Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Извините, мне нужно. Совсем забыла. Срочная встреча. Дела важные. Очень срочные и важные дела. Пойду. Извините.
Я откланялась и, медленно ступая, начала двигаться мимо дверей соседней комнаты (Дюрер, однако, хорош, хотя и подделка) к выходу. Нащупав липкую ручку входной двери, нажала её. Свобода! Шаг, ещё один – и спина моя натолкнулась на что-то мощное, непробиваемое, как стальная дверь.
– Дамочка, ты что тут делаешь? Это частная территория! Кто позволил совать нос в чужие дела?
Я обернулась. Передо мной стоял мужчина лет сорока. На первый взгляд – обычный человек. Невысокий, коротко стриженый брюнет с цепким взглядом голубых глаз, обрамлённых густыми ресницами (уж простите за образы – последствия чтения дамских романов). Тёмно-синяя куртка. Светлый костюм. Явно дорогой галстук. Либо клерк средней руки, либо руководитель небольшой фирмы. А может быть…
– Дамочка! Я тебя спрашиваю! Какого лешего? Кто тебя послал? – совершенно неожиданно он схватил меня за плечи и довольно грубо оттолкнул от двери в центр комнаты.
Мятый алюминиевый таз жалобно ухнул. «Kitikat» тёмным фейерверком брызнул на японские веера складной ширмы начала девятнадцатого века. Хоть бы не испортить антикварные вещи.
«Мила, ты сумасшедшая! Какая ширма, какие веера? О чём думаешь? Тебя сейчас задушит ещё один неадекватный гражданин. Где же Мирра Львовна? Почему она молчит?»
Я беспомощно оглянулась в поиске хозяйки квартиры.
Мирра Львовна смотрела в окно. Казалось, что сейчас женщина находилась очень далеко от всего происходящего. Улыбаясь, она гладила рукой одну из пыльных керосиновых ламп.
Ну, точно: джинна из лампы вызвала. Иначе как бы этот сумасшедший появился здесь?
– Третий раз повторяю – кто тебя послал? Ты что, немая? Или умалишённая? – тёмной птицей «джинн» кружил возле стола и, как Зевс (есть у меня такой грех: обожаю легенды и мифы Древней Греции), метал глазами молнии.
Ситуация обещала выйти из-под контроля.
И тут я заметила на кресле с резными подлокотниками в виде львиных голов свой забытый зелёный портфель переписчика. Эврика!
Страх ушёл.
Сейчас я этому «джинну» покажу! Пусть он будет хоть трижды неадекватный!
– Уважаемый гражданин «как-вас-там-звать»! Во-первых, вы мне не тыкайте, я при исполнении, – десять лет назад Наталья Семёновна, позвонившая в нашу дверь для переписи, говорила точно также – вспомнилось мне кстати.
– При каком ты исполнении? Извините, вы… При каком вы исполнении? – «джинн» превратился в мужчину, издевательски скривившего губы, однако его тон в разговоре сменился на сдержанно-ироничный.
– Я переписчик, принимаю участие в переписи населения. Дома на этой улице находятся на моём участке. Так что в этом помещении нахожусь совершенно законно. И вы не имеете права меня выгнать! И вообще, вы кто такой? Живёте здесь? Прописаны? – я решила идти до конца, тем более что ирония в глазах собеседника (теперь уже синих, как летнее небо перед восходом солнца) сменилась удивлением.
Однако он быстро взял себя в руки.
– Понял. Слышал о вашей переписи. Покажите документы, удостоверяющие личность.
– Во-вторых, перепись – не моя инициатива. Это государственное дело, – я протянула ему «корочки» переписчика.
Ничего не ответив, он внимательно изучил удостоверение, отдал его и вышел. Стремительно и молча.
Дверь, выпустив странного «джинна», жалобно звякнула расшатанной алюминиевой ручкой.
Я неловко присела на краешек кресла, осторожно положив зелёный портфель на одну из резных львиных голов.
Мирра Львовна засмеялась. Засмеялась так громко, как только могло смеяться одиночество в её глазах.
* * *14 октября 1941 года. Польцин[15]. Санаторий «Борков»
– Minna, folge mir nach! Morgen verlasst du[16].
Не обращая внимания на приближающуюся фрейлейн Гериону, прячусь в угол и торопливо листаю страницы старого журнала. Наверное, его забыла фрейлейн Катарина, наша няня. Она очень добрая, тайком от всех приносит нам конфеты. А воспитатели её не любят. Всегда ругают.
Журнал такой красивый. Правда, весь потрёпанный. На обложке цифры 1, 9, 1, 2, потом красивая закорючка и снова цифра. Я знаю эту цифру, но забыла, как называется. Она похожа на перевёрнутый стул. А внутри много-много букв – маленьких и чёрных, как муравьи, что бегают по тропинке в парке. Буквы выстроены ровно, словно на параде. Я не умею читать, а картинок здесь совсем мало. Но всё равно интересно. Вот река, дом, машина, деревья – они нарисованные. Я тоже умею рисовать. А вот и люди. Они не нарисованные, а как живые: тётя с дядей держат за руку девочку, одетую в розовое платье. На рисунке оно серого цвета, но я точно знаю, что платье – непременно розовое. Иначе и быть не может. Деревья должны быть зелёные, небо – голубое, а платья у девочек – розовые. У меня никогда не было такого платья. Я вырасту и обязательно куплю розовое платье. Или два. Для себя и своей мамы. Вон, какие они красивые – мама, папа и дочка, улыбаются друг другу. Дотрагиваюсь до прохладной страницы в том месте, где рука девочки соприкасается с рукой мамы. Тепло…
В комнате нас пятеро – две девочки и три мальчика. Я – Минна Браун, родилась в Познани в 1938 году. Родители отказались от нас, бросили. А добрые дяди и тёти из Германии спасли. Я люблю Германию. Это моя родина.
