Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Вечером в скриптории монахи аккуратно переписывали текст послания, а наутро оно уже отправлялось с гонцами по городам и весям христианского мира.
— Кто прибыл, брат Россаль? — Бернар Клервосский неожиданно вышел из оцепенения и резко повернул голову к ждущему распоряжения монаху.
Брат Россаль опустил глаза. С недавних пор он чувствовал, что попросту не может выдерживать прямой взгляд настоятеля. Он был точно наполнен живым огнем — пламенем божьего гнева, испепелившим Содом и Гоморру. Едва уловив его, любой из братии начинал тут же невольно вспоминать все прегрешения от детских шалостей до сего дня.
— Посланец его святейшества ожидает в трапезной. Я велел накормить его с дороги.
— Он что же, болен?
— Нет.
— Так отчего же ты решил кормить его в этот час? До общей трапезы еще несколько часов.
— Но, ваше преподобие, он устал с дороги. Путь был неблизкий.
— Посвятивший жизнь Божьему служению да не позволит слабости взять верх над повелением Господним. Впрочем, чего другого ожидать от слуг растленного владыки Рима? — Бернар отвернулся, бросив на прощание: — Зови!
Брат Россаль, пятясь, вышел из кельи, оставляя настоятеля наедине с Творцом небесным.
— Отец мой наложил на вас тяжкое иго, — точно вослед ему прошептал Бернар. — А я увеличу иго ваше. Отец наказывал вас бичами, а я буду наказывать скорпионами.
Посланец святейшего папы был крайне раздосадован. Конечно, христианское смирение велело простить не в меру ревностному собрату приказ лишить его — доброго христианина и почитаемого в самом Риме священнослужителя — такой малости, как кусок хлеба после долгого пути. Это было неслыханно, но с чудачествами Бернара Клервосского приходилось мириться. Всякому нынче было известно, что благодать Господня пребывает с неистовым аббатом, а уж пути Всевышнего неисповедимы.
Посланец его святейшества вошел в приоткрытую братом Россалем дверь, плотно зажмурил глаза и вновь открыл их, чтобы быстрее свыкнуться с царившим в келье сумраком. Если не считать слабого огонька, жавшегося к фитилю масляной светильни, неказистое помещение было погружено во тьму. С трудом можно было различить каменное, ничем не застеленное ложе, распятие на стене да темный провал закрытого от солнечных лучей оконца.
— Прикажите подать свечей, — обернулся посланец к брату Россалю.
— Не след! — обрезал аббат Бернар. — Незачем разглядывать земную скверну.
— Но… — начал было пришедший.
— Вы прибыли от римского понтифика, мой благочестивый брат во Христе. Что велел передать его святейшество?
— Прежде всего мне велено было осведомиться о вашем здравии.
— Здравие мое, как и вся жизнь, в руке Божьей. Я не ропщу, но радуюсь, с благодарностью принимая все посылаемое мне Творцом.
— Однако же, — несколько обескураженно начал посланец…
— Dixi.[6]
В келье повисла тяжелая гнетущая пауза. Римлянин не знал, что и сказать. Ему — потомку древнего патрицианского рода — внове было пытаться разговорить спину какого-то провинциального аббата. Бернар Клервосский не соизволил даже повернуться в его сторону.
— Его святейшество, — после тягостного молчания начал визитер, — много наслышан о вашем походе в Британию. Его весьма заинтересовали рассказы о подвигах и чудесах, которые свершались в те дни. В Риме ходят слухи, будто вы лично мечом сразили некоего демона, восставшего из бездны! Святейший Папа велел изъявить вам свое настоятельное желание, чтобы произошедшее было тщательнейшим образом изложено на пергаменте и передано ему. По высочайшему повелению я буду ждать, пока вы не окончите сей труд, чтобы лично доставить его понтифику.
— Не утруждайте себя и меня пустословием. Соберите тех, от кого слышали россказни о моем походе, и запишите их речи.
— Вы отказываетесь?
— Я прошел сей путь и изъязвил чело терниями его с единой целью — исполнить волю Царя небесного. Сей государь превыше всех прочих, и лишь ему одному я служу, и лишь ему даю ответ. Остальные властители суетны и греховны в своей неизбывной суетности.
— Так вы что же, — возвысил голос посланник, — отрицаете святость и непогрешимость наместника святого Петра?
Бернар Клервосский, словно нехотя, поднялся с коленей и, наконец, повернул к незваному гостю суровое лицо. Тому вдруг показалось, что в келье стало значительно светлее — так озаряется ночная мгла вспыхнувшим пожаром.
— Когда грешник, в отчаянии бия себя руками в грудь и разрывая убогое рубище, восклицает: «Mea culpa!»,[7] Господь снисходит к раскаянию его и очищает милостью своей от всякой скверны. Когда же рожденный и погрязший во грехе, будто монарший венец, несет людским хотением дарованную непогрешимость, — да будет он посрамлен в гордыне своей! Никто как Бог!
