часам не понимаешь? – засмеялся парень. Хоть и стыдно мне было, но я все же признался.
– Только я не Ваня, а Петя.
– Это ничего! – он меня хлопнул по плечу. – А когда тебе надо идти?
– В восемь часов утра.
– Ну, я тебе подскажу завтра. Откуда ты?
Я рассказал. Он все восторгался:
– Какая у тебя форма красивая!.. Особенно фуражка… И шинель по фасону. Эх, мне бы поступить в Красную Армию, да не знаю, как это делается.
– Очень просто, – говорю, – подавай заявление, и тебя примут. Ты сын трудового народа?
– Само собой, потомственный пролетарий.
И так мы с ним разговорились… Просто друзьями стали. Лег я спать на скамью – он меня еще шинелью накрыл.
– Спи, – говорит, – когда надо, разбужу.
Проснулся я – светло, утро. Смотрю – дружка моего нигде нет. И ни шинели на мне, ни фуражки. Туда-сюда бегаю, спрашиваю. Нет нигде…
– А сколько времени?
– Семь часов, – ответил дежурный.
Брат родной! Надо в госпиталь. Вышел я на площадь – и четвертый номер трамвая как раз стоит. Ну и хорошо! Вспомнил я, что лепком наказывал: садись, трамвай довезет тебя прямо до госпиталя.
Ехал я ехал в этом трамвае, все жду, когда остановится он окончательно и госпиталь будет. Но он все идет да идет: народ кто сходит, кто входит. А я все сижу да сижу. Смотрю в окошко: эге, опять вокзал! Тут ко мне подходит вагоновожатая и спрашивает:
– Красноармеец, тебе куда надо?
– В госпиталь.
– Так что ж вы мне не сказали? Я бы вас высадила где нужно.
Ну ладно. Нашел я этот госпиталь. Подхожу – ворота, за воротами будка. Смотрю – звонок, кнопочка белая. Ну кто меня учил, где я слыхал до этого, что надо нажимать на кнопку? Таперика я вам сказать не могу. Только тогда я нажал на кнопку. Жму – никто не выходит. Опять нажму… Тишина.
Что такое? Заглянул я за ворота – оказывается, будка пустая и даже разваленная сзади. Брат родной!..
Подхожу к большим дверям. Там опять кнопка от звонка. Нажал я – слышу, бегут сверху. Только гул от ступеней. Появляется дежурный в военной форме:
– Тебе кого?
– Мне в госпиталь.
– Приемный покой с той стороны, – он махнул рукой.
Пошел я на ту сторону. Смотрю – дверь открыта и ступеньки ведут куда-то вниз. Шел я по ним, шел. Открываю еще одну дверь. Что такое? Днем электрический свет горит. Печь огромная топится, жаром от нее так и пышет. А передо мной чумазая харя – только одни зубы видны.
– Тебе чего? – спрашивает.
– Да мне в госпиталь на лечение…
– Ложись вон туда, – кивает он на кучу угля, – я те лопатой вылечу.
– Тьфу ты, напастье!..
Поднялся я наверх из этого ада, сел у порога на корточки и сижу. Думаю: провались ты все пропадом. Дальше никуда не пойду. Вдруг сестра выходит:
– Вы куда? Встал, доложил.
– А что у тебя за болезнь?
Я замялся… позабыл опять:
– Какой-то вроде бы назем.
Она засмеялась:
– Эх ты, назем! Давай документы – разберемся.
Полез я в брючный карман, а там ни документов, ни пятачка. Обчистил меня тот друг на вокзале… Пришлось мою часть запрашивать. Мороки было… И все из-за часов получилось.
Тут может возникнуть вопрос: как же так, лепком дал мне пятачок на трамвай, а я вспомнил об нем только в госпитале? Признаюсь чистосердечно – позабыл купить билет.
Вот и судите таперика, кем я был. Между прочим, через два года я как школу окончил, меня наградили именными часами за джигитовку. В тую пору я солнце на турнике крутил. На окружных смотрах меня показывали. Сказано: терпение и труд все перетрут.
Про Манолиса Глезоса
Тут кстати сделать отступ от истории. Вчера у нас было колхозное собрание об оказании поддержки Манолису Глезосу. И что же выяснилось? Некоторые колхозники далеко еще не понимают разницы между положением международным и чисто внутренним. Так что нам рано почивать на лаврах и ослаблять идейно-воспитательную работу. Потому что трубадуры мирового империализма не дремлют.
Сидим, таперика, мы в клубе, проводим колхозное собрание в поддержку Манолиса Глезоса. Я доклад делаю (парторг товарищ Голованчиков в Москву уехал за паклей – теще дом строит), а Петя Долгий все какие-то бумажки пишет. Хоть он и хорошим председателем числится, а привычки руководящей так и не выработал. Ну сами посудите, – на сцене сидим, стол красным материалом покрыт, а он свиные кормушки считает (это я потом поглядел) – сколько давать сенной муки, куда свиней ставить, куда поросят…
– Товарищи! – говорю я. – Разбойничья политика мирового империализма под руководством Соединенных Штатов, то есть Америки, повсюду дает себя знать. Им мало того, что горят от напалма, иными словами от бомбежек, вьетнамские города и деревни, им мало крови патриота черной Африки Патриса Лумумбы… Таперика они добираются и до Манолиса Глезоса. Таперика им подавай и Грецию…
Ну, шире – дале.
Кончил я доклад, а Петя Долгий оторвался от своих кормушек и спрашивает:
– Вопросы имеются?
– Есть вопрос! – встал плотник Федулеев Макар. – Я вот насчет карнизов и флинтусов. Надо все ж таки разобраться. Будет решение или нет?
Я ему со всей строгостью:
– Товарищ Федулеев, мы тут вопрос решаем, а вы с карнизами и флинтусами…
– Дак что ж, карнизы не нужны, что ли? Без них тоже дом не стоит.
– Это понятно. Но мы сейчас собрались о Манолисе Глезосе поговорить.
– Да вы ж его знаете, а мы нет. Зачем тогда нас пригласили сюда?
– А затем и пригласили, чтобы решить – выступим со всей определенностью в защиту Манолиса Глезоса.
Тогда крикнул кто-то из зала:
– Это мы решили уже в докладе. Теперь давайте насчет карнизов решим!
Я повернулся к председателю вроде бы за поддержкой. А он прикрылся бумажным листком и прыскает в него. Я его решил перед людьми вывести и говорю:
– Смешного тут ничего нет. Слово имеет председатель товарищ Звонарев.
А он убрал листок из-под носа и как ни в чем не бывало сказал:
– Ну что ж, товарищи, давайте решим насчет карнизов. Кто хочет сказать?
Встал тот же Федулеев и пошел:
– Что ж у нас получается? И за карнизы и за флинтуса платят одинаково. Но ты прибей сначала карниз, а потом прибей флинтус. Карниз, он наверху. Во-первых, подставку надо какую ни на есть – или бочку, к примеру, или ящик какой-нибудь. Залезь на него да бороду кверху тяни. А прибьешь – потом ишшо перестановку этой самой бочки сделай. Да со стороны погляди – не косо
