Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Не смей так улыбаться. У меня сердце болит, когда ты так ужасно улыбаешься. Неужели ты ни разу… Ни разу не написал ей даже?
— Нет.
— Почему?!
— Потому что мы не можем быть вместе, а мучить любимых подло, дивушко.
— А она?
— Ну, что ты. Она гордячка. Настоящая леди. И знает, что, почему и зачем.
— Я всё время думаю. Всё время думаю, как сделать так, чтобы вы были вместе!
— Тебе учиться нужно, дивушко, а не забивать себе голову всякой ерундой.
— Мне учёба не мешает думать, Гур. Я просто ещё маленькая и глупая. Не взрослая никакая совсем. Но я обязательно придумаю. Совсем скоро. Вот увидишь, — она снова посмотрела на Гурьева и, вздохнув, сказала ревниво: – Она тебя всего заняла. Всего-всего, целиком себе заграбастала, никому ничего не оставила, ни одной капельки даже. У-у, жадина какая! Совсем как я…
* * *Утром они пришли в школу втроём. О-о, какие взгляды, усмехнулся Гурьев. Смотрите, дорогие, смотрите. То ли ещё будет.
После второго урока он вышел из класса и увидел у окна в коридоре одну из дочерей Арона, кажется, старшую. Гурьев, ободряюще улыбнувшись, шагнул к ней, поздоровался на идиш, потом по-русски, нащупывая правильную интонацию и одновременно устанавливая дистанцию – только трепещущих еврейских мэйдэлах ему не хватало для полноты картины:
— Шолэм. Здравствуй, Диночка. Новости для меня?
— Да, — кивнула девушка и заалела, теребя роскошную, чуть не в руку толщиной, косу. Нет, подумал Гурьев. Нет. Пожалуйста, не надо. Дина продолжила на идиш: – Татэ[83] велел вам в синагогу зайти, как только сможете, реб Янкель.
Вот как, подумал Гурьев. Велел. Смешно. Обхохочешься. Он снова улыбнулся, посмотрел на часы, отметив, как расширились от удивления зрачки Дины при виде его хронометра:
— Я буду ровно через три часа. Так и передай отцу, хорошо?
— Хорошо.
— Ну, беги, детка, — боковым зрением он увидел замершую невдалеке и явно сгорающую от любопытства и ревности Танечку Широкову.
Ты ещё на мою голову, леди Макбет Мценского уезда, неслышно скрипнул он зубами. Ты можешь быть спокойна, дорогуша. Тебя я точно завалю, как только закончу из себя Шерлока Холмса изображать. А может, и раньше. Ты у меня в койке будешь пятый угол искать, пока не расстанешься со всеми своими лишними фунтами и унциями. Потому как мне определённо требуется завалить какую-нибудь… Кого-нибудь, к кому я ничего не чувствую. Вот совершенно.
Напялив на физиономию одну из своих коронных донжуанских улыбочек, Гурьев шагнул к Широковой:
— Доброе утро, Танечка. Вы выглядите сегодня просто потрясающе. И эта брошь вам удивительно к лицу. Это ведь настоящая камея, и, похоже, из византийских? Четвёртый век, я не ошибаюсь? Сардоникс? А, нет, нет, это же крымский агат, ну, разумеется.
— Это подарок, — тая и вибрируя голосом, сочла нужным объяснить Широкова. — Вы просто энциклопедист, Яков Кириллович!
— Ах, ну что вы, — скромно потупился Гурьев. — Так, почитываю кое-что на досуге.
— Чего от вас хотела эта Суламифь? — кокетливо спросила Татьяна. — Полчаса тут вертелась, наверное. Я так и знала, что она по вашу душу!
— Да я квартирку присматривал, — вдохновенно соврал Гурьев. — Вот, было совсем уж с папашей её столковались, но потом не сложилось. Мне у Нины Петровны спокойнее, да и к школе поближе.
— А что это у вас за прогулки с Чердынцевой с утра пораньше? — Широкова явно решила расставить все точки над «i» непременно сейчас.
— Ну, у нас масса тем для разговоров, — чарующе усмехнулся Гурьев. — Я теперь классный воспитатель в десятом «Б», и мы планируем в качестве заключительного аккорда потрясти школьные устои театральной постановкой. Вот и обсуждаем, что да как. А Дениса Андреевича взяли для солидности.
— Как легко вы умеете рассеять женские подозрения, Яков Кириллыч, — вздохнула Широкова. — Хорошо бы, если бы это всё было правдой!
— Танечка, — Гурьев укоризненно покачал головой. — Ну, разве можно сравнить вас – и какую-то школьницу? Вы – зрелая женщина, умница, вы очаровательны, смелы, неподражаемо изящны, и вообще!
— А вы – пошлый сердцеед, — нахмурилась Татьяна и шутливо шлёпнула Гурьева по руке.
То есть хотела шлёпнуть. Вместо шлепка получилось так, что её ладонь угодила точнёхонько в его ладонь и задержалась там гораздо дольше, чем позволяли даже весьма либеральные рамки приличий, принятых к соблюдению между молодыми людьми, пусть и коллегами, работающими в образцовом советском коллективе.
А ведь я в самом деле хочу повалять её как следует, удивился Гурьев. И непременно это сделаю. Ух, как я озверел-то.
— Кто это вас так умопомрачительно стрижёт, Яков Кириллыч? — с сожалением высвобождая тёплую узкую руку, вздохнула Татьяна.
