Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Кира Георгиевна, умостившись в кресле, поджав колени, слушала все эти рассказы и, как всегда, поражалась тому, как много на своем веку видел Николай Иванович и как мало об этом рассказывает. Только так, случайно, «под настроение», заговорит и тогда уже может говорить всю ночь, неторопливо, тихо, прикуривая папиросу от папиросы, и слушать его можно без конца, вот так вот, в кресле, поджав колени.
Было уже совсем светло. Чирикали воробьи – днем их никогда не слышно, а сейчас заливались вовсю, – загромыхали на улице грузовики. Николай Иванович зевнул, встал, подошел к картине.
– Вот так вот, Киль, и жизнь прошла. Старичков теперь пишем и молодость вспоминаем. – Он обнял ее за плечи и поцеловал в волосы. – А хочешь, я твой портрет сделаю? Просто так, для себя. И повесим его в столовой рядом с Кончаловским. Идет?
– Идет. – Кира Георгиевна весело рассмеялась. – Только обязательно во весь рост, в бальном платье и с бриллиантами. Иначе не согласна.
Они разошлись по своим комнатам. «Вот и посидели хорошо… Ах, как хорошо посидели…» Кира Георгиевна вытянулась на своей кровати, натянула на голову простыню (привычка с детства), вздохнула и закрыла глаза. После этого тихого, уютного ночного чаепития она чувствовала себя какой-то очищенной, успокоенной. А через несколько часов произошло событие, от которого вся ее, в общем, налаженная, как она считала, спокойная жизнь полетела вверх тормашками.
– 6 —
Юрочка работал у себя в СМУ утром, поэтому условились, что в мастерскую он придет к пяти часам. Сегодня был день подчистки и проверки – в основном скульптура была уже готова. Как всегда, это было и приятно и немного грустно. Приятно потому, что доделывать и отшлифовывать всегда приятно, грустно потому, что всегда жалко расставаться с чем-то, к чему привык, что полюбил. Взобравшись на лестницу, Кира Георгиевна рассматривала скульптуру с верхней точки.
– Что-то левая рука мне отсюда не нравится, – сказала она Юрочке, когда он пришел. – Давай проверим руку.
Но едва Юрочка занял свою обычную позицию, в мастерскую вбежала курносая Люська, соседская девчонка, вечно болтавшаяся во дворе.
– Тетя Кира, вас дядька какой-то спрашивает.
– Какой дядька?
– Откуда я знаю? С усами такой.
– Ну и пусть зайдет.
– А он сказал, чтоб вы во двор вышли.
– Вот еще… – Кира Георгиевна, спустившись с лестницы, влезала в комбинезон и путалась в штанине. – Делать мне нечего. Пусть сюда идет.
Люська убежала.
Через минуту хлопнула дверь в сенях.
– Можно?
В мастерскую вошел немолодой человек в гимнастерке, в сапогах, высокий, седоватый, с усами вроде чапаевских. Вошел и остановился в дверях.
Кира Георгиевна, справившись наконец со штаниной, обернулась. Несколько секунд оба молча смотрели друг на друга. Потом Кира Георгиевна сказала как-то медленно, с паузой:
– Усы… Зачем усы?
Человек улыбнулся.
– Для красоты. Усы украшают мужчину. – Он сделал несколько шагов вперед. – Здравствуй.
– Здравствуй. – Кира Георгиевна пожала протянутую руку и вдруг села на диван.
Человек медленно осмотрел мастерскую. Мимоходом оценивающе взглянул на Юрочку.
– Знакомьтесь, – сказала Кира Георгиевна. – Юра… Вадим Петрович…
Они пожали друг другу руки, крепко, по-мужски, может быть, даже несколько крепче, чем надо.
Кира Георгиевна встала и, зачем-то свернув валявшееся на диване полотенце, положила его на подоконник.
– На этом мы сегодня кончим, – сказала она.
– До четверга? – спросил Юрочка.
– Ага, до четверга. – Кира Георгиевна наморщила брови и, точно соображая что-то, посмотрела на него. – Или нет… Позвони мне в среду вечером… Часиков так в одиннадцать.
– Ладно.
Юрочка кивнул незнакомцу – тот ответил тем же – и вышел.
В среду вечером Юрочка трижды звонил Кире Георгиевне, но два раза никто к телефону не подошел, а на третий ответил Николай Иванович.
– Не знаю, Юрочка, где она, – сказал он. – Растворилась где-то. И записки не оставила. Позвони-ка через часок.
Через час ее тоже не оказалось. Позже звонить было уже неловко.
На следующий день, в четверг, Юрочка был свободен и решил на всякий случай заглянуть в мастерскую.
Во дворе, как всегда, околачивалась соседская Люська.
– А там дядька живет, – сообщила она Юрочке. – Второй день уже.
Дядька, когда Юрочка вошел в мастерскую, стоял у окна и сбривал усы. На нем были трусы и старая, выцветшая, лопнувшая под мышкой майка.
– Очень хорошо, – сказал он, увидев Юрочку. – Подбреете мне шею.
Юра поздоровался.
– А Киры Георгиевны нет?
– Нет и не будет. Просила извиниться перед вами. У нее какое-то совещание.
– Совещание? – Юра удивился. Кира Георгиевна, насколько он знал, ни на какие совещания никогда не ходила.
