всё, сокрылось в дымке прожитых лет.
Незаметно подошла осень. Осыпалась листва с дерев. Очередная осень. Терпение иссякало, но Коснятин не спешил. Он слал гонца за гонцом в Галич к Зеремею и Вышате и вопрошал, требовал ответа: готовы ли они? Уверены ли? Перетянули ли на свою сторону епископа Козьму? А Семьюнко, Красная Лисица, как прежде, недоволен Осмомыслом? И как ведут себя городские низы? Кузнецы, гончары, сапожники, косторезы, кожемяки? Всех, всех надо поднять!
В конце октября прибыли в Червен Ольга с Болеславой. Княгиня, как сразу заметил Коснятин, заметно похудела, особенно на лицо. Сноха же её, наоборот, вроде стала краше. Да и одеваться стала, как приличествовало особе княжьего рода – вся сверкала золотом и аксамитом.
Обеим этим женщинам в своих ближайших планах Коснятин отводил немалую роль. Одна должна будет помогать ему править за Владимира, вторая – налаживать связи со Святославом Черниговским, добиваясь от него поддержки и помощи. И боярин щедрой рукой осыпал их подарками. Болеслава ахала от восхищения, щеголяя в собольей шубе и сапожках с высокими каблучками, Ольга примеряла перед зеркалом звёздчатые колты[182] из далёкой страны вятичей[183] и тиверские витые браслеты.
Радовались княгиня и княжна, гонял зверей в пущах и продолжал пьянствовать Владимир, лукаво улыбался Коснятин. Жухлый лист шуршал под ногами в саду. Назревал, наливался гноем нарыв.
Глава 42
Семьюнко сидел в самом тёмном углу горницы Зеремеева терема. Он смотрел на склонившиеся над широким крытым бархатной скатертью столом лица бояр, слушал их негромкую толковню, то проникался решимостью, разделяя целиком их крамольные мысли и чаяния, то вдруг вспоминал детство своё, Ярослава, вместе с которым они плавали на Золотую Липу через Днестр. Может, он не столь уж и виновен? Это всё Чагр и его дочь – они обворожили товарища его младых лет, наколдовали там невесть что, вот и ходит он теперь, ничего, кроме смазливой рожицы белой куманки, не замечая. С трудом отметал прочь сын Изденя сомнения.
Говорил молодой Вышата:
– Содеем, други, как порешили. День на сборы, и на заре подымаем народ. Оборужим холопов своих, двинем к терему княжому. Покончим разом со всею Чагровой сворой!
– Я от Немецких ворот пойду, – молвил Зеремей Глебович. – Ты, Вышата, от моста иди, от дороги киевской. А ты, Володислав, к Лядским вратам своих веди.
– Лепо! – коротко отозвался молчавший доселе молодой Владислав Кормилитич.
Давно мутил он воду в Галиче, вёл осторожные крамольные разговоры. После долгих раздумий Зеремей порешил и его вовлечь в общее их боярское дело.
– Длани от нетерпенья зудят! – прошипел Вышата. – Тако бы и сёк их, гадов! Довольно кровушки нашей попили!
– Имей терпенье. Недолго ждать осталось, – оборвал его Зеремей. Обернувшись, он подозвал прислонившегося к стене у себя за спиной сына.
– Глеб! Тебе порученье будет. Заутре седлай коня, скачи в Бужск, к Луке Чагровичу. Возьмёшь с собой два десятка отроков. И знай: Лука Чагрович живым тут нам не надобен! Уразумел?
– Сделаем, отче! – Глеб криво ухмыльнулся.
От ухмылки этой злой Семьюнке стало не по себе. Да, он разделяет чаяния бояр, но… не до конца он с ними.
