«Чувство просветления приходит даже к самым тупым», – так говорил Кафка. Меня однажды осенило: а ведь те метафизические опыты, которым уделяю я столько времени на протяжении вот уже многих лет (с 1990 года), – ведь все это имеет непосредственное сходство с актерской психотехникой. Мысль простая, и вроде бы даже самоочевидная, но от нее я испытал что-то вроде легкого просветления. Да, это мое вечное самокопание (вернее – самосозерцание), эти мои отчаянные попытки проникновения в глубинные механизмы собственной психики, – все это очень похоже одновременно и на систему Станиславского, и на метод изучения «человеческой машины» Георгия Гурджиева. А вообще-то, любопытно было бы выяснить: были ли эти два «гиганта мысли» знакомы с теориями друг друга, и можно ли эти две «школы», эти два метода, совместив их на практике в театре или кино, в режиссуре применить? Известно, впрочем, что Константин Сергеевич проявлял интерес к эзотерике и йоге, – так что в его Системе совершенно точно заложены некие «сакральные механизмы». Что же касается меня, то мои попытки обрести подлинную сущность, т.е. мой «метод», – возник от какой-то (если так можно выразиться) «метафизической безликости», от неустойчивости, от изменчивости моего личностного ядра. Да, первоначальным импульсом для поиска было, по всей видимости, именно это. Гурджиев, помнится, разделял личностный пласт в человеке, и сущностный. И однажды я понял, что я никогда полноценно не ощущал ни себя в реальности, ни реальности в себе, – мне не на что было опереться в целом мире, и это было страшно, ей Богу. Даже и сейчас воспоминание об этом чувстве пугает меня, а прежде и вовсе ввергало меня в какой-то чудовищный ступор. Людей я тоже воспринимал вокруг себя либо как что-то неустойчивое, текучее, либо как застывшую маску, трафарет, не способный к живой жизни. И в том и в другом случае человек становился условен, его почти что и не было, и в серьез мне его воспринимать не следовало. В общении же с людьми я ловил себя на мысли, что я всегда только отражаю их психический посыл, их живой импульс, их эмоцию, их силовой поток. Да, я не манифестировал себя (как это обычно делается между людьми, каждый себя манифестирует), а всего лишь дублировал, подобно зеркалу, отражал тот метафизический образ, ту живую среду, соприкоснуться с которой предлагал мне мой собеседник. Во мне всегда было что-то от Протея (изменчивость форм, подвижность), но свойством моей природы было не пластическое соответствие своему визави (в этом я всегда видел что-то постыдное, кривляться и играть, подстраиваться под другого человека внешне не позволяло мне чувство собственного достоинства), – нет, я реагировал на человека именно внутренне, метафизически, глубинно. Я сливался с ним духом и словом, стилем и качеством своего мышления. Сливался с его психическим потоком, проникал в него, растворялся в нем. В мозгу моем вспыхивал кукольный образ человека, и я, как кукловод прячась за ширмой, выставлял перед собеседником именно ту марионетку, с которой он мог бы найти общий язык. А бывало и так, что, считав психический код человека, я отвечал инаковостью своего отношения к ситуации, иным ракурсом, иным взглядом (тут плечи распрямлял мой хулиганистый Трикстер, мой «беспредельщик» – Арлекин). К сожалению, у меня не хватало ума не высказывать вслух своих мыслей, от чего и возникали постоянные конфликты с социумом, с людьми (здесь мне явно не хватало артистической гибкости, легкости и шутовского витийства). Но зато у меня доставало соображения понять, что человек – это всего лишь совокупность качеств, и качества эти изменчивы и непостоянны: качества человека, как воздух, как музыкальную ноту, как цвет, невозможно поймать в сачок или зажать в кулаке. Но мне очень часто хотелось, ухватившись за какое-нибудь одно из свойств человека (показавшееся мне наиболее симпатичным, и в силу этой симпатии воспринимавшееся мною, как единственная суть данного человека), – хотелось вновь и вновь возвращаться именно к этому его качеству, провоцировать его на те состояния, на те свойства, которые мне было приятно в нем видеть. Но, наверное, так поступают в общении и все люди. Люди ведь обращаются не к живому человеку, а к своим же собственным представлениям о нем, т.е. к своим же фантазиям, к своим идеям о человеке. Но меня здесь почти всегда ожидали большие разочарования, поскольку сам человек почти никогда не относился к тем качествам, которые казались мне в нем наиболее симпатичными, как к чему-то для него важному. Люди, они зачастую как-то очень по-особенному понимают самих себя, не всегда адекватно своей сути. И выходило так, что обращался я к пустоте, а сам человек от меня ускользал, выворачивался, рассеивался, подобно фантомному облаку. Наверное, это и есть форма нашего общения. Люди не хотят, чтобы ты прикасался к их подлинным качествам, они хотят, чтобы ты обращался к их привычному пониманию самих себя, к их персональной идее, к их личному мифу о самих себе. Но у меня всегда были свои соображения на это счет, мне было интересно в людях лишь живое (их энергия), а не их унылые фантазии. Наверное, во мне всегда доминировал Режиссер, – т.е. человек с амбициями на авторитарность. Понятно, что никому такое дело понравиться не может (наверное, по этому люди и пытались от меня ускользнуть): к тому же, моя идея «авторитарности» всегда отнимала у меня много энергии, много сил. Всегда следовало быть более убедительным, чем твой собеседник, более интересным, более живым, а для этого приходилось много работать над собой, много читать, чтобы знать больше остальных (или, по крайней мере, делать вид, что ты знаешь больше), много размышлять. Так во мне развилась привычка постоянного «духовного делания», инстинкт тотальной рефлексии и вечного самокопания (и – самоконтроля): мне захотелось сделать процесс своего мышления непрерывным, перманентным, так, чтобы он никогда не прерывался ни в течение дня, ни даже ночью, внутри сна. Освоение пространства сна стало моей страстью, моей «навязчивой идеей», если угодно – моей сумасшедшей мечтой… —

