Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Тема стала модной. Вызывала научные споры и полемику в газетах. Давно уж освободили тех, за кого я старался, число психиатрических преследований несколько снизилось, а волна протеста продолжала расти. Стремясь как-то выправить опасный крен и сбросить "балласт", советские наделали еще больше оплошностей: выгнали на Запад почти всех бывших "политпсихов" - тут их, конечно, освидетельствовали и нашли здоровыми. Выпустили и нескольких советских психиатров, рассказавших о злоупотреблении их профессией. Все это лишь подлило масла в огонь. Проблема наша не только приобрела права гражданства на Западе, но даже "институционализировалась"; появились диссертации, солидная библиография и комиссии по изучению... Появились даже люди, профессионально заинтересованные в новых и новых случаях психиатрических репрессий. Я думаю, все это и доконало советских упрямцев. Не оставалось никакой надежды на "спад" - только выпустить тех, о ком особенно шумят, и переждать шторм. А коль скоро я по воле случая оказался в самом его центре, мое освобождение было предрешено. Вспомним также, что и время было особенно благоприятное для таких кампаний. Идея прав человека стала вдруг необычайно популярна, как всегда бывает после увлечения коллективистскими идеями. Еще каких-нибудь 10-15 лет назад, когда появились первые сообщения о психиатрических преследованиях в нашей стране (случай В. Тарсиса, М. Нарицы, еще раньше - А. Есенина-Вольпина), это не вызвало массового интереса. Теперь же на смену марксистскому средневековью шел гуманистический ренессанс А выход "Архипелага ГУЛаг", естественно, привлек все взоры на восток, Идея "диссидентов", "диссидентства" внезапно стала чуть ли не центральной в общественной жизни. Для разочарованной в марксистской догме молодежи она оказалась новой верой. Да и сейчас еще эта тема собирает многотысячные молодежные аудитории во Франции и Италии. То, что было неосознанным импульсом в так называемой "революции 1968 года", вдруг обрело словесное выражение, а наш опыт оказался самым передовым.
Все вдруг превратились в диссидентов. Появились "диссиденты-марксисты", "диссиденты-католики", "художники-диссиденты", "писатели-диссиденты"... Никто не мог точно сказать, что это слово означает. Да и неважно. Главное - против большинства, в одиночку и чтоб преследовали. Психиатрия вообще как символ ненавистного здравого смысла, буржуазного приспособленчества к условиям общества, символ истеблишмента, если хотите - и противостоящий ей бунт нового, оригинального, ни в какие рамки не укладывающегося. Вот как преломилась наша проблема на Западе.
Поразительно, не правда ли? Сколько десятилетий, самых мрачных в нашей истории, когда миллионы уничтожались как "враги народа", а попавшие в психбольницу считали себя счастливчиками, наше общество было пределом мечтаний для такой же точно западной молодежи, какая сейчас содрогается от описания советских психиатрических тюрем. Наши палачи виделись им борцами против истеблишмента, а их истеблишмент казался нам защитой против наших палачей. Как в том популярном советском анекдоте, где два корабля встречаются посреди моря: один из СССР, другой в СССР. Изумленные пассажиры высыпают на палубу обоих кораблей и, свесившись через борт, многозначительно крутят пальцем у виска: "Во психи!"
Что же изменилось? За эти полвека стала советская власть, пожалуй, менее кровавой, чуть-чуть более похожей на нормальное государство, а стало быть, и немного более понятной постороннему. За это же время западные страны социализировались и кое в чем стали напоминать СССР. Коммунизм и вообще марксизм перестали быть идеей бунтарей, сделались принадлежностью истеблишмента. Обе стороны распознали друг в друге свою тень, свое подобие. Самое же парадоксальное, что эта политико-оптическая иллюзия раскрылась благодаря... психиатрии, благодаря нашему самиздату, нашим отчаянным протестам и жестоким судам над ними.
Ожидали ли мы такого поворота? Конечно, нет. У нас-то была конкретная проблема, отнюдь не символ. Конкретные люди, посаженные в конкретные психтюрьмы, и за их вполне конкретное освобождение нам надо было бороться. Да и о Западе мы думали очень мало. Он был для нас всего лишь возможной подмогой. Но так уж, видимо, устроены все идеологии, религии и верования, что непременно возводят конкретно случившееся в ранг символа. Ведь и для Христа крест, наверно, был всего лишь реальным деревянным крестом, а терновый венец - вполне реальной колючкой, царапавшей ему лицо.
Любое массовое движение, будь то движение за сохранение природы или в защиту животных, в условиях демократии непременно становится политической силой, которую все норовят приспособить к своим нуждам. Всеобщая декларация прав человека существовала с 1948 года, никого особенно не возбуждая. Теперь же, после нас, оказалось, что все: социалисты, коммунисты, католики, бизнесмены и правительства - только о ней и заботятся.
