Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Не так сентиментальна была моя бабушка. Помню, как во время домашних занятий учил я какие-то стихи и, каждый раз, когда я забывал то слово, то фразу, кухонное полотенце в руках бабушки с завязанным узлом на конце опускалось на мою спину с довольно порядочной кинетической энергией! Но «избиением дитяти» назвать это было нельзя! Бабушка тоже любила меня, но по-своему.
Но, всё же, однажды заработал я от матери пощечину. Не оплеуху, свалившую меня с ног, а так, шлепок по левой щеке, которая горит у меня и сейчас от воспоминания о том случае. Было мне тогда лет восемь. Шли мы с мамой по улице, — это было где-то за Гостиным Двором — и я начал напевать всем тогда известную песню: «По улицам ходила, большая крокодила, она, она, голодная была…», но только с блатными словами. Мать остановилась и спросила:
— Кто научил тебя этой песне? Я почему-то заявил с гордостью:
— Я сам сочинил её.
Вот тут-то и шлёпнула меня мать по щеке, добавив:
— Всё прощу, но ложь — никогда! Эти слова были моим маяком до тех пор, пока я сам не понял, что врать можно, но только когда это просто необходимо для спасения своей шкуры. И без вреда для других!
Мама всегда старалась как-то наставить меня на «путь истинный». В один из выходных, после очередной жалобы из школы, привела меня она к одному «важному человеку». Это был друг семьи, но, увы, фамилию его я не могу вспомнить. Поднялись мы с мамой по лестнице, зашли в квартиру, и после традиционных приветствий с хозяйкой семьи мне предложили зайти в комнату — кабинет хозяина. С левой стороны были полки с книгами, за письменным столом, спиной к окну, сидел хорошо сложенный и с приятным лицом мужчина. Во всем его облике чувствовалась уверенность, которая вызывала чувство уважения[1]. Я стоял перед ним, переминаясь с ноги на ногу. Он задал несколько вопросов и под конец этой организованной мамой аудиенции встал из-за стола и, положив руку на моё плечо, сказал мне, что я крепыш, а в здоровом теле должен быть и здоровый дух — он уверен, что я исправлюсь.
Эти слова его, так меня «взбодрили», что по дороге домой, когда мать завела меня в какой-то садик со спортивной площадкой, я захотел показать перед мальчишками и мамой, как надо спускаться по отполированным столбам — по ним ребята соскальзывали вниз на спор, кто приземлится первым. Забравшись наверх и выждав, когда соперники приготовились к спуску, я расслабил хватку до такой степени, что просто упал по столбу вниз. Да, я был первым, но с вывихнутой ступней. Бедной матери пришлось взять меня на руки и нести до самого дома.
Мои последние воспоминания о матери — не совсем приятные, но это было!
Мать заболела чем-то, что скрывали от четырнадцатилетнего мальчишки. Ей делали операции, высылали в Алупку или Алушту на выздоравливание. Наши две комнаты были заполнены всякими кактусовыми растениями, сок которых должен был быть полезным ей для выздоровления. Все это проходило мимо меня, как что-то «нормальное». «Ну, заболела, теперь вылечивается», — думал я, так как никто не говорил мне о серьезности болезни матери. Но мать слегла в постель. Начали приходить доктора или медсестры и делать матери какие-то уколы.
Моя мама Янина Николаевна Дичбалис. Фотография сделана за год до её преждевременной кончины. Её автобиография приведена в Приложении 1
Она стонала, но так тихо, что я всё ещё не принимал всю обстановку всерьёз. Пока, в один день, бабушка не позвала меня в комнату, где лежала мама, сказав, что мать хочет поговорить со мной. Я подошел к кровати. Мать лежала обессиленно и смотрела на меня своими большими глазами на исхудавшем лице.
— Обними меня, — попросила она меня.
Встав на колени, чтобы подсунуть руки под её подушку, я мог следить за движением материнских губ и ловить шелест её слов, произносимых ею с огромным трудом.
— Зыгмусь, — стараясь всё досказать до конца, проговорила мама, — иди по жизни так, чтобы мог бы вернуться по своим стопам без стыда.
