Форма входа
Читем онлайн Историческая драма русского европеизма - Василий Щукин
Шрифт:
-
+
Интервал:
-
+
Закладка:
Сделать
Русские перестали видеть в Западе лишь убежище от опалы и царского гнева или по чисто материальным соображением после того, как новая национальная катастрофа обнажила неустойчивость и безнадежность старого, средневекового порядка вещей. Уже при Борисе Годунове никто из отправившихся за границу “для науки разных языков и грамоте” восемнадцати русских “ребят” не вернулся на родину, а один из них, некто Н.А.Григорьев, стал в Англии священником. При дворе Лжедмитрия I процветало полонофильство, которое то усиливалось, то ослабевало на протяжении всего XVII века. На первых порах оно выражалось в оргиях, несоблюдении православных постов, переодевании в польские костюмы и чтении третьестепенных польских писателей. Во всем этом преобладало отчаянное отрицание обычая отцов и “московского плюгавства”, как выразился живший в эпоху Смуты сын смоленского воеводы Василий Измайлов. Право, гораздо более в духе подлинно европейской (и общечеловеческой) нравственности вел себя тогда патриарх Гермоген, который отказался принимать пищу и умер от голода в знак протеста против бесчинств поляков, которые позволили себе надругаться над нашим культурным наследием — кремлевскими святынями.
Первым русским европейцем можно с уверенностью назвать князя Ивана Андреевича Хворостинина (ок. 1580–1625), который в молодости служил кравчим при дворе Лжедмитрия I, где и познакомился с польскими обычаями и верой. Это не помешало ему после непродолжительной ссылки в монастырь при Василии Шуйском мужественно сражаться с поляками в 1612 году и свято чтить память Гермогена. Последнее обстоятельство и склоняет меня, среди всего прочего, к мысли, что Хворостинину удалось взлелеять в себе не бескритичное обожание всего западного (польского, немецкого и т. п.), а то, что составляет одно из важных свойств европейского духа, — чувство чести, “вечного аристократического достоинства <…> всякого человека”[51], который помнит свое культурное “родство”. Однако после вторичного возвышения, на этот раз при дворе Михаила Федоровича, князь снова попадает в опалу за пристрастие к “ляцкой” вере. При обыске у него находят латинские книги и образа. Вскоре после того, по всей вероятности, под влиянием польско-чешской секты социниан, он стал отрицать воскресение усопших, необходимость поста и молитвы, а на Страстной неделе в 1622 году ел мясо и “пил без просыпу”, за что и был вторично сослан в монастырь, но вскоре письменно раскаялся в своей ереси, постригся в монахи и спустя три года умер[52].
Мы располагаем свидетельствами его дальнего родственника, князя С.И.Шаховского, который в составленном им беллетристическом жизнеописании князя обращает внимание на личные качества “еретика”. Две черты его характера особенно знаменательны — это “фарисейскою гордостью надменность” и терпимость по отношению к чужой вере и обычаю. Хворостинин внутренне чувствовал себя выше окружающих, любил поучать других, страдал от духовного и просто физического одиночества — и мысленно искал от него спасения на Западе, а раз даже пытался бежать за границу. В Москве, говаривал он, “все люд глупый, жити не с кем”, московские люди “сеют землю рожью, а живут все ложью”[53]. Все это отдаленно напоминает Чаадаева — родоначальника “русских Гамлетов” XIX века. Оскорбленное достоинство, порождавшее критический взгляд на окружавшую действительность, разочарованность и фрустрация, нежелание жить, “как все”, то есть в соответствии с анахроничными, нивелирующими индивидуальность нормами “домостроевской” морали и в условиях самодержавной субординации (Хворостинин называл царя деспотом русским), признание того, что чужое, западное может быть лучше “отеческого”, — все эти качества и составляют психоидеологический комплекс раннего русского европейца, который с полным основанием можно обозначить знакомым всем нам со школьной скамьи словосочетанием — “лишний человек”[54]. Знакомым по урокам литературы — и не случаен тот факт, что первый русский европеец и первый “лишний человек” стал героем литературного произведения. Литература в России стала интересоваться индивидуальностью сразу же после потрясений времен Смуты, потому что именно тогда личность спустя века вновь заявила о себе. В не столь далеком будущем, когда литература сама станет выражать индивидуальное миросозерцание писателя и поставит перед читающей публикой проблему личности, восхищение Европой — колыбелью гуманизма и индивидуализма Нового времени — перейдет на страницы книг. Европеизм, как, впрочем, и другие межличностные настроения умов, приобретет в России общественно-литературный характер[55].