11. В чане с кипящей водой

Решил продолжить путешествие «вглубь себя». Запись не велась несколько лет, но это не значит, что все это время я не пытался прорваться к своей сути. Суть, как водится, ускользала и видоизменялась, и в результате этих погонь за своей тенью я пришел к пониманию сходства между «духовным деланием» и «актерской психотехникой». Фактически, я ничего иного и не делал, как только выстраивал подмостки, собирал труппу и составлял репертуар своего «внутреннего театра». Ну и что? Что же двигало мною, неужели только жажда зрелищного насыщения, желание увлечь свою душу и свой разум каким-нибудь завораживающим действом? Не исключаю такой вероятности. Но в чем же суть этой «театральности»? Неужели человеку, для понимания себя, так необходимы драматургические фабулы и артистические эмоции? Неужели понимание своей сути, узнавание ее, возможно для человека только через образ? Собственно, в этом я не вижу ничего дурного: факт этот говорит лишь о том, что культурный базис в нас неуничтожим. Нам, как для понимания мира, так и для постижения самих себя, – необходимо образное воплощение и истолкование. Мы не можем раствориться в себе самих и принять мир тотально, мы всегда отделены от мира (как и от себя) некой театральной авансценой, незримой «четвертой стеной». Эта «механика восприятия» заложена в нашей природе, ведь Арлекин в нас, наш Трикстер – это не просто метафора «животной души», окультуренной эмпирически, но и наша биологическая составляющая. Как Арлекин из commedia dell arte, я соткан из множества пестрых лоскутков, и каждая из этих латок есть некий смысл (чаще – бессмыслица), и – определенная энергия. И так, из года в год, изо дня в день, я штопаю и штопаю свое «культурное тело», нашиваю на него все новые и новые заплатки, накладываю новые лоскуты. Но всякий раз, соприкасаясь с внешней реальностью, мой «духовный наряд» неизменно порется по швам. Трикстер во мне, мой внутренний Арлекин, неутомим, он не знает ни отдыха, ни покоя. Да, я медленно, но непрерывно видоизменяюсь, но все никак не могу приблизиться к себе самому, к своему абсолюту, к своей сути. Вопреки моей внутренней работе, на меня воздействует также и разрушительная сила энтропии: мир, среда, время, люди, – все внешнее на меня грубо влияет. Энтропия мира во много раз активнее и мощнее меня, и она разрушает меня изнутри. Я, как Алиса в Зазеркалье, бегу, но не двигаюсь с места. Уродливая заданность «культуры» внешней, полудикие механизмы социума (изломавшие меня еще в раннем детстве), неумолимая и непостижимая текучесть времени, парадоксальная изменчивость его природы, – душе моей некуда спрятаться от всего того, что из года в год, изо дня в день, так агрессивно (и так деструктивно) воздействует на меня на протяжении всей моей жизни. Известная китайская мудрость гласит: «В чане с кипящей водой нет холодного места», – так и у нас, людей, нет особого выбора, мы вынуждены насыщаться той «культурной средой», в которой заключено наше существование. Мы вынуждены питаться этими «культурными отбросами», этим скучным мусором. Современное общество не дает нам нужного оружия в борьбе со вселенским распадом: нас приучают к социальному бессмертию, а это – миф. Так уж случилось, что я появился на свет в атеистическом советском обществе, в котором о Духе, о сакральном никто не говорил. Никто об этих понятиях тогда и не помышлял (как, впрочем, и сейчас). Книги, искусство, религия, – вот то, что меняло меня изнутри, то, в чем я увидел свою духовную Родину. Но все это внешнее «искусство», оно только топчется на пороге чего-то самого главного, но