– Так точно. Просила, чтоб вы ей вечерком позвонили. – Гость протянул бритву: – Прошу.
Пока Юрочка подбривал шею, они говорили о качестве бритв.
Потом гость вытерся одеколоном. Без усов он казался гораздо моложе.
– Вы завтракали? – спросил он, вытирая и складывая в коробочку безопасную бритву.
– Завтракал.
– Жаль.
– А что?
Гость наклонился и молча вынул из-под стола поллитровку.
– Может, за колбасой сбегать? – спросил Юрочка.
Гость засмеялся.
– Понятливый молодой человек! Не надо. Все есть. – Он развернул лежащий на столе сверток. Там оказались ветчина, сыр и банка с маринованными огурцами.
– Открой-ка ее, – он перешел вдруг на «ты», – а я тем временем о посуде позабочусь.
Посудой оказалась вазочка из-под цветов и бритвенный стаканчик.
– Тебя, значит, Юрой зовут? – сказал он, разливая водку. – И работаешь натурщиком?
Юрочка кивнул головой.
– Основная профессия?
– Нет, я электрик.
– Ну, это лучше. А меня зовут Вадим Петрович. Напоминаю, так как уверен, что ты уже забыл. Ну, пошли!
Они закусили ветчиной.
– Такие-то дела… А это, значит, под тряпками – ты? – Вадим Петрович кивнул в сторону скульптуры, обмотанной, как всегда, мокрыми тряпками.
– Я.
– Судя по всему, занимаешься боксом?
– Занимался.
– Почему в прошедшем времени?
– Да так как-то все… Не успеваешь. В армии было время, даже на соревнованиях выступал, а сейчас…
– Семья? – Вадим Петрович искоса посмотрел на Юрочку.
– Мать, сестра…
– Маленькая?
– Да как сказать, четырнадцать лет.
– Отца нет?
– Нет.
– Погиб на фронте?
– Нет, после войны уже. Попал в катастрофу. Шофером был.
– А мать работает?
– Нет. На пенсии. Больная совсем. Сердце, печень, плохо видит…
– Старенькая?
– Не очень. Пятьдесят пять. Скорее даже молодая.
– А братьев не было?
– Был старший. Погиб под Кенигсбергом.
Вадим Петрович налил опять.
– Ты прости, вроде анкету заполняю. Но для меня это как-то… Ну ладно, будь здоров.
Он выпил, поморщился, повертел бутылку за горлышко.
– Самый бы раз за второй сбегать. Но не будем. Не будем… Он пощупал пальцами верхнюю губу и улыбнулся, в первый раз за все время. – Странно как-то. Восемь лет усы носил. А до этого четыре года еще и бороду. Итого двенадцать…
– А может, все-таки сбегать? – спросил Юрочка. – Тут рукой подать, за углом.
– Нет, не надо. Хватит. Успеем еще. – Вадим Петрович похлопал по карману, вынул пачку сигарет. – В город не идешь?
– Могу и пойти. Только сначала давайте все-таки… – Юрочка скрылся в каморке и сразу же вернулся оттуда с бутылкой в руке. – Грамм двести тут есть.
Вадим Петрович хлопнул Юрочку по спине – рука у него оказалась тяжелая.
– А ты, хлопец, видать, любишь это дело.
Юрочка улыбнулся:
– Кто же не любит?
– Я, например, не любил. Когда мне было столько, сколько тебе. До двадцати совсем не пил. Занимался спортом. Между прочим, и боксом тоже.
– Поэтому и нос у вас кривой?
Вадим Петрович рассмеялся.
– А что, здорово видно? – Он посмотрел в зеркало, то самое, перед которым брился. – Кривой-таки… От бокса, ты угадал. Но не на ринге.
Юрочке хотелось спросить, где и когда это произошло, но он постеснялся. Вадим Петрович ему понравился. Простой, держится по-дружески. И глаза умные.
– Ну ладно, раз принес, надо выпить. – Вадим Петрович чокнулся о Юрину вазочку.
Несколько минут молчали. Потом Вадим Петрович встал, прошелся по мастерской, вернулся, сел на диван, пристально посмотрел на Юрочку – тому как-то даже неловко стало.
– Тебе сколько лет? – спросил Вадим Петрович.
– Двадцать два.
– И не женат?
– Не женат. – Юрочка покраснел.
– Почему?
– А кто его знает. – Юрочка еще пуще покраснел. – Школа, потом армия, не вышло как-то.
– Не вышло… Ясно. – Вадим Петрович пожевал губами. – А здесь, значит, натурщиком работаешь?
– Ага…
Вадим Петрович опять пожевал губами.
– Только натурщиком?
- Июльская гроза - Андрей Платонович Платонов - Советская классическая проза
- Где-то возле Гринвича - Олег Куваев - Советская классическая проза
- Твой дом - Агния Кузнецова (Маркова) - Советская классическая проза
- В родном городе - Виктор Некрасов - Советская классическая проза
- Дом Турбиных - Виктор Некрасов - Советская классическая проза
- Избранное в двух томах. Том первый - Тахави Ахтанов - Советская классическая проза
- Человек умирает дважды - Людмила Георгиевна Степанова - Советская классическая проза
- Марьина роща - Евгений Толкачев - Советская классическая проза
- Под брезентовым небом - Александр Бартэн - Советская классическая проза
- Дыхание костра - Виктор Тельпугов - Советская классическая проза