал, что означает такой взгляд. С такими глазами в лагере долго не живут. Этот фитиль одной ногой находился уже в могиле.
Позади лагеря на несколько километров простиралась территория, где на небольшой глубине обретал покой такой отработанный человеческий материал[43].
Выйдя из барака, скорее от скуки, не ожидая интересной информации, капитан приказал караульному доставить этого зэка в канцелярию.
Когда заключенный Широков, еле передвигая ноги от истощения, прикрыл за собой дверь кабинета в здании лагерной администрации, капитан Чердынцев, развалясь за письменным столом, прихлебывая горячий чай вприкуску с кусковым рафинадом, спросил с деланым безразличием:
- Всего лишь одна ночь… - Андрей Стебаков - Альтернативная история
- Тайная история сталинских преступлений - Александр Орлов - Альтернативная история
- Оружейникъ - Алексей Кулаков - Альтернативная история
- Александр-II Великий - Виктор Карлович Старицын - Альтернативная история / Попаданцы / Периодические издания / Социально-психологическая
- Начинай сейчас - Игорь Бовсуновский - Альтернативная история / Прочие приключения
- Боярская честь - Юрий Корчевский - Альтернативная история
- Золото Соломона - Нил Стивенсон - Альтернативная история
- 23 Эльдорадо 1. Золото и кокаин - Кирилл Бенедиктов - Альтернативная история
- Детство 2 - Василий Сергеевич Панфилов - Альтернативная история / Попаданцы / Периодические издания
- Цеховик. Книга 11. Черное и белое - Дмитрий Ромов - Альтернативная история / Прочее