Генезис и феноменология “лишнего человека” — одна из самых увлекательных проблем общественной и исторической психологии. “Лишние люди” — явление всемирного значения. Если абстрагироваться от разного рода немаловажных нюансов, то можно было бы свести его к проблеме отчуждения личности в эпоху модернизации. Тип “лишнего человека” присутствует в европейской жизни и в литературе, начиная с позднего Возрождения, со времен Гамлета и Дон Кихота[56], когда сознание самодостаточности и самоценности человеческого “я” столкнулось с трагическим ощущением одиночества в обществе, основанном на игре меркантильных и эгоистических интересов[57]. На протяжении четырех столетий, с XVII по XX, русские европейцы вовсе не обязательно оказывались “лишними людьми”, но все “лишние люди” в той или иной мере были европейцами. Они симпатизировали Западу, не находя в себе силы и желания быть “своими” в русском обществе, которое, с одной стороны, не отличалось терпимостью по отношению к ярко выраженной индивидуальности в силу глубоко укоренившихся традиций патриархального коллективизма, а с другой — в отличие от западноевропейских обществ, было почти полностью лишено духа самоорганизации и корпоративности, вследствие чего в русских городах, в отличие от сельских общин, процветал дикий индивидуализм, который выражался в том, что каждый жил только для себя и никто не мог рассчитывать на помощь соседа или “коллеги” по ремеслу[58].
Модернизация в неевропейском мире или в стране, европейский характер которой подвергся искажению и едва не сменился азиатским (к счастью, в России этот печальный процесс никогда не вошел в стадию необратимости), неизбежно означала перестройку общества и государства по западному образцу. Вестернизация совпала по времени с эпохой становления современного индивидуализма, отчуждения личности от общества, секуляризации культуры. В борьбе за независимость от патриархальной и религиозной традиции самосознание личности переживает два мучительных процесса — индивидуализацию и рационализацию, отстаивая тем самым свое право быть суверенным членом сообщества людей и субъектом истории[59]. Русский европеец, интеллектуально переживавший волновавшие Европу проблемы, отличался от своего западного собрата-индивидуалиста тем, что его отчуждение от родной социальной среды усиливалось по причине отчуждения от среды национальной. Поэтому русские “лишние люди” в широком историческом смысле этого слова — не только социально-психологическая, но и национально-психологическая категория. Западноевропейская жизнь была, в сущности, чужда подавляющему большинству русских людей хотя бы потому, что Россия не знала ни института частной собственности, ни института корпораций, ни института ленна, ни отношений феодальной зависимости вассала от сюзерена и ответственности последнего за судьбу первого[60]. А именно в опоре на эти институты стали возможны расцвет ренессансного гуманизма и движение Реформации — все то, что в свое время не пережила Московия. Таким образом, русский европеец оказывался лишним и у себя на родине, и на Западе.
Если проследить дальнейшее развитие европеизма в XVII веке, то можно обнаружить интересную закономерность. Известные нам русские энтузиасты Запада появляются через равные промежутки времени, необходимые и достаточные для смены одного поколения, — приблизительно через каждые 25 лет[61]. Вторая волна европеизма (1640–1650-е) связана прежде всего с именем боярина Афанасия Лаврентьевича Ордина-Нащокина (ок. 1605–1680), хотя “тихих” деятелей преобразования в направлении Европы было больше[62]. Ордин-Нащокин по времени своего рождения мог быть сыном Хворостинина. Но это был человек совершенно иного склада: европеизм не превращал его в “лишнего человека”. Выдающийся дипломат, приближенный царя, он был европейцем в душе и у себя дома, но на людях старался придерживаться принятых в “благонравной” Москве норм поведения; иначе он вел себя с иностранцами, которым он казался европейцем в московской одежде. Понимая необходимость реориентации России на Запад, он, однако, опасался последствий радикальных мер и ограничивался насаждением просвещенной бюрократии и меркантилизма[63]. Умеренность Нащокина, на наш взгляд, во многом объясняется личными причинами: в молодости он не был сознательным свидетелем исторических катаклизмов, что пришлось на долю Хворостинина.
На этой странице вы можете бесплатно читать книгу Историческая драма русского европеизма - Василий Щукин бесплатно.
Похожие на Историческая драма русского европеизма - Василий Щукин книги
- Kазенный и культовый портрет в русской культуре и быту хх века - Василий Щукин - Культурология
- Быт и нравы царской России - В. Анишкин - Культурология
- Военно-духовные ордена Востока - Вольфганг Акунов - Культурология
- Русское мессианство. Профетические, мессианские, эсхатологические мотивы в русской поэзии и общественной мысли - Александр Аркадьевич Долин - Культурология / Литературоведение
- Святыни и древности Турции - Евгений Викторович Старшов - Культурология / Религиоведение / Прочая религиозная литература
- Беседы о русской культуре - Юрий Михайлович Лотман - История / Культурология / Литературоведение
- В этой сказке… Сборник статей - Александр Александрович Шевцов - Культурология / Публицистика / Языкознание
- Страшный, таинственный, разный Новый год. От Чукотки до Карелии - Наталья Петрова - История / Культурология
- Русский Галантный век в лицах и сюжетах. Kнига первая - Лев Бердников - Культурология
- Культура как стратегический ресурс. Предпринимательство в культуре. Том 1 - Сборник статей - Культурология