Сейчас по распорядку свободное время в игровой комнате. Это значит, что можно передвигаться без команды воспитательницы, смотреть картинки в книжках, играть с куклами.
– Minna Braun! Gemeine Mädchen! Komm sofort zu mir! Sie sind für Ungehorsam bestraft! Wirst du in der Ecke stehen für zwei Stunden![17]
От страха захлопываю журнал. С последней страницы на меня смотрит та же тётя, но уже без девочки. Девочка, должно быть, с папой ушла погулять. А тётя улыбается и протягивает мне руку. Сердце почему-то дрожит, как ослиный хвостик. Кто это? Почему я радуюсь? Торопливо и неуклюже пытаюсь оторвать страницу. Главное – сохранить. В кармашке её увидит воспитательница. Отворачиваюсь к окну и засовываю листок под платье. Бумага колется и громко шуршит. Надо терпеть.
Интересно, а как живётся той девочке в розовом платье? Наверное, хорошо. Папа и мама её не бросили.
– Minna Braun! Woher ist das Magazin da?[18]
Глава 4
15–16 октября 2009 года. Минск
Квартира, такая родная и уютная, встретила тёплыми объятиями домашнего халата, предложила тапочки, напоила горячим чаем.
Я прилегла на диван, укрылась любимым клетчатым пледом и, как киношные героини, предалась размышлениям.
Заканчивался второй день переписи. С большим трудом мне представлялось, как выдержать остальные десять дней.
Хотя, по правде сказать, устала я по одной простой причине: слишком много удивительной и непонятной информации свалилось на меня в квартире Мирры Львовны Андреевой.
И чем дольше я думала о странной квартире, её не менее странной хозяйке и полусумасшедшем мужчине из волшебной лампы, тем меньше я хотела туда возвращаться. Зачем это нужно? Слушать выжившую из ума старуху, позволять себя оскорблять врывающемуся в дом истеричному бизнесмену?
Кто он вообще такой? Зачем пришёл к старушке? Да и вёл себя так, словно хозяин в этом доме. А лицо у него, как у одного из десяти пыльных ангелов, которые кружатся на бронзовой люстре, – преломлённое тусклым светом октябрьских сумерек. Вот он уже стоит рядом, протягивает мне гравюру Дюрера и смеётся. И тут же смеются пять кошек. Как-то по-особенному, скаля клыки, хохочет старая знакомая – рыжая бестия с длинным подрагивающим хвостом. «Ты всё поймёшь. Нужно только спросить. И поставить точку», – Мирра Львовна протягивает мне тонкую ветку ивы, ветка на глазах зеленеет и зацветает красными гвоздиками. Двенадцать прекрасных гвоздик. «Девонька, ты пришла в то самое место и в то самое время», – она переступает раму своего мутного зеркала и зовёт меня с собой.
Я осторожно ступаю за ней, прохожу, отражаясь в большом самоваре, мимо круглого стола, застланного кружевной скатертью, протягиваю руку к зеркалу и… просыпаюсь. Рука лежит на прохладной обложке фотоальбома о творчестве Дюрера. Открываю наугад. «Мария с гвоздикой». Одна из моих любимых картин.
То самое место и то самое время.
Третий день переписи населения с утра встретил проливным дождём. Октябрь в этом году не баловал солнечными днями. Я люблю время листопада. У каждого оно своё, это время. Прекрасен ранний, августовский, момент увядания, когда первые жёлтые самолётики осени срываются с зелёных ветвей лета и, весело скользя, приземляются на яркие пятна астр, георгин, гладиолусов. Однако особенно хорош для меня момент позднего листопада. Люблю смотреть, как рано утром после первых заморозков в полнейшей тишине летят навстречу неизбежной зиме зрелые письма лета. Торжественное, многоцветное увядание.
Но сегодня был совершенно не тот день. Ветер трепал ветки, листья нервно срывались с деревьев и летели, оголтелые, к небу, потом к земле, бросались друг к другу на помощь и обречённо падали в грязь. Я открыла зонт, прижала покрепче свой зелёный портфель и вышла из подъезда.
- Генерал Мальцев.История Военно-Воздушных Сил Русского Освободительного Движения в годы Второй Мировой Войны (1942–1945) - Борис Плющов - О войне
- Алтарь Отечества. Альманах. Том 4 - Альманах Российский колокол - Биографии и Мемуары / Военное / Поэзия / О войне
- В списках спасенных нет - Александр Пак - О войне
- Кукольник из Кракова - Рэйчел Ромеро - О войне
- Афганский «черный тюльпан» - Валерий Ларионов - О войне
- Сквозь огненные штормы - Георгий Рогачевский - О войне
- В начале войны - Андрей Еременко - О войне
- Скаутский галстук - Олег Верещагин - О войне
- Акция (из сборника "Привал странников") - Анатолий Степанов - О войне
- Вы любите Вагнера? - Жан Санита - О войне