Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я бужу его в три часа ночи. Ничего страшного, он действительно рад; не так давно вернулся с вечернего заседания, где отбыл положенные восемь часов. Утверждаем бюджет, сами понимаете. Затянув пояс на халате, он готовит завтрак, а между тем продолжает скорбное повествование, начатое на автоответчике. Жалуется на судьбу, мечется по тесной комнате отдыха, натыкается на стул, рассеянно застывает с заварочным чайником в руках. Странно видеть этого старика, сервирующего игрушечный завтрак на восьми квадратных метрах, между раскладным диваном, школьным письменным столом и тумбочкой с электроплиткой и коробкой печенья. От журчания его речи клонит в сон. Все-таки мне было бы лучше в постели Элизабет, Коринны или Армель. Франсуа, мальчик мой, как летит время, я слышал, вы стали отличным профессионалом, теперь вы настоящий мужчина. Он держал меня на коленях, когда я только из пеленок вышел. Сосед отца по скамье Национального собрания. Очень хорошо отзывался о нем — в день похорон. Прекрасная была речь. Горько сознавать, трудно сдержаться, ушаты грязи, мы все в ответе и т. п. Поздновато, конечно, но речь была прекрасная. Впрочем, какая разница? Так и быть, отправлюсь с проверкой в его больницу: любопытно все же, что представляют собой халтурщики в незнакомой для меня области. Я вернусь оттуда, узнав, что мои легкие прокоптились, желчный пузырь зашлакован и одна из почек отказала. Но и мой отчет не будет утешительным. Что ж, я ведь и вправду не знал, где скоротать эту ночь.
Следующие сутки я провожу в Бург-ан-Вале, департамент Крёз, на больничной койке в палате 123, обвешанный датчиками, подключенный к мониторам, со вздувшимися от неточных уколов руками; вокруг валяются графики и стоят бутылочки с реактивами для моих анализов, а поверх одеяла я разложил папки с документами. Мой брат приехал сюда, чтобы обсудить наши текущие дела.
Потом вокруг моей койки собираются двенадцать заведующих отделениями. Начинают они: положение серьезное. Сигареты, алкоголь, половые излишества; притормозите, иначе загнетесь. Я их прерываю и обращаюсь к своему отчету: низкий уровень гигиены, темные делишки, частые смертные случаи; опомнитесь, иначе больницу закроют. Соперничество между сотрудниками, подсиживание, нецелевое расходование бюджетных средств, занижение «средней продолжительности пребывания»: ее искусственно уменьшают, госпитализируя на короткий срок больных, которые в этом совершенно не нуждаются; водопровод подтекает, компьютерный учет поставлен плохо, отделения воюют за койко-места, статистика подтасована: чтобы задним числом снизить процент неудач, умерших перебрасывают из рубрики в рубрику, ведь в нейротравматологии летальный исход не так страшен, как в гинекологии…
Что касается жирующих здесь вельможных бездельников, то меньше всего вреда, пожалуй, от профессора Ле Галье, заведующего отделением вспомогательных репродуктивных технологий, лысого зануды, осуществившего за три года лишь одно искусственное оплодотворение — с его слов, за неимением доноров, — и потому вынужденного целиком расходовать бюджетные средства на косметический ремонт, чтобы отделению не срезали дотацию на следующий год. Подрядчик — шурин профессора. Но Ле Галье все же обходится без человеческих жертв. Так или иначе, лучше бы я записал в своем блокноте код Коринны; съел бы ее рагу, млел на розовых простынях, забыл о своем автоответчике и по-прежнему не знал, каков уровень карбамида в моей моче.
Я выпутываюсь из трубок, сбрасываю одеяло и возвращаю эскулапов к их благородным занятиям. Хватит, належался. Я должен быть доволен: если им удалось напугать меня своими анализами, значит, мне еще дорога жизнь. Может быть, я напрасно никогда не болел. Успею ли?
Одеваюсь, стоя у окна. Во двор, тарахтя, въезжает чудная прямоугольная машинка, ищет, где припарковаться. «Лада», «Застава» или «Москвич» — этакий «Фиат», пришедший с холода[2]. Она втискивается наконец между «Ситроеном ДС» и «Бентли», над которым склонился мой брат. Резко распахнув дверцу, водитель задевает крыло моего автомобиля. Я отворачиваюсь и сажусь на кровать в одном незашнурованном ботинке. Смерть меня пугает. А что, если я ошибся жизнью?
2
Я трижды объехал парковку. Адриенна нервничает, а я со вчерашнего дня ничего не ел, из суеверия. Все свободные места зарезервированы: на асфальте написаны краской имена врачей. Я паркуюсь там, где стоит «Д-р БЛ…»; остальное стерлось. Открываю дверь: она врезается в подножку здоровенной колымаги, еще древнее моей. Копающийся в моторе водитель машет рукой: мол, ничего страшного. Как бы не так! Я в панике опускаюсь на колени, смотрю, что произошло. У меня сбита краска, полоса сантиметров в двадцать, и ржавое железо рассыпается как кружевная вафля. Бедная моя «Лада». За последнюю неделю стало известно, что мой отец умер, что месяц назад он меня официально признал и что до 15 февраля мне предстоит заплатить его налоги. Кроме долгов, мне от него досталась вот эта «Лада». А зарабатываю я пять тысяч франков в месяц и когда соберусь ее покрасить — бог весть.
