Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Чего это такой свет в комнатах? – спросил Нардзевский.
– Да приехали там…
– Кто приехал?
– Немец, что ли. Не разберешь. Приехал еще с одним из самых Кельц. Того возница повез в Боженцин, а этот вот остался и сидит.
Нардзевский сопел совсем негостеприимно. В конце концов он не выдержал и, толкнув первого попавшегося слугу, проворчал:
– Черт бы тебя побрал с твоим немцем!
Провожаемые неистовым лаем своры собак, охотники поднялись на крыльцо и прошли в комнаты. Навстречу им из-за стола встал молодой еще, бритый, красивый мужчина, одетый по-немецки в черный полукафтан с отворотами, толстые чулки и полусапожки. Пристально глядя на Нардзевского, он отвесил изящный поклон. Затем, с трудом выговаривая слова и забавно расставляя ударения, он произнес:
– Имею ли я честь видеть помещика, вельможного пана Нардзевского?…
– Нардзевский, весь к вашим услугам… Позвольте спросить, кого имею честь… в этих… гм… скромных стенах?…
– Гибль. Из Келецкого крайсамта…[3]
– Ах, вот как… Очень приятно. Прошу, сударь, располагаться как у себя дома! Я сейчас к вашим услугам.
Комиссар Гибль сел на ободранный стул и при трепетном свете двух сальных свечей холодными глазами равнодушно смотрел на Рафала, который, оставшись один на один с гостем, не знал, что ему делать. Он не снял с плеча свое ружье. На помощь ему пришел Каспер. Рафал уселся в темном углу большой комнаты и сразу почувствовал, что ему страшно хочется спать. У него живот от голода подвело, но сон смыкал ему глаза. Юноша еще различал «немчуру» и пламя оплывающих свечей, но где-то ужасно далеко…
Целая свора собак бродила по комнате. Некоторые из них, прыгнув на диван, стоявший около стола, смотрели гостю прямо в глаза, другие укладывались спать у большой печи. Герои дня, Неман и Висла, смело улеглись в углу диванчика, на котором спал Рафал. Меж тем Нардзевский, сняв лисий полушубок, вышел из соседней комнаты в легких сапогах и лосиной куртке с серебряными пуговицами. Лицо у него побагровело, и глаза покраснели от ветра. Нардзевский сел за стол напротив приезжего немца. Прежде чем заговорить с ним, он приказал:
– Ужин!
Каспер скрылся в дверях, которые вели в сени и кухню, находившуюся на другой половине большого дома.
– Садись, Рафал, – проговорил Нардзевский. Затем, обращаясь к Гиблю, прибавил: – Мой племянник, Ольбромский, с Сандомирщины… Тратит свою juventutem[4] в классе поэтики в сандомирской школе.
Гость молча, не поднимая глаз, поклонился.
Нардзевский смотрел на него неподвижным взглядом, не выражавшим ни тени дружелюбия.
– Хотелось бы мне знать, – вполголоса проговорил он вежливым, почти униженным тоном, – имеем ли мы честь принадлежать к той же нации, что и вы, ваша милость, пан комиссар, или, увы…
Приезжий поднял голову. Неопределенная улыбка скользнула по его губам. Он ответил осторожно, подумав:
– Я родился в столице, в Вене. Мой отец поселился там после отъезда из Чехии.
– Из Чехии? Вот как…
– Да. Мы славяне.
– Понятно.
– Когда мне было шесть лет, родители переехали в Восточную Галицию и поселились в Ярославском крайсамте. Там я вырос. Отец мой был управляющим имений князя Олельковича.
– Понятно.
– Я теперь… я теперь – почти галичанин. Вены не помню, умею говорить по-польски.
– В самом деле?
– Я очень привязался к здешним, западно-галицийским помещикам и к этому краю, к Западной Галиции. Меня направили сюда из Львова, когда после печальных событий и прискорбных беспорядков[5] этот край стал, наконец, жить в довольстве под властью августейшего императора и короля Франца Второго.
– Это вы хорошо сказали.
– Прекрасный край!
– Да, да, прекрасный, только не очень веселый и, как вы сами изволили заметить, мятежный, – проговорил шляхтич, покачивая головой.
– Землю плохо тут обрабатывают… – нерешительно заметил чиновник. – Да и бездорожье, особенно в Келецком крайсамте. Боже, какие тут у вас дороги! Я думал, что такие бывают только в Карпатах.
– Это, сударь, польские дороги. Захочешь, так как-нибудь и по таким доедешь. Да что там! И туда заедешь, куда, кажется, только ведьма на помеле может залететь…
Разговор оборвался, так как подали ужин. Распахнулась дверь, и дородная экономка внесла блюда с колбасой в густом соусе. Две девки несли по блюду с картофелем, обильно политым салом со шкварками. В мгновение ока стол был накрыт скатертью и уставлен фаянсовыми тарелками с отбитыми краями. Ножи и вилки были самые простые, с черенками из оленьего рога. Гость осторожно взял себе кусочек колбасы, остальное в один миг поделили между собой хозяин и Рафал, проголодавшиеся после целодневной охоты. Дымящаяся картошка исчезла. Исчезло и второе блюдо: заяц, зажаренный на вертеле. Доезжачий Каспер все время стоял у дверей и глотал слюнки так, что кадык у него ходил ходуном. Он вынимал патроны из ружей и промывал стволы теплой водой.
