А инструментарий-то у тебя, голубчик, скудный!
— Так… сами понимаете — деньги…
— С деньгами, Бог даст, поможем, — неожиданно заверил Парфенов. — Но! Порядок в учреждении прошу навести идеальный! Документов это касается в первую очередь. Я людишек подошлю — проверят… Да! Раз сам доктор подозревает поджог, то… Ну, вы господин Переверзев, знаете, что делать. Расследуйте!
Капитан щелкнул каблуками и вытянулся…
— Господин генерал-губернатор… — вдруг обратился Артем. — У меня просьба к вам есть…
— Ну, давай, излагай, коли есть, — высокий гость обернулся уже на пороге… и совершенно без гнева.
— Нашу санитарку… как-то не так протарифицировали… — быстро выпалил доктор. — Ведь ставка-то — двадцать рублей…
— Так, господин Чарушин? — Парфенов перевел взор на земского.
Тот от неожиданности закашлялся, но быстро овладел собой:
— Так, Ваше высокопревосходительство! В тринадцатом году, еще перед войной, повысили…
— Так исправьте! Я, что ли всем этим заниматься должен?
— И еще одна просьба… — вновь обратился Иван Палыч.
Парфенов вдруг расхохотался:
— Ну, ты, доктор, хват! Так кушать хочется, что аж переночевать негде. Ну? Что у тебя за просьба еще?
— Выезд, — нагло попросил Артем. — Уезд-то не маленький!
— Выезд? С лошадьми, сам знаешь, нынче туго — война… А впрочем, — генерал-губернатор вдруг усмехнулся. — Коли не забуду, будет тебе выезд! Только уж разбирайся с ним потом сам.
* * *
Сельское начальство — волостной старшина и староста — так и не уговорило доктора пойти с ним в трактир, так сказать — расслабиться. Но, выпить немного «казенки» в смотровой — тут уж невежливо было бы отказаться, уж пришлось мензурку откушать. После чего надоедливые визитеры, наконец, ушли, и Иван Палыч смог заняться бумагами. Правда, недолго.
На крыльце вдруг послышались торопливые шаги и в комнату вбежала запыхавшаяся Аглая:
— Беда, Иван Палыч! В губернатора стреляли! Ну, который к нам…
— Чего-о?..
— Кто в машине — кого ранили, кого убили… — быстро тараторила девушка. — А губернатора, говорят, нет…
Доктор почесал бородку:
— Не убили, говоришь, губернатора?
— Говорят, ни царапины даже!
— Ну так… по шоферу-то зачем, почем зря, палить, пули тратить?
Глава 17
— Не пущу! — голос Аглаи прозвучал неожиданно резко. Она встала у порога, будто вросла в пол, прижав руки к косяку и расправив плечи. — Не пущу, Иван Палыч! Куда вы собрались? Убьют вас там! Кто потом лечить всех будет?
Артём уже тянулся к плащу, в котором он редко ходил — уж больно неудобный, но сейчас словно хотелось хоть какой-то защиты, укрывшись в него. Доктор бросил на санитарку усталый взгляд, поправил несуществующие очки.
— Аглая, отойди. Не сейчас. Мне нужно туда.
— Да зачем? — голос её задрожал, но взгляд был твёрдым. — Зачем вам туда лезть? Зачем вы под пули пойдете?
— Потому что я обязан, — отрезал Артём. — Там раненые. Им помощь моя нужна. Да там уже и не стреляет никто.
— Тогда… тогда я с вами!
— Нет, — жёстко сказал Артём. — Я один.
Он прошёл мимо, мягко, но решительно отодвинув Аглаю за плечо. Санитарка не удержалась и прошептала:
— Иван Палыч, пусть Бог вас хранит! Будьте осторожны.
— Осторожность нам сейчас и в самом деле не помешала бы…
Он шагал по грязи. Шел быстро. Грязь летела из-под ботинок, марая плащ, но доктор даже не обращал на это внимания, весь поглощенный обжигающими мыслями.
Заварский…
«Чёртов революционер! — ругался он про себя, — чего натворил! Уж не думал, что до такого дойдет. Считал, что детские шалости, так, разговорчики только. А Анна… Анна, как ты могла не видеть, во что он тянет? Ведь знаешь же его лучше. Революция, речи, а теперь кровь! Ведь на каторгу пойдет этот Заварский и ты вместе с ним!»
Он злился на её наивность, на веру Анны Львовы в «хороших людей», на себя — за то, что не остановил её раньше. И ведь слышал, что говорит Заварский, но словно бы мимо ушей пропустил. Признаться, не верил в силу его слов, казалось, что парень просто заигрался.
«Вот уж действительно, заигрался…»
Артём сплюнул. Он почти бегом добрался до школы — и сам не понял как тут оказался, хотя собирался идти к кабаку, где была стрельба. Коли ноги сами привели — то надо зайти, предупредить. На всякий случай…
Артем вошёл без стука. Внутри пахло мелом, сырым деревом и немного — яблоками.
Анна Львовна писала что-то на доске, непринужденно, будто и не случилось ничего. В волосах — обычная деревянная шпилька, строгая кофта с высоким воротом. Женщина обернулась — и замерла.
— Иван Палыч… — прошептала она, словно привидение увидела. — Вы…
— Да, я, — отрезал Артём. Голос был твёрдым. — Надо поговорить. Срочно.
— Что-то случилось?
— Случилось⁈ — почти крикнул он, возмущенный. — Вы не слышали?
— О чём?
Артём подошёл ближе, глядя прямо в глаза.
— В генерал-губернатора стреляли. Есть раненные и убитые.
Анна замерла, её глаза округлились, и она схватилась за косяк, будто ноги подкосились. Её лицо побелело, она едва не упала, и Артём инстинктивно подхватил её, помогая сесть на стул. Она дышала тяжело, её руки дрожали, а взгляд, полный ужаса, метался по комнате.
— Господи! Стреляли? — прошептала она тонко, совсем по детски.
— Анна Львовна, вы же понимаете чьих это рук дело?
— Заварский? — одними губами прошептала Анна и глянула на Артема. — Не может быть!
— Анна Львовна, да очнитесь же вы!
— Нет… Нет, Иван, я… я не знала! Заварский… он говорил тогда на собрании… но я думала, это шутка! Он всегда так… речи, гром, внимание публики, а на деле… Господи, неужели правда? Не верю… Не может быть!
Она закрыла лицо руками, её плечи затряслись. Артём смотрел на неё, его гнев боролся с жалостью. Он видел, что она не врёт — её потрясение было искренним. Но это не отменяло беды: Заварский и остальные — а он не мог этого совершить один, — их безумные планы теперь угрожали всему — больнице, Зарному, ей самой.
Артем присел рядом, его голос стал тише, но твёрже.
— Анна Львовна, — сказал он, — если это они, полицаи перероют всё тут. Твои книги, собрания, всё выплывет. Субботин, Гробовский — они только этого