Поначалу это новшество застало советских врасплох. Ни Ленин, ни Маркс ничего не говорили о правах человека. Инициатива на этот раз шла не от КПСС, "авангарда всего прогрессивного человечества", а значит, уже плохо. Да и зазевались они, упустив начало этого нового движения. Не то что, скажем, движение защитников мира, в 40-50-е годы служившее их послушным инструментом. Из-за своей нерасторопности оказались они теперь под постоянным, все нарастающим общественным давлением и в значительной изоляции. И как ни вали все на Южную Африку да Латинскую Америку, а из-под обстрела уже не выйти. Думаю, что, согласившись на наш странный обмен, надеялись они еще изменить ситуацию. Не случайно им так хотелось, чтобы я к Пиночету поехал. Конечно же, оправившись немного, взвыла советская пропаганда о "сотнях тысяч политических заключенных в США" ("даже сам Эндрю Янг признал этот факт в ООН"), о какой-то "уилмингтонской десятке", запретах на профессию в ФРГ и пытках в Ольстере. То есть опять по принципу "А у них лучше, что ли?", Соответственно, придя в себя от первого испуга, ожили всяческие просоветские "силы мирового социализма". Любимой темой у них стало рассуждать об относительности всего сущего, о том, что дело лишь в градациях да оттенках, а в общем, мол, и на Западе не лучше... Государственные мужи успокоено вернулись к своим сделкам, балансам и здоровому прагматизму. Но что-то очень важное и неуловимое успело измениться в мире.
Все больше и больше людей будет мерзнуть у посольств с самодельными плакатиками, хоть и не убавляется на земле несчастий. Советским же, хошь не хошь, надо как-то от нас избавляться.
В "Правде" нет известий, в "Известиях" нет правды.
(Любимая поговорка советских журналистов.) На самом деле, если умело читать советские газеты, то можно составить довольно аккуратную картину политической жизни Запада или каких-то конкретных событий. Только нужно в совершенстве владеть искусством перевода советской символики, трюков и журналистских штампов, уметь читать между строк и помнить, что всякая публикация в СССР является результатом взаимодействия двух процессов: идеологического директивного контроля и стремления самих работников печати этот контроль надуть, обычно прикинувшись не в меру усердными дурачками. Так уж устроен советский человек, что непременно должен показывать в кармане кукиш родной советской власти. А как еще это сделать, если не с видом услужливого идиота, который все хочет как лучше, а выходит наоборот?
Люди примитивные, без особых интеллектуальных запросов, склонны понимать советские газеты просто наоборот, так сказать, в зеркальном отображении. Если кого-то ругают - значит, хороший человек, а если хвалят плохой. Если много стали говорить о мире - значит, быть войне, а стало быть, надо скорее закупать мыло, спички и соль, пока не исчезли из продажи. Если же хвалятся небывалым урожаем - значит, быть голоду. Все это отчасти верно, однако такое упрощенчество лишает читателя большей части известий, оставляя голую правду. Важны ведь еще оттенки, градации степени. Словом, информация.
Например, сообщения из-за рубежа должны идти со ссылками на иностранные источники, причем совсем не безразлично - какие. Искушенный советский читатель, судя по этому признаку, сразу поймет, что происходит. Скажем, ссылка на то, что "даже буржуазная газета "Монд" вынуждена признать...", или "даже такая недружественная нам газета, как "Нью-Йорк тайме", сообщает...", или еще того лучше - "газета "Гардиан", которую никак не заподозришь в симпатии к коммунизму, пишет..." - означает очередной успех советских, прогрессивных и прочих сил. "И черт их дергает поддакивать, - расстраивается читатель. - А еще буржуазные да недружественные..."
Сообщения же со ссылкой на "Юманите", "Униту" и проч. - это уже получше. Хотя, конечно, читатель наш не преминет ругнуть и их, но уже с облегчением, полупрезрительно - скажем, обозвав "Униту" писсуаром: "Чего от них и ждать еще..."
- Англия и европейское содружество - Владимир Буковский - Русская классическая проза
- Вальтер Эйзенберг [Жизнь в мечте] - Константин Аксаков - Русская классическая проза
- Свет Яблочкова - Николай Лейкин - Русская классическая проза
- Под каштанами Праги - Константин Симонов - Русская классическая проза
- Письма из деревни (1872-1887 гг.) - Александр Энгельгардт - Русская классическая проза
- Том 14. За рубежом. Письма к тетеньке - Михаил Салтыков-Щедрин - Русская классическая проза
- Белый, белый день - Александр Мишарин - Русская классическая проза
- Шаг за шагом - Иннокентий Омулевский - Русская классическая проза
- Трое - Валери Перрен - Русская классическая проза
- Ночью по Сети - Феликс Сапсай - Короткие любовные романы / Русская классическая проза