Я беру за руку Адриенну, которая вышла из машины и одергивает юбку; прижимаю к себе, целую. Мне страшно. Бесконечно страшно.
— Успокойся, Симон.
Она улыбается, хочет приободрить меня, но никуда не денешься: ей через три месяца сорок. Я чувствую, как это ее мучит, и не раз о том заговаривал, чтобы не оставлять ее наедине с тяжелыми мыслями, но стало только хуже. Теперь я не говорю ничего. Я не знаю как быть, да и мало что могу — только твердить, что она по-прежнему красива, следить за ее циклом, за температурными кривыми и постоянно доказывать свою любовь в постели, чтобы она не вспоминала о возрасте.
Мы ускоряем шаг, направляясь к больничному корпусу. Приехали заранее, но мало ли что. Полгода мы ждем результатов обследования, которое прошли перед свадьбой. Сколько раз я писал — и получал вместо ответа опросные листы. В конце концов пошел жаловаться в секретариат, и меня записали на прием к заведующему отделением вспомогательных репродуктивных технологий. Не знаю, что это такое, но мне сказали, что остальные заведующие уехали на конференцию и что нашу карту передадут ему.
Я обхожу стоящую у входа машину «скорой помощи», искоса поглядывая на Адриенну. Опять она слишком ярко накрасилась. С тех пор как мы поженились, она красится постоянно, часами колдует над своим лицом и вздыхает, когда я захожу в ванную. Мне кажется, она чувствует себя ненужной. Я перестал заниматься регби, культуризмом и греблей, стараясь доказать, что нуждаюсь в ней, что все остальное не имеет для меня значения. Потерял разом всех друзей, но она все равно красится. А я прибавил три кило. Иной раз я думаю, что разочаровал ее. Что не того она ждала от жизни: вышла замуж, чтобы осчастливить меня, а может, покоя хотела — и теперь скучает. Или хуже: злится на себя. Она глубоко верующая, и я понятия не имею, что там ей поют священники. Ребенка она хочет еще сильнее, чем я, но у нее была скверная история, аборт в семнадцать лет, и это наложило глубокий отпечаток… Я знаю, что по субботам она ходит к исповеди, тайком от меня, взяв для отвода глаз хозяйственную сумку.
А ведь наше сближение было таким красивым. Невероятно красивым. Она сама обратила на меня внимание. Не знаю, как это объяснить; может быть, соседством: она работает в парфюмерии, я — в игрушках, наши секции рядом. Без бейджика продавца меня вообще никогда не видят. Вечерами я шел с работы прямо домой и лепил бюсты Сильвии, моей невесты, — она была астрологом и десять лет назад умерла от аппендицита. Я оставался ей верен. Жил среди глины, окруженный бесчисленными бюстами. Моя бабушка всегда говорит, что у меня большой талант. То же самое она говорила о моей матери, которая бросила нас, когда я был маленьким: отправилась с труппой театра в мировое турне. Сейчас она держит бензоколонку на Льежской автостраде.
Так я лепил и лепил у себя в углу по ночам, никому не показывая своих работ, чтобы не охладеть к ним, а днем предпочитал продавать игрушки. В этом и заключалась моя верность — оставаться для всех невидимым, разве что встречаться время от времени с какой-нибудь девушкой из гребного клуба, чтобы вновь убедиться, как хорошо жить одному. Все изменилось с появлением Адриенны. Я сразу понял, что с ней меня может ждать нечто серьезное, но уж слишком много я в свое время выстрадал, чтобы снова хотеть большой любви. Весь рабочий день я избегал смотреть в ее сторону и не продал ни одного трехколесного велосипеда, потому что они стояли в «пограничной зоне». Каждый раз, когда она тянулась за коробкой «Роже и Галле» к верхней полке разделявшей нас витрины и нежно улыбалась, я чувствовал, что краснею до корней волос. Все в магазине думали, что между нами уже что-то есть; я столько сил положил, чтобы стать своим, а теперь мне завидовали, и главное — попусту.
- Евангелие от Джимми - Дидье Ковеларт - Современная проза
- Французское завещание - Андрей Макин - Современная проза
- Кипарисы в сезон листопада - Шмуэль-Йосеф Агнон - Современная проза
- Двойной язык - Уильям Голдинг - Современная проза
- Терешкова летит на Марс - Игорь Савельев - Современная проза
- КНИГА РЫБ ГОУЛДА - РИЧАРД ФЛАНАГАН - Современная проза
- Ранние рассказы [1940-1948] - Джером Дэвид Сэлинджер - Современная проза
- Явление чувств - Братья Бри - Современная проза
- Любовь? Пожалуйста!:))) (сборник) - Владимир Колотенко - Современная проза
- Роман с Полиной - Анатолий Усов - Современная проза