Рафал, услыхав приятную музыку обмотанного мокрой паклей шомпола, который ходил взад и вперед по каналу стволов, даже не прикоснулся к рюмке вина, которую подвинул ему дядя. Он присел на корточки рядом с доезжачим и сонными глазами смотрел, как брызги грязной воды летят с полок в таз. С немцем Рафалу было скучно, а лечь спать он не мог, так как ему стлали всегда в этой комнате на диване.
– У вас, сударь, я вижу, отменные собаки. Чудные собаки, – сказал гость, с явным отвращением гладя голову Немана, который фамильярно положил ему лапы на колени.
– Да, славные собачонки. Стары уж стали, но все еще в поле. И нюх и сметка еще хоть куда. Особенно у суки. Поди-ка к хозяину, Вислечка.
Он привлек к себе собаку и стал нежно гладить ее.
– С виду она как будто вялая, а на самом деле это собака с тонким чутьем, гончая чистых кровей. Неман, он тоже резов и упорен, а все-таки только за ней поспевает. Поглядите-ка, сударь, какие у нее широкие ноздри! А какие влажные! Если уж собака таким носом потянет, так уж будет что по этой трубе мозгу передать. Зато какой у него хребет! Мускулистый, длинный, взгляните-ка. А у нее зато лапа. А? Видите, какой длинный след? Она у меня еще ни разу не споткнулась.
– Ну! – вмешался Каспер. – Где там такой суке споткнуться; да она по снегу ли, по мерзлой ли земле как лиса идет.
– Он хоть смелый пес, а все иней раз потеряет след и молчком, подлец, догоняет, а ее всегда слышно; идет по лесу, ровно как дилижанс по тракту. Голос, как у молодой вдовушки. Как птица летит, а он потяжелей, поленивей, больше сметкой берет, не такой быстрый, все за ней, все за ней!
– Очень хороши собаки. А вон те овчарки тоже с какими-нибудь достоинствами? – с некоторой иронией спросил Гибль, показывая на больших лохматых собак у печи.
– Те? Это тоже отличные собаки. На кабана – незаменимые! В прошлом году, в самый сочельник, мы кабана с ними чуть не живьем взяли.
– Вот как? – удивился «галичанин».
– Были мы вдвоем, вот с доезжачим. Выследил он кабанов в лесу, тут, на Буковой горе. Ночевали мы на болотце, в тех местах, где земля не замерзает. Поднялись чуть свет. Пустили этих собак в молодняк. Тихо, тихо… И вдруг вот этот Разбой как взвизгнет: ай-ай-ай! Все тут как тут, зубы ощерили и вперед. Такого выгнали кабана, сущий буйвол, – и прямо на него, на Каспера. Ну-с, стал это он примеряться, брать на мушку, прицеливаться и – верите! – промахнулся. Агtifex.[6] Он и такую штуку может отколоть, хоть со мной тридцать лет на охоту ходит, и хвастает, будто дупеля и ласточку влет бьет. А собаки все свое: загнали кабана в глубокий снег. Если бы вы, сударь, видели эту картину! Один в ухо вцепился, перелез через бестию на карачках и висит, не пикнет. А глазищи у него прямо кровью налились. Другой держит за левое ухо, передними лапами в снег врылся, в землю, и не пускает. А третий, Куцый, все нападает, все нападает… Кабан всех на себе тащит и бредет по снегу. А клыком, понимаете, не может достать, потому что Разбой… Иной раз только фыркнет, либо мордой ткнет… Я стрелять не могу, а то еще, сохрани бог, собаку убьешь. Да я скорее в ногу себе выстрелил бы, чем в такую собаку. Ну, а кабан-то в лес уходит, а мы, как дураки, за ним. В конце концов мой Каспер набрался храбрости. Перекрестился, прыгнул на кабана, сел на него верхом, крепко, как на лошадь, и каблуками в землю уперся. Вот этим самым ножиком, который висит у него за поясом, стал он кабану глотку перерезать. Ну, и насмеялся я тогда. Семь раз отче наш можно было прочитать, пока он ему все жилы и arterias[7] перерезал.
– Сердитая бестия был этот кабанище! – вздохнул Каспер. – Я с ним встречался раньше! Раз он на Цисовском напал на меня да так распорол мне клыком икры, что до самой кости мясо содрал, как ножом до самого колена срезал. Чуть было, черт, под себя не подмял, потому уж очень я его испугался. И сейчас вспомнить стыдно. А я уже бывал под кабаном. Не один уж мне распарывал кожух на спине то правым, то левым клыком, да копытами топтал меня! Потому я и знаю, что за силища у них! Свинья! Глянул на меня, проклятый, глазом всего-то с желудевую скорлупку, а у меня кровь в жилах застыла, и голос пропал… Только я и тогда ему глотку пощекотал…
- Луч - Стефан Жеромский - Классическая проза
- Три часа между рейсами - Фрэнсис Скотт Фицджеральд - Классическая проза
- Барчестерские башни - Антони Троллоп - Классическая проза
- Обещание - Стефан Цвейг - Классическая проза
- Соки земли - Кнут Гамсун - Классическая проза
- Экзамен - Хулио Кортасар - Классическая проза
- Принуждение - Стефан Цвейг - Классическая проза
- Зеленые глаза (пер. А. Акопян) - Густаво Беккер - Классическая проза
- Золотой браслет - Густаво Беккер - Классическая проза
- Обещание - Густаво Беккер - Классическая проза