Какая внимательная, подумал Гурьев. Советского человека по трём признакам определяют, дорогуша, — по зубам, часам и ботинкам. Ну, причёска и очки – сюда же, если имеются. Наверное, придётся наголо побриться. А, плевать.
— Личный парикмахер, — растянул губы в улыбке Гурьев.
— Вы настоящий ураган, — Танечка округлила и без того круглые карие глазки. — Как это вы так всё успеваете?
— Я просто никогда не тороплюсь, — со значением сказал Гурьев. — Никогда и никуда. Ни в каких ситуациях. Вот и весь секрет, Танечка.
И у тебя будет возможность в этом убедиться, дорогуша, подумал он. Чёрт, да что со мной такое сегодня, а?!
— Мне пора, — вкрадчиво улыбнулся Гурьев. И вдруг нахмурился: – Секундочку.
— Что?!
— Ресничка, Танечка. Сейчас.
Он взял обеими руками её лицо и большим пальцем провёл по её щеке, — так, что Татьяна вздрогнула и поплыла. Гурьев показал ей заранее приготовленную ресничку и просиял:
— Ну, вот. Безупречность вашей утренней свежести восстановлена. Увидимся, Танечка.
Он развернулся и, оставив Татьяну едва ли не в прострации, направился на следующий урок.
Сталиноморск. 8 сентября 1940
Гурьев вошёл во двор синагоги, где Арон, сидя со сторожем Мотлом на скамеечке перед крыльцом, мирно, как ни в чём не бывало, смолил самокрутку. Увидев Гурьева, Крупнер поднялся:
— Шолэм, реб Янкель. Пойдём в шул, погутарим.
Он пропустил Гурьева впереди себя в пустовавший в этот час дня шул, сел рядом с ним на скамейку, крепко взялся руками за спинку впереди стоящего ряда сидений:
— Дело такое. Ты мне приглянулся, Янкеле. Поэтому я тебя предупреждаю – не ходи к Ферзю. Он тебя на гнилой базар разведёт, а потом велит перо тебе воткнуть. Ты даже испугаться не успеешь, сынок.
— Да-а?! — радостно удивился Гурьев. — Вот прямо такие новости?
— Ты что, не понял?! — рявкнул Арон.
— Ты на меня не шуми, дядя Арон, — улыбнулся Гурьев. — Незачем. Я тебя понимаю, и тревогу твою понимаю. Только не нужно.
— Ты кто такой? — тихо спросил Арон. — Всё-таки мусор ты, да? Нет, нет, ты не мусор. Мусоров таких… не бывает. Кто? Что за масть у тебя?! Что ж ты делаешь тут у нас, Янкеле?
— Я не мусор, дядя Арон. Конечно, не мусор. Даже не знаю, как тебе объяснить. Давай так. Не буду ничего объяснять. Это и будет самое лучшее объяснение. — Гурьев громко щёлкнул пальцами, едва заметно растянул губы в улыбке. — А то, что Ферзь выдал лицензию на моё убийство, мне страшно нравится. Потому что никому я ничего теперь не должен. Тебе – в первую очередь. Понимаешь, дядя Арон?
— Ты дурак, что ли?! — снова взревел Крупнер. — Я тебе человеческим языком говорю – не ходи к нему, попишут тебя, как кору берёзовую! Думаешь, вымахал в сажень, так море тебе по колено?! Он девку велел на хор поставить! Блядь портовую из неё сделать велел, а ты помешал! Ты думаешь, тебе это он так спишет?!
Ага, так он нелюдь, подумал Гурьев, чувствуя, как поднимается в нём ясная, звенящая, весёлая злость. Люблю нелюдь. Нелюдь можно и нужно истреблять. Мочить. Ах, как хорошо.
— Ну, это он напрасно. Вот совершенно.
— Да ты…
— Ты что, дядя Арон, боишься?
— Мне-то бояться нечего. Меня здесь никто не тронет. А вот тебя?!
— И меня не тронет.
— Да кто ты такой?!
— Смотри, дядя Арон, — вздохнул Гурьев.
Крупнеру показалось, что Гурьев вздрогнул. Едва заметно вздрогнул, словно изображение на простыне экрана, когда заедает лента в киноаппарате. Арон усмехнулся. То есть – хотел усмехнуться. И не смог. Хотел моргнуть – и тоже не смог. Хотел крикнуть, вскочить – ничего не вышло. Только глазами мог шевелить Арон Крупнер. Больше ничем.
Гурьев увидел, как кровь отлила у Арона от лица, как он побледнел – побледнел так жутко, как никогда, вероятно, прежде не бледнел в своей жизни, богатой всякими приключениями, в том числе и не слишком весёлыми. Он был из тех, кто никогда не бледнеет, а в минуту опасности краснеет от прилива крови к голове. Обычной опасности. Когда шанс, пусть крохотный, выкрутиться, обыграть костлявую, всё-таки есть. Не то, что теперь. И Гурьев кивнул – понимающе.
- Всем смертям назло - Вадим Давыдов - Альтернативная история
- Ты проснешься, на рассвете (СИ) - Алекс Войтенко - Альтернативная история
- Тайная история сталинских преступлений - Александр Орлов - Альтернативная история
- Тени и магия. На службе в городе - Хон Вог - Альтернативная история
- Дети Империи - Олег Измеров - Альтернативная история
- Летун - Олег Быстров - Альтернативная история
- Грош - Давыдов Григорий - Альтернативная история
- За Русь святую! - Николай Андреев - Альтернативная история
- За Русь святую! - Николай Андреев - Альтернативная история
- И снова война - Станислав Сергеев - Альтернативная история