— Но это ересь!
— Ересь?! Ересь — для ключаря святого Петра, поставленного Господом блюсти чистоту возлюбленной дочери Христовой, святой нашей матери церкви, — побираться по дворам князей мирских, коим самим пристало ждать милостивых повелений от того, кто превознесен Господом надо всеми! Ересь — для святейшего Папы становиться одним из властителей вроде прочих герцогов и принцев, ублажающих свои прихоти и позабывших страх божий! Ересь — не видеть очевидного и не делать подобающего. Вот что такое ересь! А теперь ступайте с Богом. Мне более нечего сказать ни вам, ни тому, кто вас послал.
Не заставляя себя упрашивать, ошеломленный посланец выскочил из кельи и опрометью бросился по коридору, едва не сбив брата Россаля.
— Вы прогнали его? — сдавленным голосом спросил тот, удивленно глядя на обращенного в бегство пастыря Божьего.
— Не я, но истина, — коротко ответил Бернар. — Все это пустое. Слушай же, Россаль, брат мой! Мне было видение: в Британии из вод богомерзкого озера меж пяти гор вышел отрок, невинный с виду, но змей свил гнездо в сердце его.
— Помилуй мя, Господи! — перекрестился брат Россаль.
— Вели призвать сюда Гуго де Пайена.
Длинные разноцветные вымпелы рыцарей-баннеретов весело плескались над головами руанских дворян, выехавших за городские ворота, чтобы загодя встретить щедрого на милости короля и сопроводить его в Руан — распахнутое сердце Нормандии. Людовик Толстый наблюдал с холма, как гарцуют в ожидании его появления доблестные воины — цвет здешнего рыцарства, о чью отвагу раз за разом прежде сокрушались попытки вернуть в повиновение французской короне некогда утерянное герцогство. Больше века французские короли пытались добиться этого, но каждый раз безуспешно. Теперь Нормандия была готова с почетом и покорностью встретить своего законного государя.
Людовик, довольный, улыбнулся — даже если бы он в своей жизни не сделал ничего более, имя его останется живо в потомках из-за одного лишь нынешнего дня.
— Нам пора ехать, — напомнил королю восседающий на смирном ушастом муле аббат Сугерий. — Не след заставлять подданных долго ждать.
— Я дольше ждал этого часа, — горделиво отмахнулся Людовик, но дал шпоры коню.
Трубы взвыли, и кортеж его величества медленно и торжественно тронулся вниз с холма.
— Вот и свершилось, — тихо проговорил Людовик, оборачиваясь к Сугерию. — Мой дед мечтал дожить до сего дня. — Он вдруг усмехнулся. — Интересно, что думает по этому поводу новый король бриттов?
— Можно предложить, что Гарольду III нет дела до нормандских владений его предшественников. Матильда же, дочь короля Генриха Боклерка, прости Господь душу грешника, сейчас тоже вряд ли помышляет о наследстве Вильгельма Завоевателя. Поговаривают, что события последних месяцев подорвали не только ее телесное здоровье, но, увы, и душевное. Она почти не разговаривает и соблюдает настолько суровый траур, что даже король видит ее лишь изредка. Не могу сказать, что Господь безвинно наказал это предерзкое семейство, но следует признать, что Матильда в нем — отрадное исключение.
— Оттого теперь она и жива. И пусть живет себе подальше отсюда, — подытожил услышанное Людовик. — Но как бы то ни было, надо как можно скорее послать моему дорогому троюродному брату Гарольду III высокое посольство, дабы приветствовать его восшествие на престол и убедить в нашем дружеском благорасположении и родственной любви. Следует объяснить Гарольду, что, приняв под свою руку Нормандию, мы вовсе не покушались на его владения, а лишь вернули свои. Необходимо указать, что земли эти были отторгнуты от Франции теми же преступными руками, что отобрали корону бриттов у его деда, короля Гарольда, убитого при Гастингсе. Во всем же прочем между нами не может быть ни вражды, ни разногласий, и я рад буду стать его вернейшим другом во имя процветания наших королевств и во славу Божью.
— Я составлю послание, мой король. Но, боюсь, ваше доброе намерение будет тщетным.
- Смарагд - Сергей Бойко - Альтернативная история
- Тайная история сталинских преступлений - Александр Орлов - Альтернативная история
- Трехглавый орел - Владимир Свержин - Альтернативная история
- Дети Империи - Олег Измеров - Альтернативная история
- Второй фронт - Владимир Поселягин - Альтернативная история
- 100 лет молодости - Valentina Nikolina - Альтернативная история
- Мамалыжный десант (СИ) - Валин Юрий Павлович - Альтернативная история
- Все могло быть иначе: альтернативы в истории России - Владимир Шевелев - Альтернативная история
- Реализация - Дмитрий Николаевич Дашко - Альтернативная история / Детективная фантастика / Попаданцы
- Из Америки – с любовью - Владимир Серебряков - Альтернативная история