не проникает внутрь, оно только в исключительных случаях выводит нас к рубежам Духа Живого, и почти никогда – в сферу святости. Все, что создают нынешние «люди искусства» – крайне профанно. Мы живем в абсолютно профанном пространстве. Дух времени лжет через нас. Мы живем в системе ложных установок, в системе мнимых ценностей и перевернутых смыслов. Все внешние проявления социума оскорбляют человеческую душу, все смыслы, все предметы, окружающие нас, – все это способно лишь оскорбить человека, унизить его, как существо сакральное. Все в мире пытается свести нас либо до уровня животного, либо превращает человека в элементарную функцию, в «профессию», в полуавтомат. Я не знаю, возможно ли в принципе переустроить изнутри весь свой культурный аппарат настолько, чтобы быть живым? Возможно ли вообще изменить свой культурный контекст, все свои культурные основы, весь свой культурный фундамент так, чтобы не быть ни животным, ни биороботом, ни машиной, ни ничтожеством? Мне бы очень хотелось максимально очиститься от всего, что так агрессивно вторглось в меня, и слепило (ослепило) меня по своему образу и подобию. Но для этого нужно отказаться от мира в целом. Ужас еще и в том, что мне придется отказаться не только от настоящего, но, в еще большей мере, и от всего своего прошлого, – а с прошлым я связан самым решительным образом, прошлое – это моя, если угодно, материнская пуповина. Впрочем, и от настоящего отказаться мне почти не под силу, хотя в настоящем я мало чего люблю. Дух времени, от него очень сложно отрешиться, ведь именно им и наполняются наши легкие: это то, что неизбежно, то, что для нас тотально, то, с чем мы ежеминутно соотносим нашу жизнь. Некий фальшивый абсолют. Наш «чан с кипящей водой». Доступы же к сакральному перекрыты: наше внутреннее содержание не соответствует тем духовным качествам, той духовной энергии, которая составляет систему актуальности мира сакрального. Мы вынесены во внешнее, и мы ориентируемся лишь по внешнему: иными словами, у нас нет ориентиров. Мы замешаны внутри какой-то пугающей космической системы (Мировая Душа), и она всякий раз проявляет себя по-разному, к ее метаморфозам невозможно привыкнуть. Мировая Душа проявляет себя феноменом времени. Если угодно, это Гераклитово «все течет, все изменяется…» Но и в нас самих тоже постоянно «все течет, все изменяется», ведь мы подвижны не менее, чем сам мир: возможно, мы и есть те глупые белки в колесе мироздания, которые и приводят его в движение… —

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 ... 14

На этой странице вы можете бесплатно читать книгу Lucidity. Cны о режиссуре - Ильгар Сафат бесплатно.

Похожие на Lucidity. Cны о режиссуре - Ильгар Сафат книги

Белые призраки Арктики - Валентин Аккуратов - Биографии и Мемуары
Лисячьи сны. Часть 1 - Елена Коротаева - Биографии и Мемуары
Воспоминания старого капитана Императорской гвардии, 1776–1850 - Жан-Рох Куанье - Биографии и Мемуары / Военная история
Большая Медведица - Олег Иконников - Биографии и Мемуары
Эта радуга, полная звука... Grateful Dead: Все годы - Блэр Джексон - Биографии и Мемуары
Мемуары «Красного герцога» - Арман Жан дю Плесси Ришелье - Биографии и Мемуары
Сбывшиеся сны Натальи Петровны. Из разговоров с академиком Бехтеревой - Аркадий Яковлевич Соснов - Биографии и Мемуары
Господин Пруст - Селеста Альбаре - Биографии и Мемуары
Оно того стоило. Моя настоящая и невероятная история. Часть II. Любовь - Беата Ардеева - Биографии и Мемуары
Прощание с иллюзиями: Моя Америка. Лимб. Отец народов - Владимир Познер - Биографии и Мемуары

Оставить комментарий