не была государством или, во всяком случае, не была национальным государством. Недаром еще в XIX в. лорд Пальмерстон называл Германию «географическим понятием»[531]. Даже на рубеже веков, несмотря на широкую пропаганду германства, призывы к национальным чувствам и явный подъем национализма, «обычное чувство, на которое способен немец, обращается сначала на принадлежность его к классу или касте, сословию или профессии, то есть к какой-либо группе внутри народа, и только потом на национальную идею»[532].
Серьезным «тормозом, который гнетет нас», является и религиозный раскол немцев. Подчиненность половины немцев католической религии, которая «не может быть национальной, а только римской», отвлекала мощные народные силы. Не отдавая, как правило, прямо предпочтения лютеранству (кроме немногих лиц, как священники Науман и Штёкер), идеологи экспансионизма выступали против церковной разобщенности немцев, призывая вслед за национальным к религиозному объединению[533].
Ментальная разделенность на классы, как и религиозная рознь, должны быть преодолены. С разных позиций, но единым фронтом экспансионисты выступали против классовой борьбы, против «искушения позволить классовому чувству взять верх над общими национальными интересами» и, следовательно, – даже Науман, с его христианско-социалистическими взглядами – против социал-демократии, для которой «классовая общность стоит прежде общности народной». Необходимо, чтобы церкви призывали к «пробуждению христианского религиозного сознания», выступали «против классовых идеалов»[534], а главное, чтобы нашлись «с обеих сторон, и у рабочих, и у работодателей, социальные личности, которые протянут руки к союзу с целью умножить нашу созидательную силу при отказе от любой борьбы»[535].
Самая серьезная опасность для немцев, считают Рорбах, Науман и их последователи, – это то, что они «до сих пор не пришли ни к правильному национальному самосознанию, ни к правильной национальной самодисциплине… что воспитание самосознания… ведется в основном в социальном направлении и слишком мало в национальном!»[536].
Рорбах отмечает у немцев еще один весомый недостаток – отсутствие широкого, глобального взгляда на мир. «Великому народу, – считает он, – должно быть присуще стремление рассматривать все мировые события в зеркале собственных национальных интересов. Но нам, немцам, слишком недостает понимания того, что события и происшествия не только по соседству, но и в заокеанской дали относятся к нашим национальным делам»[537]. Между тем, отмечают все экспансионисты, страна, сконцентрированная только на внутренних проблемах, как бы удачно она ни развивалась, никогда не достигнет того положения, какое достойна занять Германия. В деле отождествления интересов всего мира со своими интересами, пишет Рорбах, необходимо брать пример с англичан и русских: «Кроме англичан, история вообще знает только две нации, которым досталось сопоставимое национальное чувство собственного достоинства, схожее провиденциальное осознание своей силы: это римляне и, по крайней мере на протяжении определенного времени, ведущие классы русской нации»[538]. Русские, как и англичане, «привыкли в силу своих грандиозных политических и (действительных или мнимых) цивилизаторских успехов в большей или меньшей степени идентифицировать дело развития человечества с собственным национальным положением»[539]. Им свойственно достойное подражания убеждение, что осуществление их естественных планов и работа во благо своего народа наилучшим образом служат человечеству и мировой культуре вообще.
Рорбах определяет путь достижения Германией желанного величия, выражая свою программную идею в одной фразе, которая, собственно, и дает ответ на вопрос, что же должны делать Германия и немцы: «То, что каждый англичанин знает и чего ни один немец не знает: мир существует для того, чтобы быть полем экспансии не только кораблей и оружия, но и национальной идеи»[540].
Это основополагающее утверждение разделяли все экспансионисты. Шла ли речь о «мировом господстве Гогенцоллернов» в газете «Будущее» М. Хардена[541], о «силе и воле к господству» немецкого народа у Ревентлова[542] или о «немецкой идее, на которой покоится настоящее и будущее Германской империи» у Наумана[543], имелось в виду одно – неизбежное возвышение Германии путем усиления ее духовной экспансии и расширения сфер влияния ее национального гения.
5
На пути к этому должен быть решен еще ряд задач – не в последнюю очередь нужно побороть влияние пангерманистов и последствия их пропаганды[544]. Их идея «бронированного кулака» порочна сама по себе и угрожает позициям Германской империи. Это она была причиной того, что у англичан создалось четкое представление: «Немецкая нация не только стремится к военному нападению на Англию», но это возможно «в ближайшем будущем»[545]. В результате возникало излишнее напряжение в международных отношениях в неподходящий для Германии период (когда ее военная сила – флот – была недостаточно велика), и главное – представление об опасности немецкого нападения порождает стремление его предупредить: «При этом возникает, конечно, мысль, не лучше ли, а может быть, даже необходимо для Англии устранить экономическую и политическую опасность превентивной войной против Германии»[546].
Это, по мнению Рорбаха, совершенно не отвечает интересам Германии. Отсюда вытекает парадоксальная, на первый взгляд чисто пропагандистская мысль: «Следует еще раз подчеркнуть, что мы… несмотря на общую опасность нашего положения, проводим явно мирную политику»[547]. Очевидно, однако, что и политические реалии диктуют ту же тактику: следует отказаться от вредного в современных условиях стремления к ненужным военным победам и «проводить мировую политику не в великих героических делах, а в последовательной мелкой работе»[548].
Великих целей, вторит Рорбаху Ревентлов, нужно достигать именно «через постоянную, соответствующую существующему положению дел работу над своим вооружением на суше и на море, и политику, которая должна в мире и на войне, в области дипломатии и в экономике служить этому вооружению, а также – иметь достаточно характера, чтобы все это проделать»[549]. Тогда можно будет с гордостью возразить лорду Пальмерстону, который уверял, «будто немцы не могут позволить себе роскошь военного флота, ибо умеют только искать землю и строить воздушные замки». Шиман так и сделал: «Сегодня Германия парит под облаками, и перед воздушными замками, которые мы построили, уже несколько лет трепещут англичане»[550].
То, что немцы должны работать, а не растрачивать усилия на политиканство или на безответственные призывы пангерманистов и их единомышленников, очевидно для всех экспансионистов. Тем более что здесь Рорбах видит потенциальное преимущество перед другими народами: «У немцев весьма недостаточное национальное чувство, но среди всех великих народов у них, без сомнения, наиболее развитое личное сознание долга. Ни один народ западного культурного мира не стремится и не способен так к работе». Надлежит обратить эту способность на благо страны, на подъем Германии. Но увы, отсутствие цели и даже отсутствие желания ее обрести сводят все на нет: «Долг и работа образуют вместе