Они медленно разошлись, один за другим ныряя в чёрный провал прохладной ноябрьской ночи. Семьюнко вышел одним из последних. Ведя в поводу коня, в сопровождении одного верного слуги, поспешил он вниз по склону Горы. По левую руку громадой высился Успенский собор, по правую тянулись заборы боярских и купеческих дворов. Далеко впереди в тусклом свете месяца мелькнул Днестр. Тихо журчала вода. Тишина стояла в ночном Галиче, лишь собака залаяла где-то невдалеке за изгородью. Семьюнко прибавил шагу.
* * *
– Не разумею, почто отъехать я должна? – Оксана пожимала плечами. – Объясни толково.
– Сам ничего не ведаю. Одно вижу: неспокойно ныне в Галиче. Бери дочь и уезжай в Коломыю. Христом Богом умоляю тебя! Тако лучше будет. Поверь мне, – убеждал жену Красная Лисица.
– Да говори ты толком! – потребовала Оксана. – Чё такое в Галиче творится?! Сколь хожу, где ни бываю, ничё не вижу!
– Недосуг, душа моя, о том сказывать! Ты не стряпая[184] вели-ка возки готовить.
– Не хощешь, стало быть, говорить. Вижу: недоброе вы с боярами задумали. Ну да Господь вам судья! Не по душе мне Настаска Чагровна! Всё под себя сгрести жаждет! Пото… – Оксана махнула дланью. – Ещё раз скажу: пущай Господь вас судит! Ты токмо оберегись. Не лезь, куда не след. Понял?
– Не полезу, милая. За меня не бойся. О себе, о дщери нашей помышляй, – грустно вздыхая перед скорым расставаньем, промолвил Семьюнко.
…Он проводил возки почти до Тисменицы и круто поворотил назад. Нещадно хлестая плетью скакуна, мчался сын Изденя по мёрзлой ноябрьской земле. Холодный воздух был прозрачен и свеж. Солнце слабо светило, выглядывая из-за чёрных стволов грабов. Впереди замаячили Немецкие ворота Галича. Семьюнко весь внутренне напрягся. Завтра… Неведомо, что будет завтра. Но, кажется, он знает, как поступит.
Вечером он внезапно позвал к себе цирюльника и велел сбрить свою рыжую косматую бороду.
– Тако топерича в Угрии и у чехов ходят. А мне, верно, скоро туда езжать надобно будет, – бросил он в ответ на недоумённый взгляд брадобрея.
С нетерпением ждал Красная Лисица наступления утра. И едва заря розовым румянцем окрасила воды Днестра, напялил он на себя простой мужицкий вотол, старую шапку заячьего меха и поспешил за ворота.
Дружно и неожиданно восставал стольный город Червонной Руси.
Глава 43
На Подоле[185] гулко и зычно ударил огромный вечевой колокол. Встревоженный Ярослав, продирая заспанные глаза, вскочил с постели, отбросив в сторону беличье одеяло. В муравленой печи догорали поленья. Лежавшая рядом Анастасия лениво зевнула, прикрывая ладонью рот.
– Что тамо? – спросила она, нехотя приподымая с пуховой подушки хорошенькую белокурую головку.
– Сам не знаю, – пожал плечами Осмомысл.
Невольно залюбовался он своей красавицей-наложницей, с восхищением взирал на её лебяжью шею, на каскад распущенных золотистых волос, на маленькую изящную ножку, которую Настя выпростала из-под одеяла. В то мгновение он не мог ведать, что любуется своей возлюбленной в последний раз.
В ворота ударили чем-то твёрдым. Страж-воротник громко выругался. Следом за первым ударом последовал второй, третий… И снова загудел яростно вечевой колокол.
Ворота поддались и со скрипом разлетелись в стороны. Посыпалась щепа. Во двор оборуженные мечами, саблями, сулицами, секирами рванулись бояре и их слуги. Вознеслись на крыльцо, после короткого лязга скрещённого железа отбросили прочь охрану, выломали двери. Дворец вмиг наполнился криками, руганью, стонами раненых. Впереди всех
