Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Сколько ему лет?
– Сдается, года три.
– От Морлака?
– Вот уж не знаю…
– Но ведь он был на фронте…
– Он приезжал в отпуск.
Лантье доел кролика. От горячего соуса и от жары у него выступила испарина. Следователь расстегнул жилет и отер лоб салфеткой. Похоже, наступает самое пекло. Лучше вернуться к себе и прилечь.
Поверенный явно уже выдал все, что ему было известно, но теперь жаждал, чтобы ему в ответ рассказали о делах государственной важности. Но не тут-то было: следователь зевнул, заплатил по счету и, откланявшись, ушел, не надев китель.
III
Кролика по-охотничьи он переварил часам к четырем. Лантье, еще сонный, вышел из гостиницы и направился к тюрьме. Теперь он достаточно хорошо знал город, чтобы двинуться напрямик и, не сбившись с пути, добраться до старой казармы.
Сначала ему показалось, что пес замолчал. Но это потому, что он подошел к площади по другой улице, с тыла. Стоило завернуть за угол, как Лантье его услышал. Похоже, лай звучал уже не так громко. Видно, пес устал. Тюремный надзиратель сказал, что пес лаял три дня напролет и замолк один-единственный раз – накануне, в тот момент, когда появился следователь.
– Он и ночью лает?
– И ночью, – подтвердил Дюжё, потирая глаза, опухшие от бессонницы.
– И что же, местные, которые живут в этом квартале, ничего не говорят?
– Ну, во-первых, в этом квартале живет не так много народу. К тому же, не в обиду вам, капитан, будь сказано, на военных здесь поглядывают малость косо. Конечно, люди говорят, что гордятся военачальниками, уважают ветеранов. Но здесь также не забыли, как жандармы забирали парней с ферм, а офицеры стреляли в тех, кто дал слабину. Знаете, все четыре года здешняя каталажка кишела типами, которые предстали перед Военным советом за то, что хотели отсидеться в кустах.
– То есть вы хотите сказать, что местные на стороне этого Морлака?
– Не его конкретно, но, поймите, он последний заключенный. И потом, эта история с собакой всех растрогала. Ночью я видел тени, подкрадывающиеся к тюрьме, чтобы покормить псину.
Следователь приказал проводить его к Морлаку. На сей раз заключенный не спал. Он был одет и читал, усевшись на полу, чтобы поймать пересекавший камеру солнечный луч, в котором плясали пылинки.
– Вижу, вы успокоились. В таком случае можем продолжить.
Лантье сел там же, где и вчера, на одну из откидных коек.
– Пожалуйста, сядьте напротив.
Заключенный медленно встал с пола, положил книгу на край койки и уселся. Сменив арестантскую робу на собственную одежду, он не так напоминал пациента психушки.
– Что вы читаете? Можно взглянуть?
Следователь наклонился, чтобы взять книгу. Это был том большого формата с потрепанными уголками и затертыми страницами. Книга, должно быть, сменила не одного владельца и не раз побывала в воде.
– Виктор Гюго. «Ган Исландец»[5].
Лантье поднял глаза и посмотрел на упрямого крестьянского парня, сидевшего напротив. Ему показалось, что по лицу Морлака пробежала улыбка. Но тотчас вернулось прежнее ожесточенное выражение, злые глаза уставились в одну точку.
– Но ведь вы, кажется, не ходили в школу.
– Вот моя школа… – Обвиняемый кивнул на книгу. – Ну и еще война.
Следователь отложил книгу и сделал пометку в блокноте. Сейчас он был не расположен продолжать допрос. Его собственные литературные предпочтения сводились к древним грекам и Цицерону, Паскалю и классике. Из современных писателей он читал лишь тех, кто восхвалял Отечество, и прежде всего Барреса[6]. Тот поклонялся одновременно монархии и империи, то есть власти. А еще питал презрение к республике, бардом которой был Виктор Гюго.
– Итак, на чем мы остановились? – сказал Лантье, проглядывая свои заметки. – Вы находились в Шампани. За те шесть месяцев, что вы провели там, у вас были увольнительные?
– Да.
– И вы приезжали сюда?
– Да.
– Вместе с вашим псом?
– Нет. Он меня там дожидался. За ним присматривали.
– Потом вас перевели на Восточный фронт. И он последовал туда за вами?
– Наш полк сперва отправили на поезде в Тулон. Пес поехал с нами. Я был уверен, что тут все и кончится. Пока мы базировались в населенных пунктах, еще куда ни шло. Но порт совсем другое дело. В Арсенале морские пехотинцы объявили войну бродячим собакам и без колебаний стреляли по ним. Так что на второй день пес пропал с пристани.
– Ваш полк посадили на военный корабль?
– Нет, на реквизированный сухогруз «Оран». Дряхлое проржавевшее корыто, до войны этот «Оран» курсировал между колониями. Отчалили мы только через четыре дня. Все судно провоняло пальмовым маслом и навозом, потому что в трюме везли полсотни лошадей для офицерского состава. Нас всех тошнило, а мы ведь даже еще не вышли в море.
– И что, пес оказался на борту?
