Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— И та такая же была, — сказал он. — Мирабель Дартижан. Ни от кого помощи не принимала. Нет. Даже от себя самой. — Он говорил тихо, задумчиво. — Знаешь, ты здорово на нее похожа. Слишком даже. Себе на горе, да и другим тоже.
Я прикусила губу, чтоб не сорвалось резкое слово; я по-прежнему на него не смотрела.
— Сама своим упрямством всех от себя отваживала, — продолжал Поль. — Так и не узнала, что, скажи она слово, ей бы тотчас помогли. Но она и слова не сказала, верно? Ни одной живой душе.
— Думаю, она не могла, — холодно сказала я. — Есть такое, что не скажешь. Слова… не идут.
— Посмотри на меня, — сказал Поль.
В последних лучах заката его лицо алело и казалось юным, несмотря на морщины и желтые от никотина усы. Небо у него за спиной было ярко-красное, опушенное облаками.
— Приходит момент, когда надо рассказать, — произнес он серьезно. — Записки твоей матери я не зря столько времени изучал. И что бы ты там ни думала, не такой уж я дурак.
— Прости, — сказала я. — Нечаянно сорвалось. Поль тряхнул головой.
— Я понимаю. Конечно, не так я умен, как Кассис или ты, только иногда, мне кажется, умные-то как раз скорей и остаются в проигрыше. — Он улыбнулся и постукал себя пальцем по лбу. — Слишком много тут всего вертится, — добродушно добавил он. — Слишком много.
Я смотрела на него.
— Знаешь, болит-то не от правды, — продолжал он. — Если б она это поняла, ничего такого могло б и не случиться. Если б она их помочь попросила, вместо того чтоб упрямство свое выставлять, как она всегда и делала…
— Нет! — сказала я резко. — Ты не понимаешь. Правды она не знала. Так ее и не узнала. Но если б узнала, скрывала бы, даже от себя самой. Ради нас. Ради меня. — Я задыхалась, знакомый прилив кислоты, взмыв из желудка, сдавил горло. — Не ей надо было признаваться. Нам. Мне. — Я сглотнула жгучую слюну. — Мне, и только мне одной. — С трудом проговорила я. — Только я знаю все до конца. Это мне не хватило смелости…
Я осеклась, снова посмотрела на него, на его ласково и грустно улыбавшуюся физиономию, на то, как он стоял, согнувшись, точно мул, под тяжестью давней и тяжкой ноши, в своем терпении, в своем спокойствии. Как я ему завидовала. Как нуждалась в нем.
— Тебе смелости хватит, — наконец промолвил Поль. — Всегда хватало.
Мы глядели друг на друга. И молчали.
— Ладно, — сказала я. — Выпускай!
— Ты уверена? А как же таблетки, которые Луи у него нашел?..
Тут я расхохоталась на удивление легко при моем пересохшем горле.
— Уж мы-то с тобой знаем: не было у него таблеток! Небольшое лукавство, только и всего, сам же подкинул ему, когда по карманам шарил, — я снова рассмеялась, увидев, как он опешил. — Ох и шустрые у тебя, Поль, пальцы, прямо как у карманника! Думаешь, один ты такой наблюдательный?
— И что же ты будешь делать? — спросил Поль. — Когда он все расскажет Яннику с Лорой…
Я махнула рукой:
— А, пусть рассказывает!
Внутри вдруг стало легко. Как никогда не бывало; точно пух на глади воды, меня щекотал смех, смех безумца, готового все, что у него есть, кинуть на ветер. Сунув руку в карман передника, я достала клочок бумаги с написанным на нем номером телефона.
Потом, хорошенько подумав, я отыскала свою маленькую адресную книжку. Полистала, нашла нужную страницу.
— По-моему, теперь я знаю, что делать, — сказала я.
9.Пироги с яблоком и курагой. Взбить яйца и муку с сахаром и растопленным маслом в густую пену. Не переставая мешать, понемногу добавить молока. Чтоб получилось жидкое тесто. Смазать посуду обильно маслом и добавить в тесто нарезанные фрукты. Добавить в тесто корицу с гвоздикой и поставить в духовку на средний жар. Когда пирог начнет подниматься, посыпать сверху коричневым сахаром и сбрызнуть маслом. Печь, пока верхушка не подсохнет и не затвердеет.
Урожай выдался скудный. Винить приходилось засуху и последующие затяжные дожди. Но все равно мы все с большим нетерпением ждали празднования в конце октября, даже Рен, даже мать, которая готовила свои самые лучшие торты, и уставляла подоконники мисками с фруктами и овощами, и еще пекла красивые замысловатые, причудливые караваи — в виде снопа, в виде рыбы, в виде корзины с яблоками — на продажу в Анже. Деревенская школа в прошлом году, когда учитель переехал в Париж, закрылась, но воскресная еще действовала.
В тот день все ученики воскресной школы в самой нарядной своей одежде выстроились с пением и со свечками в руках у фонтана — на языческий манер украшенного цветами, фруктами и колосьями, крупными тыквами, разноцветными тыквочками с выдолбленной сердцевиной, превращенными в фонарики. Служба продолжилась в церкви, алтарь которой был задрапирован зеленой тканью с золотом, и церковные гимны плыли через площадь, где мы стояли и слушали, завороженные сладостью недозволенного, а именно: жатвой избранников божьих и сжиганием соломы. Мы ждали окончания службы и присоединялись вместе с остальными к празднествам, а кюре выслушивал в церкви исповедывающихся, и от праздничных костров по четырем углам убранных полей веяло сладковатым дымком.