Остановившись и через несколько секунд собрав последние силы, мать добавила вторую фразу:
— Если будешь в сомнении, что делать, подумай, а что сказала бы я…
Она вздохнула с трудом, на её лице показалось страдание, огромный сгусток крови выскользнул из её тела… и она умерла!
Покажется Вам это странным или нет, но мне уже за восемьдесят, а я всё ещё, когда в сомнении, вспоминаю её последний совет. И это здорово помогает!
Умерла мать двадцать второго июня 1935 года, тридцати пяти лет от роду.
Как в тумане, вспоминаю какое-то кладбище, ограду с уже находившимися там двумя могилами, какого-то попа с кадильницей и человек двадцать провожавших мать в её последний путь.
Чуть ли не на следующий день от учреждения, где работала мать, была выделена путевка для меня в санаторий, в Крым. Помню, как в городе Феодосия подчинялся режиму санатория. Вставал рано, делал зарядку, ходил по горам, спал после обеда и ложился спать рано. Всё остальное, до начала 1938 года, вспоминается с трудом и как бы в тумане.
О школьных днях помню мало. Потрясло всех, и нашу семью в том числе, сообщение, потрясшее весь Советский Союз в переносном и прямом смысле — убийство Сергея Мироновича Кирова.
Серое утро, нас собрали в коридоре школы, но вместо утренней зарядки последовало ужасное сообщение, которое оказалось роковым для многих честных и патриотически настроенных людей. Они погибли в последующей волне арестов, доносов, ссылок и расстрелов. Одна невинная жертва была вырвана и из нашего класса — Нора Вальцет. Она отказалась подписать донос на родителей.
Вместе с нами в квартире жили ещё две семьи. Юрист по фамилии Мессер с супругой и профессор немецкого языка Мэри Крих. Её муж, профессор лингвистики, был арестован и сослан куда-то. Её брат, химик, тоже сгинул в безвестности. По ночам все прислушивались к шагам по лестнице, особенно, если поднимались трое. Но меня это как бы не касалось, ни мама, ни бабушка не объясняли мне их такое пугливое поведение.
Мне кажется, что меня просто оберегали от посвящения в истину происходившего. Только теперь я понимаю, что происходило.
С Мэри Крих я «познакомился» в семилетнем возрасте. Она, бездетная, обожала меня, и так как между нашими комнатами были широченные двери, которые не замыкались, я свободно ходил по её комнатам.
Её муж и брат коллекционировали почтовые марки. Это была бесценная коллекция в нескольких толстенных альбомах, которые мне часто показывали. И вот, выбрав день, когда семьи Крих не было дома, я прихватил самый толстый альбом и перетащил его в мою комнату и сразу же доложил об этом маме. Вот, де, какая удача! У них альбомов куча, никто не заметит пропажу нескольких тысяч почтовых марок, а нам они пригодятся — красивые, приятно на них смотреть… Это были мои оправдания на вопросы матери, объяснявшей мне, что мой поступок некрасив и может быть понят как воровство, а не «распределение красивых марок». К этому времени вернулась семья Крих. Мать заставила меня перенести альбом обратно и передать его собственникам со словами: «Простите меня, я — вор!»
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});- Дневники полярного капитана - Роберт Фалкон Скотт - Биографии и Мемуары
- Белые призраки Арктики - Валентин Аккуратов - Биографии и Мемуары
- Уроки любви. Истории из жизни А. Ч. Бхактиведанты Свами Прабхупады - Бхакти Госвами - Биографии и Мемуары
- Дневники 1919-1920 годов - Аркадий Столыпин - Биографии и Мемуары
- Мысли и воспоминания. Том II - Отто фон Бисмарк - Биографии и Мемуары
- Путь христианина - Сергей Мокрицкий - Биографии и Мемуары
- Оно того стоило. Моя настоящая и невероятная история. Часть II. Любовь - Беата Ардеева - Биографии и Мемуары
- Воспоминания - Альфред Тирпиц - Биографии и Мемуары
- У стен недвижного Китая - Дмитрий Янчевецкий - Биографии и Мемуары
- Прощание с иллюзиями: Моя Америка. Лимб. Отец народов - Владимир Познер - Биографии и Мемуары