– Это обнаружилось не сразу. Невероятно. Должно быть, он понял, что не стоит высовываться, пока мы торчим у причала. Вылез из какой-то дыры на второй день плавания.
– И офицеры не выкинули его в море?
– Да офицеры нам на глаза не показывались, – присвистнул Морлак. Он снова сердито покосился на следователя. – Они сидели в кают-компании вместе с капитаном, видно, не хотели, чтобы все видели, как они блюют.
– Ну а сержанты?
– Да говорю же вам, хитрющая псина. Он ведь появился с крысой в зубах. За четыре дня мы поняли, что судно кишит грызунами, так что все были довольны, что благодаря ему крыс малость поубавится.
– Так он стал полковой собакой?
– Да нет, потому что он так не считал. Раз и навсегда понял, что он мой пес. Он ложился возле моих ног, спал рядом, рычал на тех, кто вел себя со мной недружелюбно.
Было что-то странное в том, как Морлак говорил о своей собаке. Он отзывался о ней охотно и благосклонно. Но в его голосе совершенно не чувствовалось теплоты. Скорее презрение или жалость. Казалось, он осуждает поведение своего пса.
– Это, стало быть, вы дали ему кличку.
– Не я. Другие. После того как он запрыгнул в наш эшелон, парни в шутку прозвали его Вильгельм. Как кайзер.
– Ясно, – слегка раздраженно бросил Лантье.
Он записал кличку собаки, и в этой возникшей в допросе паузе осознал, что пес снова замолк.
– А как обстояло дело с Вильгельмом в Салониках?
– Не дадите закурить?
На этот раз следователь предвидел такой поворот. Он припас пачку табака и листки папиросной бумаги. Морлак занялся самокруткой. Как все фронтовики, он поднаторел в этом. Однако чувствовалось, что он нарочно медлит, будто его главная цель – скоротать время.
– Салоники, – заговорил он, не поднимая головы, – забавное место.
Скрутив плотную папиросу, он помял ее в загрубевших пальцах, привычных к тяжелому труду.
– Никогда не видал столько разных людей. Французы, англичане, итальянцы, греки, серы, сенегальцы, аннамиты[7], армяне, албанцы, турки.
– Но ведь экспедиционным корпусом командовал французский генерал, да?
– Кто командовал? Чем командовал? Я вас спрашиваю. Все говорили на разных языках. Никто понятия не имел ни что делать, ни куда идти. А в порту было совсем скверно. Псу в таких условиях полное раздолье. Просто рай. На пристани куча объедков, на солнцепеке гниют обглоданные скелеты каких-то животных, тут же, прямо на земле сидят люди и едят, разбрасывая вокруг кости и обрезки мяса. Ему даже не приходилось гоняться за крысами.
– Но вы ведь не задержались в порту?
– Застряли на несколько дней, пока все выгрузили с помощью старых, вечно скрипящих кранов. Офицеры гарцевали на конях. Штаб издавал приказы, отменял приказы. Никто уже ничего не понимал.
– Но потом-то вас все же отправили в Салоники?
– А как же! Нас провели маршем по городу с музыкой и знаменами. Мы были довольны, город красивый, по крайней мере центральные кварталы. Широкие проспекты, пальмы, платаны. Но потом пошли грязные предместья, и в конце концов мы оказались в сельской местности. Двигались на север, вздымая при ходьбе жуткие тучи пыли, которая не оседала. Заметьте, когда воюешь в пехоте, должен понимать, что придется многое стерпеть.
Говоря это, Морлак опустил голову, будто стремясь скрыть смятение. Лантье вдруг ощутил, что понимает его, как никто. Сразу нахлынули беспорядочные воспоминания: нескончаемые пешие переходы, утомительные бессонные ночи, жестокие переживания, голод, холод, жажда. В наступившем молчании он почувствовал, что Морлака пробила дрожь.
– К тому же, – мрачно заметил тот, – следует сказать, что было жарко. – Заключенный глубоко затянулся. – К северу от города на равнине был разбит большой лагерь. Там все было прилично организовано, да только мы отправились дальше. После каждого перехода нам казалось: все, пришли. Но мы двигались все дальше и дальше на север. Начались горы, дороги каменистые, и по камням приходилось тащить орудия и боеприпасы все выше. Мы уже почуяли, куда нас гонят: для нас это был фронт.
– А фронт находился далеко от Салоник?
- Франц, или Почему антилопы бегают стадами - Кристоф Симон - Зарубежная современная проза
- Потешный русский роман - Катрин Лове - Зарубежная современная проза
- Призраки и художники (сборник) - Антония Байетт - Зарубежная современная проза
- Игра на вылет - Лорен Вайсбергер - Зарубежная современная проза
- Дом, в котором меня любили - Татьяна Ронэ - Зарубежная современная проза
- Блок 11 - Пьеро Дельи Антони - Зарубежная современная проза
- Мобильник - Лю Чжэньюнь - Зарубежная современная проза
- Хранитель лаванды - Фиона Макинтош - Зарубежная современная проза
- Еще один год в Провансе - Питер Мейл - Зарубежная современная проза
- История моего безумия - Тьерри Коэн - Зарубежная современная проза