Тогда-то и устраивалась ярмарка. Ярмарка урожая, со схватками борцов, со скачками и всякими другими соревнованиями — по танцам, по ныряниям в воду за яблоками, по количеству съеденных блинчиков, по гусиным бегам, — с горячими пряниками и сидром, которые получали в награду и победители, и побежденные, и с целыми корзинами съестного домашнего приготовления, распродававшегося у фонтана, в то время как Королева урожая сидела улыбаясь на своем желтом троне и осыпала цветами всех вокруг.
В этот год мы даже не заметили, как подошло это время. Чаще всего мы ждали его даже с большим нетерпением, чем Рождество, ведь подарки в те годы были явление редкое, а декабрь не самая лучшая пора для празднеств. Октябрь — стремительный, такой сочный, такой ароматный в своем золотисто-алом сиянии, с ранними белыми заморозками, с ярким преображением листьев — это совсем другая, волшебная пора, последний дерзкий ликующий всплеск перед лицом надвигающейся стужи. В иные годы мы бы уже за месяц до праздников запасли поленницу дров и гору сухих листьев где-нибудь под навесом, заготовили бы ожерелья из диких яблок и мешки с орехами, отутюжили бы лучшее из одежды, начистили бы для танцев ботинки. Можно было бы устроить отдельное празднование на Наблюдательном Пункте, повесить венки на Сокровищный Камень и бросать головки алых цветов в медленно текущую Луару, нарезать и посушить в духовке груши и яблоки, плести гирлянды из желтых колосьев, вплетая их на счастье в косички и оплетая сласти и фрукты, втайне замышляя подшутить над кем-то, и в животе урчало от жадного предвкушения.
Но в этот год такого почти не было. С мрачных событий в ту ночь у «La Mauvaise Réputation» начался спад; после этого пошли письма, слухи, надписи на стенах, шепот у нас за спиной и вежливое молчание при встрече. Считали, нет дыма без огня. Обвинений («НАЦИСКАЯ ШЛЮХА», выведенное красной краской сбоку на нашем курятнике, появлявшееся снова и снова, несмотря на наши многочисленные попытки стереть), нежелания матери ни признать, ни отмести сплетни, а также ее хождения в «La Rép», раздувавшиеся и жадно передававшиеся из уст в уста, — всего этого было достаточно, чтобы еще сильней возбудить подозрения. В тот год пора урожая стала для семьи Дартижан безрадостной порой.
Другие разжигали костры и вязали снопы. Дети подбирали колоски по рядкам, чтоб ни одно зернышко не пропало. Мы собрали последние яблоки — то есть те, что не прогнили от внедрившихся ос, — и разложили их на лотках в погребе, чтоб не соприкасались между собой, чтоб не распространялась гниль. Овощи мы хранили в овощном погребе в ларях, слегка присыпая сверху сухой землей. Мать, хотя в Ле-Лавёз на ее изделия теперь почти не было желающих, все-таки пекла свои фирменные караваи и без проблем продавала их в Анже. Помню день, когда мы нагрузили тележку хлебами и тортами и отправились на рынок, как солнце золотило поджаристую верхнюю корочку — с желудями, с ежиками, с корчившими рожи масками, — блестевшую, точно полированный дуб. Кое-кто из деревенских ребят перестал с нами разговаривать. Однажды, когда Ренетт с Кассисом ехали в школу, из прибрежных зарослей тамариска их забросали комьями земли. По мере приближения к празднику девчонки начали выставляться друг перед дружкой, с особой тщательностью расчесывали волосы и умывались овсяным отваром, ведь в торжественный день одну из них выберут Королевой урожая, на голову наденут корону из ячменных метелок и дадут кувшин с вином. Меня это совершенно не интересовало. При моих коротко стриженных вихрах и пучеглазости нечего было и мечтать о счастье стать Королевой урожая. К тому же без Томаса вообще все не имело значения. Я только и думала, увижу ли его еще когда-нибудь. Сидела на берегу Луары при своих удочках и ловушках и не сводила глаз с воды. И сама не знаю почему, упрямо верила: вот поймаю щуку — и Томас непременно вернется.
- Праздник похорон - Михаил Чулаки - Современная проза
- Французское завещание - Андрей Макин - Современная проза
- Чайная роза - Дженнифер Доннелли - Современная проза
- Ком крэка размером с «Ритц» - Уилл Селф - Современная проза
- Грузовой лифт - Марга Клод - Современная проза
- Мистер Ходди - Роальд Даль - Современная проза
- Страшный суд. Пять рек жизни. Бог Х (сборник) - Виктор Ерофеев - Современная проза
- Это моя война, моя Франция, моя боль. Перекрестки истории - Морис Дрюон - Современная проза
- Кипарисы в сезон листопада - Шмуэль-Йосеф Агнон - Современная проза
- Остров Невезения - Сергей Иванов - Современная проза